В ответ он пробормотал что-то невразумительное и повернулся на другой бок, спиной ко мне. Опять все только на мне. А он будет валяться в постели. Бедный маленький алкоголик. Нет уж, сегодня утром ты встанешь!
– Эй! Пора вставать! – я похлопала его по спине, на сей раз немного сильнее.
Он резко обернулся ко мне.
– Черт, я не перевариваю, когда ты бьешь меня по спине! Я устал. Человек после этих лекарств чувствует страшную усталость! Ты что, не понимаешь этого? У меня нет сил. Я совершенно разбит.
– А я думаю, что нам надо помогать друг другу. Не такой уж ты и уставший, – сказала я как можно более спокойным голосом.
– Ни фига ты об этом не знаешь! Ты не понимаешь, как мне тяжело! Ну хорошо, сегодня встань ты, а завтра я. Будем вставать по очереди.
Я согласилась. Без дальнейших разговоров я встала, но раздражение во мне не угасло. Трудно было это переварить.
На следующий день он действительно встал, правда, с уговорами. Но когда снова пришла его очередь, он опять выкрутился и остался валяться в постели. Так оно и продолжалось.
Из-за проблем с алкоголем Рихард взял больничный лист. Но не распространялся об этом. Если кто-то спрашивал о причинах, отвечал, что у него язва желудка. Или что он истощен. Он был не в состоянии работать, как раньше, и это его угнетало. Он был постоянно зол и агрессивен по отношению ко мне.
Как я поняла, ему помогало плавание. Он плавал так, как будто готовился к участию в чемпионате мира. Я оставила его в покое – пусть плавает. Что угодно, только не эти пятничные вечеринки в клубе. Рихард сдержал обещание и на какое-то время оставил работу в клубе. Но уже через пару недель начал поговаривать о нем. Не то чтобы он хотел туда вернуться, но… Как это можно было провернуть, чтобы не пить при этом?
Новое понятие, которое надо освоить семье алкоголика, – рецидив. Он не приходит сам. Человек провоцирует его наступление. Хронического алкоголика легко отличить от пьяницы-новичка. Новичок думает, что рецидив – это нечто, что к нему придет, случится само по себе. Новичок скажет: "Получил рецидив". Что же это, он получил его, как подарок? Как какую-то гнусную посылку, которая свалилась ему прямо на голову? У человека случился рецидив. Шел себе в магазин за туалетной бумагой и вдруг – бац! – такой рецидив, что у него ноги подкосились. Он не может ничего с этим поделать. Это как простуда, сваливающаяся на нас, хотим мы этого или нет.
Алкоголик, считающийся профессионалом, и его столь же профессиональная партнерша знают об этом все, что им надо знать. Рецидив не является ничем, что человек получает в подарочной упаковке. Рецидив – это нечто, что человек провоцирует сам. Алкоголик просто осознает, что снова хочет выпить. И совсем не обязательно делает это всегда продуманно. Но все же это его решение, а не случайность. Зависимость активно принуждает его поднести рюмку к губам. Или отправить дозу кокаина в свой разбитый нос. Это его выбор. И он сам несет ответственность за случившееся.
Рихард и раньше пил много эспрессо, теперь же он пил вдвое больше. Кофе превратилось в заменитель алкоголя. То же самое было со сладким: желе, конфеты с малиновым вкусом, лакрицей.
– Мне это необходимо, мне нужно заменить желание выпить чем-нибудь другим, – объяснял он мне, когда я обратила на это внимание. – Я что, уже и сладкое не могу есть? Мне оно необходимо. Ведь это лучше, чем выпить виски!
Его обжорство сладким производило впечатление болезни. Но я считала, что так оно и должно быть. Я не замечала побелевших от усилий пальцев. Не слышала жалости, ненависти и преувеличенной самоуверенности.
В принципе я не хотела его ни в чем обвинять, чего-либо требовать от него, но в повседневной жизни этого не избежать. Я была на восьмом месяце беременности и все время чувствовала себя усталой. Большой, тяжелый живот, отекшие ноги, постоянное чувство голода и желание сходить по маленькому. Ночью я не могла спать. Ворочалась в постели, ощущая каждый свой позвонок. Я ложилась уставшей и вставала невыспавшейся. Последние самые тяжелые недели благословенного состояния! Финишная прямая. Головка спускается вниз. Тебя перевешивает то вперед, то назад. Маленькие ножки стучат в животе, хотя мамочка мечтает о покое. Изжога. Чувство, что уже больше не можешь. Я знала все эти признаки наизусть и понимала, что последние недели будут такими же долгими, как все предшествующие месяцы беременности.
Шарлотта нам помогала, чем могла. Как и Марианна, как и мои родители. Но проводить со мной все двадцать четыре часа они были не в состоянии. Не могли пребывать на службе постоянно. Не могли водить детей в школу и каждое утро готовить им завтрак. Не могли все время наполнять посудомоечную машину, а потом убирать из нее посуду.
Понедельник. Вторник. Среда. Четверг. Пятница. Эдвард должен был ходить в школу. Йоахим и Миранда – в детский сад. Груду белья надо было сложить в шкаф. Убрать игрушки. Следить за клочьями пыли, летающими по квартире. Комнатных цветов уже давно не было – все они завяли. Я перестала краситься и укладывать волосы, у меня не было на это ни времени, ни сил, ни желания. Я ходила в бесформенном черном балахоне, и считала дни до родов. Рихард говорил, что я красива. Говорил каждый день. В этом отношении он был прекрасным мужем. Но мне этого было недостаточно. Я хотела, чтобы он помог мне с тяжелой коляской, покупками и стиркой. Кроме домашней работы, я как бы проходила бесконечный курс обучения, расширявший мой опыт жизни с алкоголиком сведениями, которые мне надо было вдолбить себе в голову. Например, что активный алкоголик или алкоголик, находящийся в стадии абстиненции, максимально эгоистичен. Ленивый и отупевший, он ведет себя весьма неискренне. Ему все равно, что происходит вокруг, главное, что у него все в порядке. Таков уж характер алкогольной зависимости. Никогда не воспринимайте его внешнюю приветливость за его реальное расположение духа. К тому же красивыми словами сыт не будешь.
Я надеялась, что он сдержит обещание и будет проводить с детьми больше времени, будет хорошим мужем, но вместо всего этого он вел себя еще более эгоистично, чем раньше.
– Я не могу рисковать – вдруг опять начну пить, – отвечал он, когда я просила его помочь мне. – Я должен позаботиться о себе.
Ему необходимо было отдыхать. Необходимо было время для себя. Время на размышления. Чтобы он выздоровел, как он говорил. У него часто менялось настроение – то он впадал в задумчивость, то безумно шутил.
– У тебя странное настроение, – сказала я ему как-то вечером.
– Ты права, я чувствую себя немного странно.
Эта новая черта его характера мне нравилась еще меньше. Все выглядело так, что в гости пришел кто-то посторонний. Какой-то безумец. Кто-то невероятно приятный, но с проявлениями всех признаков сумасшествия. Иногда мне казалось, что он рухнет на месте или начнет орать и кидаться вещами. Сначала усмехнется, немного напряженно, примерно вот так. А потом без предупреждения протаранит окно головой.
Не то чтобы я боялась его, но эта его странная, застывшая полуулыбка была довольно неприятна. Сказал, что я красива, и погладил меня по щеке. Потом долго стоял, уставившись в пространство. Пришел домой. Ушел в поликлинику. Ходил туда-сюда. Возносился, как астральное тело, освободившееся от земного притяжения. Это было немного страшновато.
Но дети чувствовали себя прекрасно. Йоахим, который папочку всегда обожал, ожил. Он впился в отца, как клещ. Рихард вынужден был, укладывая его спать, ложиться рядом и по нескольку часов его усыплять. Йоахиму хотелось сказки, хотелось объятий, поцелуйчиков. Он хотел и во сне держать папу за руку. Ночью просыпался и звал папу. Меня ему было недостаточно. Хотел только папочку! Папочка, возьми меня на руки, посмотри на меня. Пап, я хочу чувствовать твое тепло. Папочка, где ты? Но папочка спал глубоким сном без сновидений, вызванным сильными лекарствами. Папочка был близко и вместе с тем далеко. Йоахиму приходилось довольствоваться мной.
Миранда была моим маленьким золотцем. Я обнимала ее при каждой возможности. Вдыхала ее прекрасный младенческий девчоночий запах. Но иногда я чувствовала такую печаль, что у меня выступали слезы на глазах. Ведь мы жили практически нормальной жизнью… Так почему же мне все казалось таким ненормальным?
Помню, как однажды после обеда я стояла в прихожей и смотрела на детскую обувь, сваленную без разбора в одну кучу. Песок, рассыпавшийся по паркету, неровно лежащий коврик с мокрыми пятнами, куртки, шапки, рукавицы, кинутые на пол. Корешки книг на полке, покрытые пылью. Перегоревшая лампочка, которую ни у кого не было сил поменять. Я стояла посреди нашей прихожей и чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. В прихожую скопом ворвались дети, они иногда так играли. Я воспринимала их крики и смех, как в тумане. Ребенок во мне медленно переворачивался, как маленький усталый тюлененок. Я не могла ничего поделать. Просто наблюдала за жизнью сквозь какую-то туманную завесу. Была я здесь или, может, нет? А где я тогда? И почему? Меня охватило чувство нереальности. Я оперлась о стену, чтобы не потерять равновесие.
23
Ответственность. Она вдруг стала важна для меня, хотя я не знала, почему. Мне хотелось иметь все под контролем. Если не чью-то выпивку, то хотя бы все остальное. Мне хотелось ощущать себя взрослой. В рамках своего нового чувства ответственности я решила, что рожу нашего четвертого ребенка дома. Я не могла даже подумать о больнице. Мне не хотелось производить на свет ребенка в этом стерильном, стрессовом и слишком общественном месте. Я хотела жить по-своему и распоряжаться своей жизнью. Это было важно для меня. Мне хотелось принимать решения самой. В Интернете я нашла контактный телефон медсестры, которая помогала при родах дома. Я позвонила ей. У нее был приятный голос.
ЛиАнн, легендарная повивальная бабка, ассистирующая при родах, жила в квартире, переполненной кошками, керамикой и хрусталем. Я влюбилась в нее с первого взгляда. Мне показалось, что мы с Рихардом ей тоже понравились. В туалете, возле раковины, у нее была повешена молитва о душевном покое:
Боже, даруй мне разум и душевный покой
принять то, что я не в силах изменить,
мужество изменить то, что могу,
и мудрость отличить одно от другого.
Я долго стояла там, мыла руки и читала молитву снова и снова. Я видела в этом знамение.
Мы говорили о моих предшествующих родах. Я рассказала ей, что у меня с Йоахимом были скорые роды и что я едва-едва помню, как родилась Миранда, потом мне было даже жаль, что я проморгала нечто важное. Она спрашивала меня, как рожала моя мать. Я не знала точно, мы никогда не говорили об этом. ЛиАнн говорила, что очень часто для женщины имеет значение, как она родилась сама, а также рассказы об этом. Роды – это как смерть. Как человек рожает, так и умирает. Некоторые орут криком, иные ведут себя спокойнее, тише. Слушать ее было – все равно что вступить в новый мир. Далекий от обстановки и практики городского роддома. Далекий от вечно работающего конвейера: беременна, сорок вторая неделя, стимуляция родов инъекцией окситоцина.
С ЛиАнн роды выглядели, как нечто иное, более духовное, возвышенное. Как нечто красивое и правильное. Нечто, что несет в себе любовь, силу. А нам эта сила была нужна. Ах! Да, я хотела, чтобы у нас было много сил. Добрых сил.
Естественно, на повестке дня снова встал вопрос об ответственности. Кто понесет ответственность? Во время родов, потом? Мы с Рихардом спорили об этом по дороге домой. Он считал, что рожать дома не стоит, потому что это слишком большая ответственность. Я верила – под влиянием разговоров с ЛиАнн, – что ответственность за наших детей несем мы. Может, я хотела, чтобы Рихард опять стал таким, каким был раньше. Я хотела, чтобы это был мужчина, на которого я могу опереться. Если он сумеет взять на себя ответственность во время родов, то его можно считать почти здоровым, разве нет?
Он немного подумал, а потом принял решение.
– Если ты хочешь рожать дома, если тебе это кажется правильным решением, то так мы и сделаем, – сказал он. – Я согласен. Конечно, ты знаешь, что лучше для тебя и для ребенка. Мы не можем избавиться от ответственности. Это наш плод любви, твой и мой, и мы несем ответственность за то, что он родится тем способом, который тебе будет подходить больше всего.
Наша маленькая девочка, зачатая в хаосе, должна была в хаосе прийти на свет. В хаосе, о котором я в то время думала, что это самый обычный способ существования. Мы протоптали свою собственную дорогу. Мы не развелись. Назло всему мы все еще держались друг за друга. Хорошо это было или плохо? Трудно сказать, но мы все еще были единым целым. На весьма шаткой основе, но все же вместе.
А мадам Кокаин тем временем терпеливо ждала подходящего момента, чтобы нанести удар.
Ежедневно я таскала в коляске двух маленьких детей. В автобус, из автобуса. Боролась с комбинезонами. Был декабрь, наступили морозы. Я с трудом могла натянуть на свои отекшие ноги сапоги, но мне это все еще удавалось.
Подсознательно я ждала какой-то катастрофы. У меня было ощущение, что надвигается буря. Торнадо, который нас сметет с дороги, как муравьев. Природное явление, которое уничтожит все, что мне было дорого и важно.
Я не была уверена, что Рихард принимает антабус. Он утверждал, что ему этот препарат дает Ингегёрд. Но что если ей он говорит, что дневную дозу ему даю я? С моей стороны было глупо, что я не нашла смелости уточнить это, но у меня не было сил ругаться.
А потом наступил рецидив. Проскользнул в нашу жизнь. Неожиданно. У меня было чувство, что Рихард просто хотел попробовать, может ли он все еще пить. Попробовать, можно ли ему хотя бы пиво. Маленький стаканчик виски. Чуточку вина.
Я снова начала принюхиваться, не пахнет ли от него алкоголем. Мне казалось, что от него исходит легкий запах спиртного. Но я не была в этом уверена. Боже, как я не была уверена! Мне казалось, что я живу во сне, полном неопределенности. Я ничего не знала. Так перестал он пить или нет? Может быть, запах алкоголя поселился у меня в носу? Разве я могла целиком положиться на свои собственные ощущения?
Маленькая школа рецидива – на что обращать внимание:
– на смену настроения или состояния, когда он не в себе;
– на увеличение приема "безопасных" лекарств;
– на склонность к "ритуальному" питью, пусть хотя бы воды или лимонада;
– на агрессивное поведение и желание спровоцировать конфликт.
Но самое главное правило – если вы чувствуете, что алкоголик пил, значит, он на самом деле пил. Это работает на 99,9 процента. Не дайте себя обмануть! Вы же это знаете. Разве нет?
"Что ты делаешь? – спрашивала я чаще, чем обычно. – Куда идешь? С кем? Зачем? Когда вернешься? Ты обязательно туда должен пойти?"
Подозрение на рецидив терзало меня. Разрывало на части. Мучило меня. Не давало покоя. Он стоял в дверях, собираясь уйти. Кинул в мою сторону затравленный взгляд.
– Я просто зайду куда-нибудь выпить эспрессо. Вернусь через полчасика…
Я считала минуты. Я не могла делать ничего другого, кроме как считать минуты, для того чтобы убедиться, что полчаса пройдут и он нарушит лимит.
31 минута. 32. Это смешно, но я вела себя как параноик. Впрочем, я такой и была. Я знала это, хотя ничего знать не хотела. Знала и умирала от страха. На поздней стадии беременности я была отдана на милость чему-то такому, с чем не могла справиться.
33 минуты. Я позвонила ему на мобильный телефон. Он был отключен. Я оставила ему длинное сообщение.
35 минут. Легла на диван и уставилась в потолок.
Я ждала.
Он вернулся только через три часа и вел себя странно в полном смысле этого слова. Вместе с ним в комнату ворвался характерный запах, а я делала все, чтобы он не заметил, как я ко всему принюхиваюсь.
Я обнюхала и его верхнюю одежду в прихожей. Дым. Определенно дым. Или мне это показалось? Я была уставшей от всей этой бесконечной борьбы со своими собственными противоречивыми ощущениями.
Я не хотела, чтобы он пил. Серьезно, я этого ничуточки не хотела.
Ребеночек меня сильно толкнул в районе ребер, как будто хотел сказать: "Проснись, мама, разве ты не видишь, что он с тобой делает?"
Я помолилась Богоматери, покровительнице будущих мам, просила, чтобы Рихард избегал алкоголя хотя бы до времени, пока я не рожу.
Схватки начались за неделю до срока. В тот день я притащила домой страшно тяжелую сумку с продуктами. Йоахим и Миранда не хотели надевать комбинезоны, поэтому я гонялась за ними по всему детскому саду. По дороге домой Миранда не хотела сидеть в коляске, и я несла ее на руках. Я позвонила Рихарду на мобильный телефон, хотела попросить, чтобы он вышел мне навстречу, но не дозвонилась. В четыре часа у него выключен телефон. Что он делает? У меня закружилась голова, и не успела я переступить порог своего дома, как почувствовала, что начинаются схватки. Это было радостное ощущение, но одновременно пришел и страх. А вдруг Рихард не придет? Тогда я не смогу родить дома! Я позвонила ЛиАнн. Она попросила, чтобы я описала свои ощущения. Когда поняла, что я уже почти не могу говорить, сказала, что сейчас же приедет.
Я также позвонила маме и Марианне, чтобы они приехали, забрали детей и оставили их у себя на ночь.
Села к компьютеру. В перерывах между схватками я хотела просмотреть электронную почту.
В это время раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Рихард!
Не было времени на выяснение отношений. Только не сейчас, когда наш ребенок готовится появиться на свет.
Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но я его прервала.
– Я буду рожать дома. Звонила ЛиАнн, она уже в пути. Мне все равно, чем ты занимался, сейчас мы должны быть вместе. Ты меня слышишь… ай… сейчас мы должны, слышишь, тянуть одну лямку…
На минуту об алкоголе следовало забыть. Это было чудо, что в тот раз Рихард оказался на самом деле трезвым.
– Я звонила и моей, и твоей маме, – сказала я и встала из-за письменного стола. – Если бы они не могли…
– Понятно, я обо всем позабочусь, – сказал он. – Ни о чем не беспокойся. Теперь думай только о себе и о нашем ребенке. Иди приляг, я позабочусь о том, чтобы дети нормально собрались.
Я его послушала. Перестала суетиться. Думала только о себе. На какое-то время я забыла обо всем на свете.