"Дурак ты, Мишка, - беззлобно огрызнулся Осел. - И в доверии твоем пьющее человечество не нуждается. Пьющее человечество нуждается в водке. Кстати, что это у тебя там, в пакете?"
- "В пакете-то? Банка пива и два мороженых. Я, понимаешь ли, с компанией."
Осел окинул Зияда оценивающим взглядом и, видимо, остался доволен увиденным. "Ты… это… поставь своего инвалида поближе к Веньке. Пусть тоже работает на общее дело."
- "Вау! - восхитился Мишка. - Ну ты, Осел, голова! Конечно, пусть работает!"
Он быстро перекатил Зияда - так, что коляска оказалась почти вплотную к скрипачу. Веня, завидев подкрепление, с удвоенными силами ударил по струнам. Впрочем, новый фон вынудил его резко изменить репертуар, так что на место разудалых "конфеток-бараночек" приплелась, сокрушенно вздыхая, разнесчастнейшая "аидише мамэ".
"Держи, па?ртнер, - Мишка сунул Зияду уже основательно подтаявшее мороженое. - Поработай немного еврейским нищим, ладно? Это ненадолго, минут на пятнадцать. Мне тут надо с другом кой-чего обговорить. А потом сразу на рынок, о'кей?" - И отошел, не дожидаясь ответа.
Второе мороженое досталось Квазимодо. Пес тут же улегся под деревом и, жмурясь от удовольствия и одновременно борясь с искушением заглотить все разом, принялся истово вылизывать сладкий рожок. Зияд же, напротив, пребывал в полнейшей растерянности. Все произошло слишком быстро и неожиданно, так что он решительно не понимал, что же ему теперь делать - подчиниться или протестовать? Он посмотрел на блаженствующую собаку, перевел взгляд на собственную порцию, на густые тяжелые капли, ползущие с коричневого шоколадного верха в направлении держащей рожок руки, и как-то машинально слизнул… и еще… и еще. Прямо над его ухом на высшем градусе еврейской скорби надрывалась венина скрипка, подтаявшее мороженое пачкало руки и лицо, раненая нога пульсировала, посылая истерические болевые волны в позвоночник… ему было плохо, ему было грязно и гадко, ему хотелось умыться, лечь на домашнюю кровать с чистыми простынями и заснуть, ему…
Медная полшекелевая монетка звякнула, упав в ослиную шляпу. Зияд поднял измученные глаза. Перед ним стояла пожилая благообразная пара.
"Посмотри на него, - жалостливо сказала старушка. - Весь перемазался, бедняга. Наверное, он слабоумный. И паралитик впридачу. В точности, как…" - Она замялась, припоминая.
"Как миклухо-маклай…" - мелькнуло в больной зиядовой голове.
"Как зиночкин Арончик? - подсказал старик. - Действительно, похож."
"Да, именно… - облегченно подхватила старушка. - Как зиночкин Арончик. Дай им еще немного. Видишь, как он любит мороженое…"
На скамейке чпокнула откупориваемая банка. Мишка глотнул пива и протянул Ослу. Тот взял, отпил и, порывшись в стоящей рядом сумке, достал едва початую бутылку водки.
"На, поправься. Пиво без водки - деньги на ветер."
"Нет, - Мишка отрицательно покачал головой. - Ты пей, а я не буду. Мне сейчас нельзя."
"Что так? - удивился Осел. - Ты теперь с водки не тащишься? Перешел на колбасу?"
"Да нет, - сказал Мишка без улыбки. - Есть у меня одно дело на сто миллионов. Уезжаю я, Осел."
- "Куда это, если не секрет?"
- "Секрет. Или не секрет… какая, нахрен разница? Даже если скажу, ты этого места все равно не знаешь."
"А ты проверь… вдруг знаю…" - Осел смотрел внимательно, не мигая. Это настолько не походило на его обычную безразлично-расслабленную повадку, что Мишка смутился.
- "Ладно. Бейт-Асане. Знаешь такое?"
- "Не-а. Это где же?"
- "В аду. Как войдешь, справа."
- "Ага, понятно… А этот, в коляске, - твой проводник?"
- "Точно. Звать Вергилий. Он же - Вольтер, он же - Миклухо-Маклай… Послушай, Осел. Я ведь тебя попросить хотел о чем-то. Ты не мог бы Квазимодо на время приютить? Туда, куда я иду, ему еще рановато… - Мишка запнулся и поправился: - Или нет, скажем так - там ему особо делать нечего, вот. Подержи его у себя с пару неделек. А там и Вася вернется. А? Пес он смирный, умница, жратву себе сам добывает… короче, никаких проблем. Ну, договорились?"
Осел подумал и покачал головой: "Нет, Миша. Ты уж извини, но не могу. Я и о себе-то заботиться не умею, а тут - собака… нет, извини. Ты, может, забыл, так я тебе напомню: мы ведь на улице почему живем?.. - потому что отвечать здесь не за что. Не за что и не за кого. Ни тебе счетов, ни тебе службы, ни тебе жены, ни тебе детей. На полном налегке. А ты мне собаку подсовываешь. Может, тогда уже сразу и в дом поселишь, с семьей и работой? А? Нет, брат… И Веню не проси, ладно? А то у него сердце доброе, не дай Бог, согласится."
Мишка вздохнул. Вот так-то, Михал Саныч, сами все видели. Я, со своей стороны, сделал все, что мог. Ну не берет он собаку, что ж теперь?
- Все, что мог… - ах, я прямо щас запла?чу. Хитер ты с оправданиями, что и говорить. Жук ты, парень, жучи?ло мерзкое, членистоногое… Ладно, с собакой - черт с ней. Ты мне лучше другое скажи - зачем ты ему про Бейт-Асане рассказал? Следы оставляешь, как мальчик-с-пальчик? Авось найдут добрые волшебники, спасут твою бедную задницу от злого великана… Так, что ли?
Так, Михал Саныч, так. Какой вы проницательный, право слово…
"Эй, Михаил, ты в порядке? - озабоченно спросил Осел. - Чего ты губами-то шевелишь? Молишься, что ли?"
Вздрогнул Мишка, усмехнулся: "Молюсь, Ослик, молюсь. Колючему ацтекскому богу палок и шпицрутенов кецалькоатлю-маклаю… Дай-ка глотнуть, в самом деле. Пиво без водки - деньги на ветер."
"Купите бублички…" - упрашивала венина скрипка, подмигивая, поднывая, подпрыгивая, пластаясь по полуденному тель-авивскому бульвару.
"А мой братишечка - карманный вор! - подпел Осел. - Здорово лабает Веня. Кстати, ты спрашивал… не его это скрипочка. Вон, видишь, на той скамейке тетка сидит? - Ее. Дура какая-то из питерской консерватории. Так-то она все сама пиликает - Мендельсонов всяких, Вивальди и прочую муру. А когда устает, дает Венечке приложиться. Так он за четверть часа собирает больше, чем она за два. Народ - он не дурак, различает, что к чему."
"Ладно, Осел, - сказал Мишка, вставая. - Нам пора. Не поминай лихом."
"Постой… - остановил его Осел. - Ты это… я не знаю, чего ты там затеял, но… может, не надо?"
"А черт его знает, - согласился Мишка. - Может, и не надо. Эй, Квазимодо! Зияд! Йалла! Двигаем."
Дальше шли без остановок.
Квазимодо
Когда машина отъехала, Квазимодо просто оторопел от неожиданности. Удивление его было настолько велико, что он даже отряхнулся несколько раз подряд, как делал всегда в тех случаях, когда не знал, куда себя деть и как поступать дальше. Он сделал это самым тщательным образом, начав с морды и завершив пушистой кисточкой на кончике хвоста, перетряхнув по дороге все остальное и прежде всего - окружающий мир, выкинувший с ним столь необъяснимый фортель. И как всегда, во всей этой основательной перетряске лишь одно оставалось незыблемым - наивная собачья надежда на то, что, перестав дрожать и вибрировать, волшебная мозаика мира сложится по-иному, по намного более правильному и справедливому образцу, устранив таким манером любые прошлые и будущие недоразумения.
Но нет, пес, не получится… как ни тряси, а все будет по-прежнему: бурая, выжженная солнцем ложбина между холмами, пустынное шоссе и машина, увозящая от него Илана… нет, почему Илана, при чем тут Илан?.. - Мишку! - увозящая от него Мишку, хозяина. А он, Квазимодо, стоит тут один, на обочине… а почему, собственно, стоит? Что он - совсем сбрендил? Надо немедленно бежать следом, догонять, скорее, с места - в карьер… вот так… жаль, что так много времени потеряно на дурацкое отряхивание, да еще и не один раз, а несколько. Он несся следом за набирающей скорость "субару", изо всех сил стараясь сократить расстояние… или хотя бы не слишком отставать… или хотя бы просто не потерять из виду. Потому что когда-нибудь-то она остановится, эта машина, остановится, и Мишка выйдет из правой задней двери, из той, куда вошел, и подзовет его, и станет объяснять, что это у них такая игра и тогда уже можно будет обидеться и отвернуться с видом оскорбленного достоинства, и вообще продемонстрировать совершеннейшую неуместность такого рода шуток.
Но это после, когда остановится, а пока надо стараться не потерять из виду, потому что, чем дальше, тем яснее, что расстояние не сокращается, а наоборот, увеличивается, неуклонно и беспощадно - ведь машина всегда сильнее собаки, это известно всем, даже самым глупым щенкам. Дорога, как назло, петляла, "субару" то и дело скрывалась за поворотом, и пес инстинктивно прибавлял, чтобы только успеть завернуть, успеть хоть на секунду засечь белый задок машины, ныряющей за очередной холм. И каждый раз он больше всего на свете боялся не увидеть этот задок, а увидев, начинал бояться, что следующего раза уже не будет. И когда его и в самом деле не стало, когда, обогнув нависшую над дорогой скалу, пес выбежал на длинный вираж, на котором уже не было ничего, кроме ослепительно сверкающего под высоким еще солнцем пустого, пустого, пустого, пустого шоссе - тогда он понял, что проиграл, что с ним снова случилось самое страшное, что только может случиться с собакой - его бросили.
Им овладела паника, и это было очень плохо, потому что паника ничему не помощник, даже бегу. И действительно, очень скоро ноги стали заплетаться, а во рту пересохло. Но он упрямо продолжал бежать, просто потому, что больше делать было нечего, и еще потому, что не любил проигрывать. Единственно, что пес позволил себе - это слегка поскулить на бегу, даже не поскулить, а скорее посвистеть, жалобно, но почти неслышно. Его обогнала машина, потом другая - обе такие же белые старые "субару", как и та, что увезла хозяина. Они пронеслись мимо, ударив его потоком жаркого воздуха и в считанные мгновения исчезли за далеким еще поворотом, как бы подтверждая бессмысленность квазимодовой погони. За виражом открывался новый виток дороги, тоже пустой, в точности, как предыдущий… если не считать развилки, притаившейся в самом начале. Квазимодо добежал до развилки и остановился.
Куда теперь? Он тщательно принюхался, пытаясь поймать знакомые запахи - сначала поверху, потом на земле, потом снова поверху… ничего. Издали послышался звук мотора. Квазимодо с надеждой насторожил уши, но увы, мотор стучал иначе, намного грубее и без характерного для той "субару" подзвякивания. К перекрестку подъехал грузовичок и приостановился, выворачивая на главную дорогу. В кузове среди ящиков и картонок с овощами сидел пахнущий врагом мальчишка. Завидев Квазимодо, он привстал, пошарил за спиною и неожиданно размахнувшись, швырнул в него огурцом, да так сильно и метко, что огурец угодил псу точно в лоб, лопнул и разлетелся, брызнув по сторонам десятками светлых осколков. Квазимодо аж присел от неожиданности и обиды, а мальчишка радостно завопил и запрыгал, вскинув руки в победном жесте. Грузовик напрягся, выпустил облако зловонного дыма и покатил дальше, увозя торжествующего врага.
Это было последней каплей. Пес всхлипнул и завыл, прогнув спину и задрав к небу длинную лохматую морду. Он делал это впервые в жизни - наверное, потому, что никогда еще ему не было так плохо. Вой вышел низким и громким, что оказалось для Квазимодо неожиданным и даже в какой-то степени интересным открытием, отвлекающим от несчастья и от ноющего чувства потерянности. Он расставил ноги пошире, для устойчивости, и повторил вой - на этот раз более вдумчиво, полузакрыв глаза и тщательно следя за чистотой и длительностью звука. Вой лился из него тяжелой маслянистой струей, растекаясь по блестящему асфальту дороги, скатываясь в заросший колючками кювет и дальше - под обрыв, на дно горной лощины, в русло высохшего ручья, несущего свою мертвую воду к Мертвому морю.
Квазимодо вздохнул. Собственный вой напомнил ему что-то… но что?.. А, ну конечно, - это венина скрипка издавала похожий шум сегодня на бульваре. Тогда музыка сильно не понравилась псу, но теперь-то он понял природу этого типа человеческих звуков, и ему стало жаль Веню, вынужденного, как и он, глушить свою тоску и одиночество воем, воем, воем… Он повыл еще немного, чувствуя, как становится легче, как успокаивается защемленное болью сердце и растворяется в горле мягкий, тошный, мешающий дыханию комок. Зато теперь вдруг навалились усталость, и жажда, и голод, и пес даже обрадовался им, как старым добрым знакомым, потому что они не значили ничего в сравнении с главным несчастьем, загнанным куда-то глубоко-глубоко спасительным лекарством воя.
Он огляделся, ища тени, нашел ее под чахлым колючим кустом и лег, расслабившись, чтобы набраться сил и попытаться спокойно обдумать - что же все-таки произошло и как теперь жить дальше. Как всегда, пес искал причину несчастья в своем собственном неправильном поведении, в какой-то невольной, но фатальной ошибке, которая побудила хозяина покарать его столь страшным наказанием. Он вспоминал события прошедшего дня, но как ни старался, не мог припомнить ничего существенного. Видимо, все началось с врага, которого хозяин притащил с улицы. Конечно, Квазимодо не мог этого одобрить… да и какая собака бы одобрила? Но с другой стороны, свой протест он выражал довольно-таки сдержанно, включая эпизод с ножницами. Нет, непохоже, чтобы хозяин рассердился на него из-за этого.
Дальше была долгая прогулка через весь город. И опять пес вел себя образцово - шел, чуть ли не прижимаясь к хозяйской ноге, никуда не убегал, ни к кому не приставал. Может быть, стычка с местными шавками? Нет, там и стычки-то практически не было… трусливые малявки дружно разбежались, едва он сбил с ног их нахального вожака. Да и хозяин ничем не проявил своего неудовольствия. И вообще, почти сразу же после этого Квазимодо получил мороженое, необыкновенно вкусное и сладкое лакомство, и это просто нельзя рассматривать иначе как награду. А уж награда - верный признак того, что хозяин тобою доволен. Значит, все то, что случилось до мороженого, в счет не идет.
А потом? Потом долго тряслись в овощном фургоне, в полной запаха гнили темноте, среди пустых картонок и обрывков бумаги. И здесь Квазимодо тоже был максимально терпелив, хотя езду в машинах ненавидит с самого раннего детства, когда его еще только начали перебрасывать с место на места, как мягкую игрушку. Но он молчал, даже не поскуливал и не тыкался в мишкины колени вопросительным носом, хотя и не по причине замечательного воспитания, а потому, что неудобный жесткий фургон чем-то напомнил ему бронетранспортер и выезды на задание, вместе с Иланом и Оскаром. Да, он напомнил ему Илана и Оскара, этот гнилой и тряский фургон, и груду бронежилетов на рифленом металлическом полу, и внезапный треск рации, и запах взрывчатки, и ленивую перебранку невыспавшихся солдат. Так или иначе, но Квазимодо лежал там очень смирно, так что сердиться на него было решительно не за что.
А после фургона они почти сразу пересели в другую машину, тоже крытую, но не овощную, а мебельную, с приятным деревянным полом и чудесным запахом свежей стружки. Там тоже трясло, но хотя бы не было так противно. Кроме того, во время пересадки Мишка напоил Квазимодо, причем напоил особым, хотя и крайне неудобным, но очень почетным способом - прямо из сложенных чашечкой, подставленных под водопроводный кран рук. Что, кстати, тоже являлось ясным свидетельством того, что хозяин на него не сердится. На ласковом деревянном полу пса разморило, и он заснул и спал долго, пока наконец машина не остановилась, и кто-то, погремев замком, не распахнул широкую дверь, разом впустив внутрь облако желто-голубого света и густой запах пропеченной солнцем сухой самарийской травы.
Стоп! Неужели из-за этого? Неужели Квазимодо что-то проспал, не услышал, упустил какую-то важную вещь, из тех, что положено охранять пуще жизни?.. - Нет, быть такого не может. Во-первых, они были только втроем в этом наглухо закрытом фургоне - он, хозяин и враг на коляске. То есть, к тому времени он уже был не на коляске, а лежал себе возле дверей на тонком матрасе и стонал, но врагом он, понятное дело, оставался, с коляской или без, так что Квазимодо благоразумно расположился между ним и хозяином и даже во сне бдительно контролировал каждое его движение. Во-вторых, быть такого не может, чтобы пес не услышал, не учуял, не отреагировал бы на любую, даже самую тихо ползущую угрозу или просто на какой-нибудь нелогичный звук или запах. И наконец, в-третьих, разве хозяин просил его охранять что-либо особенное? Нет ведь? Конечно, нет. Тогда что же?
Он снова вспомнил последний водопой, большие мишкины ладони, сложенные ковшиком, веселую струйку воды, льющейся сверху, плещущей через край, брызжущей во все стороны из-под его проворного черпающего языка. Зачем он тогда напился так быстро? Надо было пить про запас, еще и еще… эх… тогда сейчас, может быть, жажда не мучила бы его так сильно. Пес встал, отряхнулся уже без всякой надежды на волшебную перемену мира и вышел на перекресток. Куда теперь? Немного посомневавшись, он повернул обратно, в ту самую сторону, откуда прибежал, задыхаясь от неимоверного усилия погони. Найти Мишку здесь он не мог, а значит, оставалась одна единственная возможность - вернуться домой и ждать хозяина там. И тогда, наверное, все устроится. Не может быть, чтобы не устроилось - ведь он совершенно ни в чем не виноват… Оставалось только найти дорогу домой. Но это как раз таки казалось несложным. Дом находится у моря, а море - там, где садится солнце. Проще не бывает.
Низко вывесив розовый, в мраморных разводах слюны язык, Квазимодо неторопливо трусил по обочине шоссе назад, на запад. Где-то недалеко, еще по дороге сюда, он видел влажное пятно на асфальте. Скорее всего, там можно найти воду, а значит, и тень и спокойно подождать темноты. Ведь в темноте всегда намного удобнее охотиться и вообще двигаться дальше. За ухом давно уже чесалось, и он решил уладить наконец это неудобство. Все равно торопиться пока еще некуда. Пес присел на обочине, зажмурился и принялся чесаться интенсивными круговыми движениями задней ноги. Мм-м-м… хорошо… Жизнь продолжалась, со всеми ее привычными мелкими тяготами и удовольствиями, вне всякой зависимости от постигшего его большого несчастья. Что же все-таки произошло?
Наверное, хозяин пытался ему что-то объяснить тогда, после того, как они спрыгнули с высокого деревянного пола и пахнущий стружкой фургон сразу же развернулся и укатил, оставив их наедине с этой белой "субару", и раненым врагом, и еще двумя другими врагами в придачу. Новые враги отвлекали пса, и он все время косился на них, стараясь заранее определить возможные направления, по которым они могут напасть, а также их сильные и слабые стороны. Наблюдать за ними было удобнее всего именно теперь, пока они занимались тем, что перетаскивали раненого в свою "субару" и устраивали его на переднем сиденье, не обращая на них с Мишкой никакого внимания. Но хозяин, вместо того, чтобы благоразумно изучать противника, затеял этот длинный и бесполезный разговор с Квазимодо, присев на корточки прямо напротив пса и взяв его голову в обе руки.