Боже, какая ночь! Нет-нет, в постели у нас все как обычно - то же кувыркание, те же страстные вокальные партии Мартышки… Дело было в другом. Я понемногу привыкал к вагнерианскому накалу драмы: во мне зарождался тот самый поток чувств - новый, ужасающий в своем великолепии.
- О, я не могу насытиться тобой, - плачет Мартышка. - Наверное, я нимфоманка? Или все дело в обручальном кольце?
- Может, это оттого, что мы занимаемся недозволенным делом с точки зрения гостиничных правил?
- О, это какое-то чудо! Я чувствую… я прямо с ума схожу! Я ощущаю такую нежность - такую нежность к тебе, милый! Родной, мне хочется плакать, я так счастлива!
В субботу мы поехали на озеро Чамплейн. По дороге мы несколько раз останавливались, и Мартышка фотографировала окрестности; вечером того же дня мы отправились в Вудсток, опять изумленно глазея по сторонам, ахая и вздыхая. Мартышка всю дорогу сидела на переднем сиденье, свернувшись калачиком, то и дело прижимаясь ко мне. На следующее утро мы занялись сексом (в некошеном ноле недалеко от озера), а днем, на проселочной дороге, затерявшейся в горах центрального Вермонта, Мартышка попросила меня остановиться:
- Ох, Алекс, заглуши мотор - я хочу, чтобы ты кончил мне в рот!
И принялась сосать мой член, и отсосала по высшему разряду!
Что я хочу этим сказать? А то, что мы стали испытывать друг к другу новые чувства. И при этом наши сексуальные аппетиты нисколько не ослабли!
- Я знаю наизусть одно стихотворение, - говорю я, пребывая в том полупьяном блаженстве, когда хочется расцеловать всех подряд. - И я прочту его тебе.
Она лежит, положив голову мне на колени. Глаза закрыты, а мой обмякший член упирается ей в щеку, словно маленький птенчик.
- Ой, только не сейчас, - томно постанывает Мартышка. - Я не понимаю стихи.
- Это стихотворение ты поймешь. Оно про траханье. Как лебедь трахнул одну красавицу.
Она поднимает голову и хлопает накладными ресницами:
- О, это здорово!
- Но это серьезные стихи, предупреждаю.
- Вообще-то, - говорит мне Мартышка, облизывая мой член, - это серьезное оскорбление.
- О, неотразимые, остроумные южные красотки - особенно страстные - вроде тебя!
- Хватит пудрить мне мозги, Портной. Рассказывай свое поганое стихотворение.
- "Пор-нуа", - поправляю я. И начинаю:
Внезапный шквал: громадные крыла
Путают деву, грудь исходит в плаче,
На гибком теле ноша тяжела,
И гладят лоно лапы лягушачьи.
- Где ты такое выучил? - спрашивает Мартышка.
- Тс-с… Там есть еше:
Как могут пальцы слабые изгнать
Из чресел оперенную зарницу?
- Ого! Чресла! - кричит Мартышка.
Как может тело всуе проклинать
Несущуюся ввысь, как облак, птицу?Во чреве зыблемом порождены
Троянский конь, всеобщее вдовство
И мертвый Агамемнон.
В ослепленье
От кровожадных ласк и вышины
Постичь она могла ли божество,
Пока к земле не началось паденье?
- Все, - говорю я.
Пауза.
- А кто это написал? - фырканье. - Ты?
- Нет. Это написал Уильям Батлер Йейтс, - отвечаю я, понимая вдруг, насколько бестактно мое поведение. Как беспардонно я указал Мартышке на разделяющую нас пропасть: я умен, а ты дура - вот что означало декламирование одного из трех стихотворений, которые я удосужился выучить наизусть к тридцати трем годам. - Ирландский поэт, - пытаюсь я исправить свою оплошность.
- Да? - говорит Мартышка. - Ты, наверное, услышал это стихотворение, сидя у него на коленях? Я и не знала, что ты ирландец.
- Я выучил его в колледже, детка.
К творчеству Йейтса меня приобщила знакомая по колледжу. Она же выучила меня стихотворению "Сила, что движет сквозь почву цветок". Но хватит - зачем Мартышку сравнивать с другой женщиой? Почему бы не позволить ей быть такой, какая она есть? Вот это мысль! Люби ее такой какая она есть! Со всеми ее недостатками - в конце концов она - человек, и ничто человеческое ей не чуждо!
- Вон оно что… - Мартышка продолжает изображать из себя шофера грузовика. Мы в колледжах не учились…
И тут же надевает новую маску. Ленивый южный говорок:
- А у себя в Маундсвилле, милый, я знала только одно стихотворение:
Вижу Темзу, Сену, Рейн -
И трусишки Мэри-Джейн!
Вот только трусов я никогда не носила… Знаешь, что я сделала, когда мне было пятнадцать лет? Я послала письмо Марлону Брандо, вложив в конверт выстриженные с лобка полосы. А этот сукин сын даже не подтвердил получение письма.
Тишина. Мы пытаемся понять, что свело вместе двух таких непохожих людей. И как их занесло в Вермонт.
- Ну, ладно… - нарушает, наконец, молчание Мартышка. - А кто такой Агамемнон?
Я объясняю, как могу. Зевс, Агамемнон, Клитемнестра, Елена Прекрасная, Парис, Троя… Ох, я чувствую себя последним дерьмом. И мошенником - потому что точно знаю, что примерно половина из сказанного мною - не совеем верные или совсем неверные сведения.
Но она великолепна:
- Понятно. Теперь прочти мне этот стих еще раз.
- Ты серьезно?
- Серьезно! Еще раз! Только, ради Бога, помедленнее.
И я начинаю декламировать Йейтса снова - штаны мои, напомню, спущены, начинает темнеть, и в машину, которую я припарковал вдали от любопытных глаз - под сенью деревьев, - в машину начинают падать листья. Мартышка похожа на маленького ребенка, который пытается решить задачку на умножение - но не тупого ребенка, а на смышленую, сообразительную девушку! Она совсем не дура! Эта девушка - совершенно особенная, хоть и снял я ее прямо на улице.
Знаете, что она сделала, когда я закончил читать стихотворение? Она взяла меня за руку и приложила мою ладонь к своей промежности. Мэри-Джейн до сих пор не носит трусов.
- Чувствуешь? Я кончила от этих стихов.
- Любимая! Ты поняла это стихотворение!
- Да уж! - кричит Скарлет О'Хара. И добавляет: - Эй! Я действительно поняла этот стих!
- Причем пиздой.
- Прорывчик! Ты сделаешь из моей пизды гения! Прорывчик, любимый, полижи мне пизду! - стонет Мартышка, запихивая мне в рот свои пальцы. Потом, ухватив меня за подбородок, тянет к себе: - Полижи мою образованную пизду!
Идиллия, не правда ли? А сверху падают желтые и красные листья…
Мы в Вудстоке. Я бреюсь в гостиничном номере перед ужином, а Мартышка отмокает в ванне. Какая сила сокрыта под ее хрупкой внешностью! Посмотрели бы вы, какие акробатические трюки она выделывает, насадив себя на мой член! Когда ее туловище в экстазе выгибается назад дугой и наполовину свисает с кровати, мне кажется, что она вот-вот сломает себе позвоночник! Ух! Спасибо тебе, Господи, за то, что она регулярно занимается гимнастикой! Это чудо, а не траханье! А теперь вдруг выяснилось, что Мартышка к тому же еще и человеческое существо! По всем признакам выходит, что она - человеческое существо! Которое можно любить!
Но чтобы ее полюбил я?!
А почему бы и нет?
Серьезно?
А что в этом такого?
- Знаешь, - подает голос Мартышка, - моя маленькая дырочка совершенно пересохла. Моей пизде просто нечем дышать.
- Бедная дырочка.
- Послушай, давай хорошенько пообедаем, напьемся вина обожремся шоколадным муссом, а потом вернемся в номер, завалимся в нашу допотопную кровать - и не будем трахаться!
emp
- Как ты, Арни? - спрашивает она позднее, когда мы уже погасили свет. - Смешно, правда? Будто нам по восемьдесят лет.
- Или по восемь, - отзываюсь я. - Слушай, я хочу тебе кое-что показать.
- Нет, Арнольд. Нет.
Ночью я просыпаюсь и притягиваю ее к себе.
- Пожалуйста не надо, - стонет Мартышка. - Я хочу сберечь себя для мужа.
- Сударыня, ваши слова для лебедя - пустой звук.
- Ох… пожалуйста… отвяжись, пожалуйста!
- Пощупай мое перышко.
- Ах-х! - едва не задыхается Мартышка, когда я вкладываю свой член в ее ладонь. - Да этот лебедь - еврей! - удивленно восклицает она, и другой рукой хватает меня за нос: - А вот и клюв! Слушай, кажется, теперь я понимаю стихотворение еще глубже!.. Правда?
- Ты замечательная девушка, ей-Богу!
У Мартышки перехватывает дыхание:
- Правда? - Да!
- Правда?
- Да! Да! Да! Можно, я теперь тебя трахну?
- О, любимый мой! Родной! - постанывает Мартышка. - Трахни меня! В любую дырку, милый! Я вся твоя!
После завтрака мы гуляем по Вудстоку в обнимку. Щека Мартышки буквально прилипла к рукаву моего пиджака.
- Знаешь, - признается Мартышка, - кажется, я перестала тебя ненавидеть.
Пообедав, пускаемся в обратный путь. Дорога до Нью-Йорка займет весь остаток дня - и мы таким образом продлим наш уик-энд. Примерно через час пути Мартышка настраивает радио па волну Дабл-ю-Эй-Би-Си и начинает покачиваться в такт заводной рок-мелодии. Потом вдруг резко выключает радио:
- Достал меня этот грохот!
Правда, было бы здорово не возвращаться, спрашивает Мартышка.
Правда, было бы здорово жить в деревне с любимым человеком?
Правда, было бы здорово вставать исполненным сил с восходом солнца? И ложиться спать совершенно обессиленным, как только солнце скроется за горизонтом?
Правда, здорово, когда у тебя куча обязанностей, и на выполнение их уходит целый день? А ты при этом даже не подозреваешь о том, что выполняешь эти обязанности.
Разве это не роскошь - совершенно не думать о себе? Целыми днями, неделями, месяцами - не вспоминать о себе? Носить старую одежку, не краситься, не заботиться о том, чтобы постоянно быть в форме?
Проходит некоторое время. Вдруг Мартышка начинает свистеть.
- Правда, это было бы здорово?
- Что на этот раз?
- Правда, было бы здорово стать взрослыми? Понимаешь?
- Просто замечательно! - отвечаю я.
- Что такое?
- Почти три дня я не слышал всей этой чепухи, всего этого вздора, этой подростковой ерунды…
Я хотел сделать ей комплимент, а она обиделась:
- Это не "чепуха", чувак, это не ерунда - это я! Собственной персоной! И если я недостаточно хороша тебя, член Комиссии, то пошел ты знаешь куда! Не смей унижать меня, понял? То, что мы приближаемся к этому вонючему городу, в котором ты такая важная шишка, еще не повод для того, чтобы оскорблять меня!
- Я просто хотел сказать, что тебе гораздо больше идет, когда ты не прикидываешься уличной девкой - только и всего…
- Херня все это! Думаю, на свете нет такой идиотки какою ты считаешь меня! - кричит Мартышка. И снова включает радио. И уик-энда как не бывало. Она знает слова всех песен. Она мне это продемонстрировала. "Йе-йе-йе, йе-йе-йе!" Замечательное представление. Хвала мозжечку.
Уже стемнело, когда мы подъехали к "Ховарду Джонсону".
- Давай, в натуре, поужинаем, - говорю я. - В натуре, сожрем чего-нибудь. А, чувырла?
- Послушай, может я и не знаю, кто я такая, но ты и сам не знаешь, какой бы хотел меня видеть! Не забывай об этом!
- Ну, чувиха, ты ваще!
- Хрен ты эдакий - разве ты не видишь, какая у меня жизнь? Ты что думаешь - мне нравится быть пустым! местом? Ты, небось, думаешь, что я довольна своей пустой жизнью? Да я ненавижу такую жизнь! Я ненавижу Нью-Йорк! Я не хочу возвращаться в эту выгребную яму! Я хочу жить в Вермонте, господин заместитель председателя Комиссии! Я хочу жить в Вермонте вместе с тобой - и стать, наконец, взрослой, что бы это ни значило, черт подери! Я хочу стать женой Человека-с-которого-можно-брать-пример! Которым можно восхищаться! Которого можно слушать! - Мартышка уже рыдает. - Который не трахал бы мне мозги! О, Алекс, кажется, я люблю тебя! Я на самом деле люблю тебя! О, сколько хорошего мне сулит это!
Другими словами: не кажется ли мне, что и я люблю ее? Ответ: нет. Я даже не задумывался над тем, люблю ли ее (это вас удивит, конечно); я даже не думал о том, могу ли я полюбить ее когда-нибудь. Я думал: должен ли я любить ее?
В ресторане я не нашел ничего лучшего, как пригласить ее на официальный обед к мэру.
- Арнольд, давай заведем роман, ладно?
- То есть?
- Да не осторожничай ты! Не бойся. Что же это еще, по-твоему, может значить? Ты будешь трахать только меня, а я буду трахаться только с тобой.
- И это все?!
- Ну да - почти. Еще я буду тебе звонить. Часто. Это у меня криза такая - можно мне говорить "криза"? Нет? Ну хорошо - навязчивая идея. Ладно? Понимаешь, я хочу сказать, что ничего не смогу с собой поделать. Я буду звонить тебе очень часто. Потому что я хочу, чтобы все шали, что у меня есть мужчина. Что я кому-то принадлежу. Я заплатила этому старикану пятьдесят тысяч за столь мудрый совет. В общем, я хочу сказать, что где бы я ни работала - я буду отовсюду звонить тебе - и говорить, что люблю тебя. Я понятно выражаюсь?
- Абсолютно.
- Потому что больше всего мне хочется стать понятной тебе. Ах, Прорывчик, я просто обожаю тебя. Сейчас, во всяком случае… Эй, - шепчет она. - Хочешь понюхать кое-что? Нечто головокружительное!
Мартышка оглядывается по сторонам и, убедившись в том, что поблизости никого нет, наклоняется вперед - словно хочет подтянуть под столом чулок. Через секунду она протягивает мне свою ладонь. Я прижимаю ее пальцы ко рту.
- Это аромат моего Греха, милый, - говорит Мартышка. - Рассол прямо из бочонка… И для тебя! Только для тебя!
Давай же, люби ее! Смелее! Мечта умоляет тебя, чтобы ты превратил ее в реальность. Такая сексуальная! Такая распутная! Такая роскошная! Помпезная, быть может - но красы неземной! Когда мы с ней появляемся на публике, все мужчины начинают пускать слюни, а женщины тут же принимаются шушукаться. Как-то вечером мы зашли с Мартышкой в ресторан, и вдруг я слышу чей-то голос:
- Смотри-ка! Это не та, что играла в "Сладкой жизни"?
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть - на кого? На Анук Эме?.. В общем, я оборачиваюсь и вижу, что они смотрят на нас: на женщину, которая со мной! Тщеславие? Почему бы и нет? Хватит краснеть, похорони свой стыд - ты уже не маменькин капризный сыночек! Когда речь заходит об аппетитах, тридцатилетний мужчина должен отвечать за себя сам! Вот в чем главная прелесть взрослости! Ты хочешь что-то взять? Бери! Поразвратничай хоть немного, Господи ты Боже мой! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ САМОГО СЕБЯ! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ ИСТИНЫ!
Ах, но ведь остается еще (склоним наши головы) мое "чувство собственного достоинства". Его-то куда девать? Что люди думают? Что я сам подумаю?! Доктор, эта женщина однажды сделала это за деньги. Да-да, за деньги! Кажется, это называется проституцией, не так ли? Как-то раз, ночью, желая похвалить ее (мне, во всяком случае казалось, что именно такими были мои мотивы), я сказал:
- Тебе следует торговать этой роскошью - для одного мужчины ее многовато…
Эдакая галантность рыцаря, как видите. Или интуиция?
Как бы там ни было, Мартышка ответила:
- Я торговала уже.
Я не отстал от нее, пока не выяснил, что она имела в виду. Сначала Мартышка говорила, что имеет в виду свою профессию, но потом все же раскололась, и рассказала мне историю, которая потрясла меня. Скорее всего, это правда. После Парижа, после развода она прилетела в Голливуд (так рассказывает Мартышка) на кинопробы (роль она так и не получила). Я выпытывал у нее название картины, но она сказала, что запамятовала, что картину так и не сняли. Из Калифорнии она вместе с подружкой ("С какой подружкой?" "Просто с подружкой". "А почему ты путешествовала с подружкой?" "Просто так") поехала через всю страну в Нью-Йорк. По пути они остановились в Лас-Вегасе. Там она и переспала с каким-то парнем, которого до этого знать не знала (невинно продолжает свой рассказ Мартышка). Каково же было ее удивление, когда утром парень спросил:
- Сколько?
Мартышка утверждает, что ответ вырвался у нее непроизвольно:
- Во сколько оценишь.
Короче говоря, он предложил ей триста долларов.
- И ты взяла у него деньги? - спрашиваю я.
- Мне тогда было двадцать лет. Конечно, взяла. Просто для того, чтобы узнать, что чувствуешь при этом.
- Ну, и что ты чувствовала при этом, Мэри-Джейн?
- Не помню. Ничего. Ничего особенного.