- Она, наверное, спустилась по лестнице, по всем ступенькам. В темноте, одна. И вернулась с этим яйцом. И положила мне в руку.
- А что ты сделала?
- Взяла. Сказала: "Спасибо". - Теперь Роузи сама этому удивлялась.
- Она проснулась?
- Нет. Повернулась и вышла. Я вылезла из постели и пошла за ней. Она вернулась в свою комнату и забралась в кроватку. Натянула одеяльце. Заснула.
Сэм - над столом торчала только ее голова - смотрела на женщин, изумлявшихся ей; слушая, как о ней говорят, она не выказывала удовольствия или гордости, но и не смущалась.
- Ты правда не хочешь пойти с нами? - спросила Роузи. - Я уверена, Бони будет рад видеть тебя. А если он слишком слабый, чтобы принимать гостей, я не смогу надолго остаться.
- Я не могу. Как я ее оставлю.
- С ней будет все в порядке. Я отвезу тебя завтра.
"Она" - это старая "букашка" Вэл, которая как раз претерпевала очередное хирургическое обследование в автомастерской неподалеку от "Вулкана", где они остановились перекусить.
- Нет, - ответила Вэл. - Я подожду. - Она продемонстрировала Роузи свой стакан. - И почитаю. Глянь, что я нашла в библиотеке.
Вэл вытащила большую, старую - не старинную, всего лишь старую, - книгу из своей вместительной, забрызганной грязью сумки, с которой она никогда не расставалась.
- Я тут занялась исследованиями насчет любви. Заполняю пробелы в образовании. Сплошной бред попадается, хотя кое-что полезное найти можно.
Роузи заметила, что на корешке библиотекарь когда-то давно отчетливо вывел белой краской шифр книги, - и на миг это взволновало ее. Немногие люди взяли бы книгу с подобным номером.
- Обрати внимание на фамилию автора, - сказала Вэл. - Жуть просто. Как у злодея из какого-нибудь садомазо-опуса. Хотя откуда тебе знать.
Вэл открыла книгу, и Сэм забралась к ней на колени, чтобы поглядеть на страницу.
- Вот послушай, - сказала Вэл. - Это вроде как словарь или энциклопедия. Смотришь, ищешь слова. Я глянула "Любовь", там ссылка на "Эроса" - ну, знаешь, Купидон, со стрелами. "Эрос" - это по-гречески. Послушай, что здесь написано: "Согласно Диотиме… - кто бы он ни был -…Находчивость, сын Изобретательности, испил нектара в день рожденья Афродиты, Бедность же воспользовалась этим, соблазнила его и родила Дитя, Эроса".
Она отложила книгу.
- Ну, не кайф? Все слова с больших букв - будто имена. Сын Бедности и Находчивости: мне это нравится.
Роузи засмеялась в ответ, а внутри, где-то ниже грудины, возникло знакомое тягучее чувство - но почему?
- "Согласно Платону… - ой, Платон, а я его знаю, - согласно Платону, Эроса не следует путать с прекрасной возлюбленной, хотя многие мужчины не избежали подобной ошибки". Бьюсь об заклад, и женщины тоже. "Скорее, его обличье предвещает собой внешность возлюбленной; он - дух, что внушает любовь, делает ее необоримой, передает влюбленным свое божественное безумие".
- Божественное безумие, - сказала Роузи. - У-гу.
- "Он совсем не красив и не нежен, - так говорит Платон, - а груб, неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах… С другой стороны - по отцу своему Гермесу, - он тянется к прекрасному и совершенному, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестанно строящий козни, он жаждет разумности и достигает ее, при всяком случае он проявляет любовь к мудрости, он искусный чародей и алхимик". - Она отложила книгу. - Ведь не знала ты этого, да?
- Трудная жизнь у дитяти.
- Ну, любовь - штука трудная. - Вэл засмеялась низким, грубым смехом. - Нам ли не знать. - Она нашла, где остановилась. - "Для старейших из поэтов он был опасным крылатым духом, подобно крылатым олицетворениям Старости и Чумы, Керам, что подрывают благоустроенную общину и чинят вред живущим. Позже одни поэты придумали десятки вариантов его происхождения помимо перечисленных ранее, в то время как другие утверждали, что он первый бог, и родителей у него нет, потому как без него никто не смог бы появиться на свет". Почему это? А, вот нашла.
- Из-за него мир вертится. - Роузи не собиралась допивать свой майтай так быстро и жадно, но не получилось. - Кстати о наследстве, - сказала она.
- Что?
- Ты же говорила о наследстве и наследовании? В доме, который вроде как насчет любви?
- А, говорила.
- Бони, - проговорила Роузи. - Я пыталась уговорить, чтобы он подумал о таких вещах. Знаешь, я думаю, он так и не составил настоящего завещания.
Вэл закрыла словарь и отодвинула его.
- Так не хочется его донимать этим, - продолжала Роузи. - Вообще-то меня это не касается, но ведь я вроде как его секретарь. И Алан Баттерман хочет знать наверное.
Алан Баттерман был адвокатом Бони Расмуссена и советником Фонда.
- Угу. - Поджатые губы и нахмуренные брови Вэл означали, что она сосредоточена или пыталась сосредоточиться на чем-то, когда ее мысли блуждали. - Хм.
- Я все же спросила его, что он собирается делать, - несколько дней думала, как подойти деликатнее, - он сказал, что решил все оставить своей старой подружке, Уне Ноккс.
И тут Вэл перестала притворяться: она действительно заинтересовалась.
- Кому?
- Он сказал: моей старой подружке Уне Ноккс. Но он улыбался. Может, это была шутка. Он мне больше ничего не скажет. - Она увидела, что Вэл разочарована. - Пойми, не хотела я его мучить.
Вэл машинально полезла в сумку за сигаретами. По ее лицу было трудно понять, значит ли это для нее что-нибудь или вовсе ничего, но Роузи казалось, что Вэл пытается найти место новому факту (если это был факт) среди скопления секретов - позорных и глупых, банальных и ужасных, - в лавке своего внутреннего мира.
- Уна Ноккс, - повторила она вслух.
- А сейчас ты пойдешь к Бони?
- Да.
Роузи потянулась через колени Сэм и закрыла дверь большого старого "бизона", за рулем которого сидела. Она до нелепого боялась автомобильных дверей, боялась сломать мизинец; возможно, что-то такое стряслось с кем-то из ее знакомых, но точно вспомнить она не могла.
- Почему Вэл не пошла с нами?
- Не знаю.
Роузи и сама была удивлена. Почему Вэл не пошла? Обычно ей нравится глядеть на чью-то драму.
- Это же не страшно совсем.
- Нет, ничего страшного.
Роузи Расмуссен приходилась Бони Расмуссену внучатой племянницей: она была дочерью сына его брата. Роузи переехала в Аркадию, сразу как рассталась с мужем, Майком Мучо, и подала на развод, который не так давно и получила; вернее, она получила только "decree nisi", и, хотя адвокат уверял ее, что, по сути, это и есть развод, Роузи все равно беспокоилась. "Nisi" значит "если не", и никто не мог сказать - "если не что"; постановление о разводе вступит в силу только через шесть месяцев. Сейчас же она не была ни свободна, ни замужем: так ей это виделось. Суд предоставил ей опекунство над дочерью Самантой. Если не.
- Что это, мамочка?
- Где, милая?
- Вон там, около магазина.
Магазинный грузовичок был украшен в преддверии празднования Четвертого июля.
- Его украшают, - ответила Роузи.
Сэм обернулась, чтобы поймать взглядом грузовичок. Ветер разметал ее нежные прядки.
- Не вижу, - сказала она.
- Кого?
- Укротителей.
- Каких укротителей?
- Ты же говоришь - укрощают.
Роузи засмеялась. Боже, если б только запомнить все, что говорит Сэм. Нет, невозможно.
Овладевший ею (как ей казалось) мрачный недуг, который она пыталась, но так и не смогла описать Вэл, не повлиял на чувства к Сэм - пока не повлиял, хотя порой уже чувствовалось некое обморожение, которое может зайти далеко: может захватить все. Каждый день она удивлялась, что все еще живет вместе с этим прекрасным, радостным, буйным и привередливым человечком. И, хотя с каждым днем она становилась все раздражительнее из-за (не таких уж обременительных) обязанностей: умывать одевать кормить и развлекать Сэм, и каждый день она боялась, что дочь проснется слишком рано, хотя сама Роузи к этому времени тоже не спала, - несмотря на все это, присутствие Сэм было необходимо ей, как вода или питье; когда девочка сидела рядом, купалась, спорила с мамой или просто лежала с ней в постели и болтала о пустяках, Роузи чувствовала, что бытие Сэм сливается с ее собственным.
Дело в том - и Роузи тщетно пыталась сказать это Вэл, - что она больше не на стороне любви. Да, так и надо было сказать: не на стороне любви. Всю свою жизнь она, не раздумывая, была на ее стороне, - а кто не был, если уж на то пошло? Как вообще можно понять жизнь или даже рассказы о ней, если ты не была на стороне любви? Сэм уже знала, почему Золушка задержалась на балу и почему Принц разыскивал ее по всему королевству; мыльные оперы, любительницей которых была экономка Бони, миссис Писки, сжались бы до нуля, не будь там любви, не будь людей, которые смотрят сериалы ради любви, не задумываясь об этом, просто по привычке.
Но это прошло. Когда-то - да, а сейчас - нет, и она не знала почему. Роузи ходила в кино, видела, как Она встречает Его, но не чувствовала ни умиления, ни даже обычного нетерпения, лишь полную апатию; она отказывалась принять исходную посылку - и все становилось бессмысленным. Еще хуже, если речь заходила о какой-либо опасности или страданиях, а Он и Она ничего не могли с этим поделать и следовали друг за другом во тьму, обманывали своих скучных, обеспокоенных, ожесточенных и занятых супругов и бросались друг другу в объятия - в отчаянном припадке болезни, думалось Роузи. Что с тобой? Ступай домой и помирись. Влюбленные казались ей куклами, которыми управляет некая безличная сила, а в душах горит притворный огонь.
Депрессия, так сказал Майк, психотерапевт: он-то никогда не терялся, если нужно было придумать название мрачным чувствам. А может быть, это мудрость, как сказал ее друг Бо Брахман, мудрость, которая входит в нашу душу, чтобы мы поняли: то, к чему мы стремились так долго, тяготит нас, связывая по рукам и ногам, а муку желания не исцелит обладание, это облегчение, какое мы испытываем, когда обрывается нескончаемый гул мотора за окном и комнату заполняют тишина и Вселенная.
Но мы не понимаем, что это освобождение, спасение от невзгод; нам кажется, что, очнувшись от сна или отбросив иллюзорные надежды, мы очутились в тюрьме, где надеяться не на что; и мы спокойно глядим на унылое море, теряемся в пустыне безразличия.
Нет - это не мудрость. Может, и не своенравие, и не злоба. Может, психология тут вовсе ни при чем - ни заторможенностью, ни раздражением это не объяснить. Может быть, она проклята.
Роузи негромко засмеялась и стукнула по рулю фургона. Сэм, всегда готовая ответить на шутку, засмеялась тоже.
Проклятье или чары; может быть, дело не только в ней - может, весь мир оказался во власти чар. Так ей казалось: не в том дело, что ее сердце усохло, - но что-то творится с миром, и она это знает, а все прочие - нет, почти никто не знает, пока еще не знает. Люди еще способны чувствовать, полны жажды обладать многими вещами сразу - спорт, искусство, политика еще питают их чувства. И любовь. Пока один за другим они не поймут, что их души иссушены, так же как и ее душа.
Но если беда стряслась с миром, а не с одним только сердцем Роузи, - она ничем не сможет помочь. Значит, лучше в это не верить.
- Это больница?
- Да. Как ты догадалась?
- Увидела машину скоропомощи.
- Скорой помощи.
- Ага.
Больница - низкое, беспорядочно спланированное кирпичное здание, не старое, но и не новое, а вместе с тем - и не мрачное; смотрелось оно так, словно здесь люди не умирают. Это место предназначено для рождений, хирургических операций и корзинок с фруктами ("поправляйся скорее!"). Медсестры носили легкомысленные маечки и теннисные туфли; в голосе интеркома сквозила трогательная нерешительность.
Но, просидев всю ночь в отделении кардиологии, она наслушалась трагических историй; видела врачей в зеленых операционных костюмах, порой еще не успевших снять бумажную обувь, - они объясняли низким от усталости голосом, что случилось с мужем или отцом (казалось, что все пациенты - мужчины, а беспокойные посетители - женщины). Она видела, как шепчутся семьи, собравшись группками. Он так хорошо выглядел. Они сказали, что ночь прошла спокойно. И вот.
За несколько часов она выучила начатки нового языка. Он держится, сообщали врачи. Говорят, он держится, повторяла жена, обращаясь к своей сестре, к его сестре, к своему сыну. Слова "он держится", кажется, значили: безнадежен, но пока что положение не ухудшается. Он еще не выкарабкался, говорил кому-то врач; Роузи тут же представляла пациента, который лежит ничком, подключенный к мигающим аппаратам, а его беглянка-душа карабкается по каменистому склону.
Нет уз крепче близкой смерти, нет братства сильнее бренности. Тем, кто собрался в комнате, больше некуда было идти, и, хотя каждый жил своим горем, собравшиеся вместе одинокие странники обменивались носовыми платками и журналами, задавали осторожные вопросы, сидели впритык на фиберглассовых стульях. Роузи казалось, что в эту ночь здесь собрались все типы обитателей Дальних гор: высокий аристократического вида джентльмен с тонкими чертами лица, одетый в полосатый костюм и не выпускающий из рук трубку; множество ухоженных и напуганных леди в очках на цепочке; уйма нескладных рабочих в пропитанных потом рубашках. Роузи удивило, что большая часть присутствующих - у нее было время, чтобы подсчитать, - отъявленные толстяки. Наверное, в кардиологию такие и попадают.
На самом-то деле не было никакой нужды оставаться здесь на ночь: что бы ни делали с Бони, Роузи к нему не пускали, но она осталась, отчасти из боязни, как бы ему не стало хуже - ведь он так слаб и если уйдет в мир иной, рядом с ним не будет ни одной родной души (она вовсе не была уверена, что именно на нее он бы захотел взглянуть перед смертью, но почти все, кого он знал, уже умерли; на том свете больше народу готовилось его поприветствовать, чем на этом - попрощаться). Фронтовой дух комнаты охватил ее: здесь люди сталкивались с самым страшным, что может приключиться в мирное время, и боролись с этим - или сдавались. Вернувшись из сестринской, она наткнулась в холле на толпу байкеров; кажется, один из их товарищей был в критическом состоянии; они плакали, сидя на полу, держались за руки, яростно обнимались, молотили друг друга по спине затянутыми в кожу кулаками. Тоже поддержка. Остальные поглядывали искоса: более личные переживания (держись, держись!) отступили перед горем этой оравы.
Сегодня они все еще толпились здесь, по крайней мере некоторые, - значит, их приятель еще не выкарабкался. Сэм присела рядом с недоедками и банками из-под газировки и с интересом наблюдала за байкерами. Внезапно Роузи пожалела, что взяла Сэм с собой; но если бы ее где-то можно было оставить, если бы Сэм не так сильно хотела повидать Бони - к своему сказочному чудищу она проявляла огромный интерес.
- Мы вообще-то просим, чтобы маленьких детей не приводили сюда, - сказала сестра, пришедшая, чтобы отвести ее в палату Бони.
- Мы бы просто хотели взглянуть на него, - сказала Роузи.
- Вы его дочь? - спросил медсестра.
- Вроде как. - Она взглянула прямо перед собой. - Меня удочерили.
- Хорошо, - ответила сестра. - Если он будет в состоянии. Пойдемте посмотрим.
За тяжелой дверью с табличкой "полуодиночная" (что, черт возьми, это значит?) стояла пустая кровать, обтянутая простынями, словно тюк, а за занавеской стояла кровать Бони. Сестра оглядела кровать и сердечно поприветствовала Бони. К вам тут пришли. Хотите, я вас приподниму?