Мишка с сомнением покосился на хозяина - шутит, небось? Нет, непохоже. Вид был и в самом деле замечательный, но вот насчет застенков тоталитаризма Вадик загнул. Вроде, нормальный мужик, но иногда как понесет его по кочкам, так хоть уши затыкай.
"Какие застенки, Вадик? - спросил он осторожно. - Я-то в них точно не бывал… да и ты, насколько я помню…"
"Не придирайся, - отмахнулся Вадик. - Я - обобщенно. Ладно, пошли в дом к теткам. Жарко."
Потом сидели в кондиционированном раю гостиной, пили ледяную водку под борщ и запеченную в фольге баранью ногу, смотрели сквозь стеклянную балконную стену на безлюдную, бурую, выжженную солнцем лощину, на ровную оливковую рощу, на дальний минарет арабской деревни. Говорили, не торопясь, то и дело отвлекаясь, а потом возвращаясь к прежним, хотя и небезынтересным, но также и совершенно необязательным темам. Говорили о политике, о мишкиной врачебной практике, об интригах в Сохнуте, о славном диссидентском прошлом, о странной кухне брежневских лет, до отвала накормившей своих детей той удивительной смесью непереносимого унижения и высокого духовного горения, смесью, которая казалась тогда столь горькой и несъедобной и которой не будет уже больше нигде и никогда. Говорили и о животе, как же без этого. Юрка не мешал взрослым, благополучно затерявшись в бермудском треугольнике, составленном из телевизора, компьютера и сонного хозяйского эрдельтерьера.
В пять с минарета раздался длинный, протяжный, многократно усиленный мощными динамиками вопль. Алл-л-лау-аа-акбар!.. и снова, и снова. Вопль соскользнул в лощину, пронесся по ней, стукаясь о склоны возмущенных холмов, как пьяная шпана о плечи прохожих, упал, встреченный лоб в лоб коренастым скальным утесом, будто решившим положить конец его хулиганской одиссее, снова вскочил и, жалуясь, побежал замирающим воющим эхом назад, к деревне. Лощина вздохнула было с облегчением, но навстречу этому приструненному вроде бандиту уже мчалась вся его кодла - новые вопли, еще громче и бесцеремоннее первого, посыпались вниз, спрыгивая с минарета, как с забора, улюлюкая и беснуясь.
"Что это тут у вас?" - удивленно спросила Маша.
"Не обращай внимания, - махнул рукой Вадик. - Это как сливной бачок. Пошумит-пошумит и смолкнет. Мы уже привыкли."
Лиза, жена Вадика, вздохнула и покачала головой: "С каждым месяцем все громче. Это они специально для нас. Концерт по заявкам."
"Подумаешь! - фыркнул хозяин. - Плевать я на них хотел. С Андроповым справились, а уж с этими кошачьими воплями как-нибудь…"
Потом начало темнеть. Вадик достал из холодильника арбуз, и они еще долго сидели, глядя на просыпающуюся к ночи природу, на воздушную акробатику летучих мышей, на быстро сереющее небо и на желтую ущербную луну, зависшую над восточным краем ущелья.
"Господи, - вдруг спохватилась Маша. - Юрке-то уже давно спать пора!"
"Наверху, - сказала Лиза. - В гостевой комнате. Я там уже постелила."
Юрка для приличия поупирался, выговорил себе исключительное одноразовое право идти спать, не чистя зубы, и отправился наверх вместе с Машей. Лиза, собрав тарелки, ушла на кухню.
"Ну-у-у?.. - протянул Вадик, потягиваясь. - Хорошо живем?"
В дверь постучали.
"Кого это черт несет в такое время? - удивился Вадик и закричал, обращаясь к двери: - Открыто!"
Но дверь, против его ожиданий, не открылась, а наоборот, после небольшой паузы отозвалась новым стуком, таким же негромким и осторожным, как и в первый раз.
"Ну вот. Не иначе - соседи, - проворчал Вадик, неохотно вылезая из кресла. - Интеллигенты паршивые… нет чтобы просто открыть дверь и войти. Прямо как в европах, честное слово…"
Мишка тоже встал. Ему не хотелось мешать соседскому разговору своим присутствием.
"Я пока помогу Маше. Юрка устал, еще раскапризничается…" - сказал он и пошел к лестнице.
"Да какое там! - отозвалась Лиза из кухни. - Уснет, как мертвый, попомни мое слово." Вадик, зевая, отворил дверь.
Потом, вспоминая, скрупулезно и мучительно восстанавливая в памяти весь тот день, секунда за секундой, движение за движением, слово за словом, Мишка всегда упирался в это пограничное мгновение, в эту зыбкую непрозрачную стенку, отделяющую такую счастливую, такую обыкновенную и предсказуемую, такую ровную жизнь от жуткого смерча, свистящего смертью и страданием. Это можно было бы сравнить с тем, как плывут в лодке по тихой широкой реке с идиллически зелеными берегами, где мирно пасутся овцы, коровы ритмично пережевывают свою жвачку, и лошади спускаются к отмелям, опуская к воде длинные гривы, где зеркальная речная гладь нарушается лишь редкими всплесками рыб да стрельчатым бегом водомерки, где стрекозы и пчелы играют медленное болеро над зарослями акации, и важные гусыни торжественно выплывают на вечернюю прогулку во главе своего суетливого выводка. И кажется, что так будет всегда, что на свете просто не существует ничего другого, что за каждым поворотом, за каждой излучиной будет все тот же счастливый и уверенный покой - и лошади, и рыбы, и акация… и тут вдруг - и откуда оно только берется, это "вдруг"? - река поворачивает и обрывается в никуда, в ревущую стометровую пропасть огромного водопада, в дикую пенящуюся круговерть, в черные сатанинские клыки, поджидающие свою жертву там, внизу, в пасти, в исходящей слюною дьявола преисподней. Как же так? Почему?
Что значит - "почему"? Разве вы не слышали еще издали рев водопада, рык беды, поднимающийся над тихими речными заводями? Разве не летели к вам навстречу заполошные стаи птиц, разрезая тревожными криками дрожащий речной воздух? Разве не видели вы зловещее облако водяной пыли, клубящейся прямо по носу вашей жалкой лодчонки?
Нет, не видели, не слышали, не ждали. Не было никакого рева, и птиц не было, и пыли. Был только тихий стук в дверь, стук в дверь и больше ничего.
Уже потом, в тяжелых снах и в томительной яви, всегда, стоило только закрыть глаза, Мишка видел происходящее как бы со стороны, как на театральной сцене. Это было несколько странно - чувствовать себя и зрителем, и действующим лицом одновременно. Вот он - стоит у лестницы, ведущей на второй этаж, спиной к зрителям, то есть к самому себе, с ногой, занесенной на первую ступеньку, наклонив вперед голову и слегка касаясь перил левой рукой. Кухня - в правом углу сцены, там Лиза, сидящая возле раковины на высоком табурете, с тарелкой в руках, вполоборота к Мишке, и ее обращенная к нему реплика еще звучит в воздухе: "…как мертвый, попомни мое слово." Входная дверь - слева. Рядом с ней притулился Вадик в домашней затрапезной майке и чересчур коротких для своего возраста шортах. Одной рукою он прикрывает размахнувшийся на пол-лица зевок, а другою держится за ручку двери. Теперь только и осталось, что слегка нажать и потянуть. Что он и сделает незамедлительно, в следующее же мгновение.
И каждый раз, когда Мишка доходит до этого места, до этой немой сцены, до этого застывшего фото, каждый раз он, сидящий в зале, силится закричать, завопить, заверещать, затопать ногами, чтобы хоть как-то, хоть чем-то сигнализировать им - Вадику, Лизе или по крайней мере самому себе, уже занесшему ногу на ступеньку: остановитесь! Нет!! Нет!!! Дальше хода нету! Там пропасть! И каждый раз ни звука не вырывается из его немо разинутого рта - ни звука, ни писка, и ноги не слушаются, превратившись в неподъемные колоды, и отсохшие руки висят бессильными плетьми. И он хочет открыть глаза, чтобы хотя бы хлопнуть веками, но не может и этого, даже этого - не может, а Вадик слегка нажимает на ручку и тянет дверь на себя.
Сначала он просто понял, что оглушен, и только потом услышал страшный шум или, скорее, треск и обернулся посмотреть, вернее, выглянул из-за угла стены, ведь он стоял почти что на лестнице, вне поля зрения вошедших. Но это позже, а пока что никаких вошедших не было, никто и не думал входить, был лишь черный ночной провал дверного проема и в нем - пламя автоматных очередей, поливавших гостиную, кроша в мелкие щепки мебель, посуду, штукатурку на стенах. Был Вадик, далеко отброшенный от двери убойной мощью "калачей" и потому упавший не на пол, а на свое собственное телевизионное кресло и теперь полулежавший на нем, дергаясь под выстрелами, как тряпичная кукла. Они не жалели патронов. Они извели на Вадика по рожку каждый и только потом вошли в дом, вошли спокойно и уверенно, не торопясь, перезаряжая оружие.
Их было трое, почему-то в армейской форме. Двое стали немедленно закрывать трисами окна, а главный, по которому было сразу видно, что он - главный, пошел к Лизе. Лиза, остолбенев, сидела на том же месте, у раковины, все с той же тарелкой в руках. Ее-то она и подняла перед собою, как бы защищаясь от идущей на нее смерти. Тарелка была большая, белая, с красивым голубым узором. Небрежным взмахом руки главный выбил тарелку и приблизил к Лизе улыбающееся лицо. Она посмотрела в его глаза и закричала, и тогда он ударил ее прикладом по голове и сбил с табурета. Женщина грузно упала на пол, обрушив по дороге горку аккуратно сложенных чашек. Скорее всего, она потеряла сознание в тот же момент, потому что больше уже не двигалась. Араб взвел затвор, сунул автоматный ствол в удивленно приоткрытый лизин рот и нажал на спуск.
Патронов он и в самом деле не жалел. Не переставая вжимать грохочущий и дергающийся автомат в месиво, бывшее когда-то человеческой головой, араб задрал бородатое лицо к потолку, к небу, к своему ревнивому и ненасытному богу и зашелся однотонным пронзительным кличем, пьяный людоедской радостью убийства. "Алл-л-лау-аа-акбар!.." - подхватили его товарищи, победно вздернув свои "калачи". Когда автомат смолк, главный выщелкнул наружу пустой рожок, полез за новым и одновременно сделал шаг в сторону гостиной, шаря глазами по искусанной пулями штукатурке. Не в силах шевельнуться, Мишка смотрел, как приближается к нему этот блуждающий взгляд. Сколько ему еще оставалось жить? Секунду? Полсекунды?
"Валла!" - удивленно и радостно сказал главный, глядя прямо на него и вставляя в оружие полный рожок. "Валла…" Рожок почему-то не вставлялся. Выругавшись, араб оторвал глаза от оцепеневшего Мишки и стал сердито стучать ладонью по непослушному железу. Это вывело Мишку из паралича. Он повернулся и бросился вверх по лестнице. "Быстрее! Быстрее!" - стучало у него в голове. Сзади раздались крики. Оказавшись на верхней площадке, Мишка нырнул в сторону, упав в какую-то комнату, под прикрытие стены. Очередь ударила вслед на долю мгновения позже, забрызгав его крошками штукатурки и стеклянными осколками от висевшей в простенке картины. Мимо! Теперь - в окно… Он приподнялся на четвереньки и увидел перед собой Машу.
Маша? Как она здесь оказалась, Маша?.. Каким-то дальним краем сознания он вдруг понял, что начисто забыл о ее присутствии в доме… ну, может, не совсем начисто; что-то, где-то, видимо, оставалось, но очень далекое, выдавленное, вытесненное, выкинутое на обочину страшными картинами нашпигованного пулями вадикова тела, лизиного мозга, кровавыми брызгами дрожащего на стенах и на полу. Этот нечеловеческий кошмар владел теперь всем его существом, всем без остатка, так что для Маши там просто не хватало места, она просто не могла находиться в этом ужасе, в этом аду, она принадлежала другому миру, из которого он сам по какой-то невероятной ошибке выпал и в который следовало вернуться как можно скорее, скорее, скорее…
Привставая и оскальзываясь, он пополз к окну, извиваясь всем своим незащищенным позвоночником и скорее чувствуя, чем слыша грохот армейских ботинок по лестнице. Прыгать в окно было поздно, и поэтому он рванулся в промежуток между окном и кроватью, втиснулся, забился туда, как загнанная крыса и только тогда оглянулся на дверь. Главарь уже стоял в дверном проеме, держа автомат на плече, дулом кверху, и садистская радость убийства играла со светом и тенью на его прорезанном двумя глубокими шрамами лице. Но он смотрел не на Мишку, а на Машу. Маша так и сидела на кровати, одной рукою прижав к себе Юрку, а другой прикрывая свой огромный живот, средоточие и смысл ее последних месяцев. "Я беременна," - сказала она смотревшему на нее бородатому мужчине, так же, как сказала несколько месяцев назад своему собственному мужу, отцу своего будущего ребенка. И мужчина улыбнулся в ответ, так же, как тогда улыбнулся муж.
"Еще и лучше," - ответил он, и опять улыбнулся, и начал говорить детскую считалку, переводя ствол автомата с нее на Юрку, и снова на нее, и снова на Юрку… И она смотрела на него, не веря, что это происходит всерьез, что такое вообще возможно между людьми, как бы сильно они ни ненавидели друг друга. Но потом, когда он наконец закончил считать, выбрав последним слогом именно Юрку, и палец его скользнул к спусковому крючку, а на лице сквозь улыбку проступила жесткая гримаса, обычно сопутствующая стрельбе, тогда-то и она поняла, что - да, и такое, оказывается, возможно, что ее мальчик Юра сейчас умрет, а за ним - и второй ребенок - интересно, кто это был?.. мальчик?.. девочка?.. они ведь с Мишкой так и не захотели узнать, а теперь вот и не узнают, все. И последним инстинктивным движением она убрала Юрку назад и повернулась к арабу спиной, пряча таким образом обоих детей, загораживая их от смерти своими округлившимися в беременности плечами.
Мишка закрыл глаза. Голова его была пуста, в ней не было ничего, кроме оглушительного в такой маленькой комнатке грохота автомата. Потом автомат смолк, и тогда глаза снова открылись, сами, вне зависимости от его желания - просто посмотреть, что происходит. Араб перезаряжал автомат. Он уже не улыбался, по-видимому, пресытившись кровью.
"Видал? - сказал он Мишке устало, кивая на кровать. - Сами виноваты…"
Мишка не глядел на кровать. Он молча ждал своей очереди. Очереди… он молча ждал своей автоматной очереди, своего персонального рожка. Но рожок опять не вставлялся. Араб выругался и потряс упрямыми железками в сторону Мишки, как будто призывая его в свидетели в этой вечной борьбе человека с непослушной техникой, отказывающейся работать как надо в самые ответственные минуты. Мишка, не торопясь, встал и посмотрел в окно - куда угодно, только не на кровать. За окном было темно, в отдалении завывали сирены.
Справившись наконец с рожком, араб с облегчением вздохнул и передернул затвор. "Вот и все," - равнодушно подумал Мишка. С лестницы послышался оглушительный лай, крики и выстрелы. Что это? Ах, эрдель… видимо, пес был закрыт в одной верхних комнат, и теперь арабы, обшаривающие дом, выпустили его на волю. Стоявший перед Мишкой главарь опустил оружие и что-то крикнул своим товарищам. Он явно не мог решить, что делать раньше - покончить с Мишкой или прежде заняться этой новой и неожиданной угрозой? Рука его непроизвольно поднялась к лицу и погладила глубокие шрамы на щеке. Да что он, боится собак, что ли?
Тем временем лай перешел в рычание, раздался отчаянный крик, и это решило сомнения главаря. Продолжая контролировать Мишку уголком глаза, он сосредоточил свое основное внимание на двери, наставив автомат на нижнюю ее треть и мелкими шажками осторожно продвигаясь наружу. Он явно собирался занять удобную позицию в дверном проеме, чтобы не быть застигнутым внезапной атакой с лестницы. Но эрдель опередил его. Он ворвался в комнату, как пушечное ядро. Араб выстрелил, но автоматный ствол просто не успел отреагировать на стремительное перемещение собаки. Яростно рыча, пес вцепился главарю в ногу. Мишка снова посмотрел в окно. На улице стоял человек и размахивал руками, что-то отчаянно сигнализируя.
"Это ты мне?" - спросил Мишка знаками.
"Тебе, тебе! - закивал человек и замахал еще отчаянней. - Сюда, сюда!"
Мишка оглянулся на араба. Тот, стреляя, крутился по комнате, волоча на себе разъяренного эрделя и безуспешно пытаясь от него избавиться. Он уже задел собаку несколькими пулями, но она упорно не разжимала челюсти.
Мишка вернулся взглядом к человеку на улице.
"Туда?" - спросил он знаком.
"Сюда, сюда!!"
Мишка пожал плечами, открыл окно и спрыгнул вниз, на мягкую клумбу. Потом он прошел по двору и вышел на улицу. Человека, который звал его, уже не было видно. Мишка в недоумении оглянулся, но тут кто-то резко потянул его вниз и вбок, под прикрытие каменного забора. Тут же из дома ударила очередь; пули щелкнули по асфальту и, срикошетив, звонко простучали по мусорным бакам на другой стороне улицы.
"Хрен вам на рыло!" - азартно прошептал спасший Мишку мужик. Потом он щелкнул предохранителем своего "узи", приподнялся над забором и открыл ответный огонь, беглыми одиночными выстрелами. Скороговорка "калашникова" оборвалась на полуслове. Дом затих; из него не слышалось уже ничего - ни выстрелов, ни собачьего лая, ни звуков борьбы.
Мужик с "узи" переменил позицию, ловко переметнувшись по другую сторону от сидящего на земле Мишки. Он был в кипе и клетчатой рубашке навыпуск и двигался с удивительной для его сугубо гражданского брюшка сноровкой. Переместившись, он сделал знак и немедленно откуда-то из темноты прибежал на полусогнутых точно такой же тип, в такой же, навыпуск, рубашке и сандалиях на босу ногу, с таким же потертым "узи" и с такой же вязаной кипой.
"О'кей, Моти, - негромко проговорил первый. - По-моему, я одного задел. Что у тебя нового?"
- "Людей не хватает. С трех сторон обложили, чтобы в другие дома не пошли, а со стороны обрыва еще нет. Сейчас солдаты приедут, с блокпоста, они и закроют."
- "Что со спецназом?"
- "Будут через час, не меньше. А это у тебя кто? Неужели из дома?"
- "Ага. Кстати, "скорой" тоже передай, чтоб скорее. Видишь, парень в шоке. Сейчас я попробую из него что-нибудь вытянуть."
Моти кивнул и снова растворился в темноте, а первый его двойник присел на корточки перед неподвижным Мишкой.
- "Эй, братишка, тебя как зовут? Меня - Ави."
"Очень приятно, - механически ответил Мишка. - Я - Михаэль."
- "Да уж, приятнее некуда… Ну и сколько их там, Михаэль?"
- "Кого?"
- "Арабонов. Сколько их там, чем вооружены?"
- "По-моему, трое. С автоматами."
- "Угу. А наших сколько?"
Мишка молчал, будто не слышал вопроса. Ави нетерпеливо поерзал и взял его за плечо.
"Это очень важно, братишка. Поверь, так бы я не спрашивал. Сколько там душ в доме, кроме тебя?.. а?.. Ну ладно, давай я тебе помогу. Вадим там?"
Мишка с готовностью кивнул: "Там. Вадим там."
- "Ну и хорошо. Вот видишь, как это просто. А Лиза? Лиза тоже там?"
- "Ага. И Лиза тоже. И Лиза там. Ага."
- "Так. А еще?"
Мишка молчал.
- "Больше никого, что ли, не было? Ты сюда один приехал?.."
Мишка молчал.
- "Не помнишь… - вздохнул Ави. - Ну давай тогда по-другому. Этот ситроен - твой?"
- "Мой."
- "Ты в нем один сюда ехал?"
- "Нет. Я в нем с Машей ехал и с Юркой."
- "Ага. Значит, они тоже - в доме?"
"Нет, - решительно ответил Мишка. - Их там нет. Нет."
"А где же они тогда? - озадачился Ави. - Сюда вместе с тобой ехали, а в доме их нет? Как же так?"