Для нее, а также для косуль, которые бродили по училищу, как козы, построили здоровенный загон с домиками. А загон потому, что как-то ночью, часа в три, дежурный взвод возвращался с чистки картошки в роту и видят – две собаки не местные: большая и поменьше. Пригляделись – волки. И ну за ними – толпой-то не страшно. Волки оказались проворнее. А наутро нашли двух косуль с перерезанными глотками. Решили, что это волчица приводила волчонка на стажировку. Это в центре-то города! А еще у нас лебеди жили на водоеме с маяком "Малый Меккер".
Меккер – преподаватель кафедры кораблевождения. Под его руководством строился этот маяк, за что он получил звание капитана третьего ранга. Второго ранга ему дали после сдачи маяка "Большой Меккер" возле курсантского кафе "Океан", которое строил "своимы рукамы" весь наш факультет.
Лебеди не улетали. Только разгонялись над водой пруда. Когда у лебедей появлялись птенцы, то на пруду выставлялась вахта в виде мичмана с мелкашкой, так как ондатры (или норки) с удовольствием жрали этих птенцов. Ну, мичман и должен был их защищать. И защищал. А куда денешься, если вздрючат за каждого пропавшего детеныша, потому что их передавали при смене по описи. Виктор.
СКАЗКА ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Как корова на флот попала
Жила-была корова.
Хорошо жила: стойло теплое, корма, хоть и грубые, но сочные и дойка всего два раза в день.
Но, поскольку все мы желаем жить лучше, полнее и интереснее, захотела и корова попасть на военно-морской флот. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Много пришлось корове на этом пути претерпеть от жизни и от людей всяких, но корова попалась настырная: "Хочу, и все!" – а настырным, как известно, всегда везет.
Мечта ее, в конце концов, осуществилась, и стала корова флотской – попала в ВМФ.
Но не успела она в ВМФ попасть, как принялись ее доить. Ее даже в стойло не поставили – ремонтировалось в те времена стойло, заделывались в нем отдельные дыры – а доить принялись.
– Так я же не готова! – промычала корова.
– Быть того не может! – объяснили ей. – У нас на флоте все и ко всему готовы!
И еще ей объяснили, что доить ее будут не два, а три раза в день, так что ей нужно будет стараться, поспевать.
Стоит корова под проливным дождем, поспевает и ждет: во-первых, когда корма подвезут, во-вторых, когда дыры заделают, в-третьих, когда в стойло поставят.
Но корма так и не подвезли – что-то там не сложилось. Кроме того, корма заменили: грубые и сочные на просто грубые, а грубые – поскольку их тоже под руками не оказалось – на веники березовые. И тут все честь по чести заменено – по таблице замен. Корове даже эту таблицу показали, но веников тоже не дали, потому что их не связали.
– Как же так? – вздохнула корова.
– Трудности это у нас такие, военно-морские, – объяснили ей.
– А долго ли терпеть? – не унималась корова.
– Трудности у нас не терпят. Их у нас преодолевают! – объяснили корове.
А вот дыры в стойле заделали, и так заделали, что просто загляденье. Но корову туда не поставили.
– Что ж так? – поинтересовалась корова.
– Это стойло у нас получилось такое хорошее, что принято решение сделать его образцово-показательным! – отвечали корове. – На его примере теперь другие будут учиться, как стойло ремонтировать! – добавили ей. – А вас поставят в другое, временное стойло. Его как раз сейчас готовят.
– А какая там температура? – поинтересовалась грамотная корова.
– А температура там различная, – сообщили ей, – где плюс, а где и минус. От того зависит, как стоишь. Там есть такая одна дырочка, так вот рядом с ней минус, а чуть левее – там уже почти что плюс. Но вы не волнуйтесь. Эти трудности у нас временные. И ведь что положительно в этом моменте: трудности мы не скрываем, мы их обозначаем и стойко преодолеваем тяготы и лишения.
Ждет корова корма день, ждет другой, ждет неделю, а доят ее, надо сказать, регулярно, исправно, как обещано – три раза в день. Просто ребята на дойке попались ответственные и исполнительные. Им сказали: "Доить!" – они и доят, а скажи им: "Не доить!" – они и перестанут.
Сначала корова давала ведро, потом – полведра, потом – четверть, потом – кружку, потом и вовсе отказалась:
– Нету! – говорит.
– Это возмутительно! – сказало начальство, когда ему про это "нету" доложили. – Как это "нету"? Быть не может! А вы ей сказали, что ее включили в план?
– Сказали.
– Ну и что?
– Ничего.
– Как это "ничего"?!!
– А так.
Ну, случай действительно исключительный. Чтоб на военно-морском флоте и такая возмутительная забастовка.
Собралось начальство и пошло взглянуть на безобразницу. Случай-то исключительный, другого такого может и не представиться. Идет начальство и рассуждает дорогой:
– Тут что-то не так! Видно, плохо поставлена индивидуально-воспитательная работа (с коровой). Не доводят до нее последние (коровьи) решения. А кто у нее командир подразделения? Надо бы его привлечь! Повоздействовать! Надо где-нибудь заслушать его о его работе (с коровой)… Видимо, не понимает он, что надо быть ближе (к корове)… Пристальней надо изучать (корову)… И вовремя реагировать (на нее же)… Не забывая при этом (о корове)… Потому что (корова)… Хотя, конечно, (корова)… В общем-то, опять же (она же)… М-да.
Все начальство уже почти полностью высказалось в том же самом духе, когда слово взял главный морской начальник. Все на флоте знают: если что и сказал главный морской начальник, то так оно и есть!
– Ерунда собачья! – сказал начальник. – Как это "нету"? Как это "нету" молока? А зачем она на военно-морской флот шла? А? Значит так: кровь из носу, а чтоб молоко было! Где хочет пускай молоко ищет!
– А может она того? – спросил заместить командира, в заведовании которого всегда было душевное здоровье окружающих, и повертел пальцем у виска. – Случай-то исключительный. Может, врача прихватим?
И прихватили врача.
Идет начальство дальше, строит про себя разные догадки и подходит оно, наконец, к корове.
– Почему молока не даем? – строго спросил у нее самый главный начальник.
– Так ведь корма… – начала было корова.
– С кормами вопрос решен! – перебил ее главный начальник. – Корма подвезут! Не сегодня, так завтра! Так почему же не даем молока?
Молчит корова, силы сберегает.
– Может, вы не понимаете? – сказал проникновенно заместитель. – Может, вы не знаете, как нам это молоко именно сейчас нужно, просто даже необходимо?
– А ну! – вмешался главный начальник. – Народ молока ждет, а у нее "нету"! Дойте при мне! Сейчас посмотрим, как его "нету"!
Бросились корову доить. Один доит, четверо держат. Оттянули ей сиськи до земли, а оттуда – ни капли, ни полкапли.
– М-да! – сказало начальство. – А может, она того?
И принялся за корову врач. Приложил он ухо к коровьему боку и говорит:
– Дышите!
Дышит корова.
– А теперь, – говорит врач, – не дышите.
Стоит корова, не дышит.
– Абсолютно здоровая корова! – сказал врач. – Просто поразительно здоровая, – добавил он.
– Просто низкая требовательность! – строго сказало начальство и посмотрело на корову.
И тут корова то ли от этих слов, то от взглядов упала и дух испустила, да так быстро она его испустила, что и на мясо ее прирезать, тоже очень нужное, не смогли – под руками ничего не оказалось, а куда послали, там тоже ничегошеньки не нашли.
Так что пришлось корову закопать, для чего долго долбили землю.
– Да! – сказал главный начальник. – Нехорошо! В следующий раз по-другому надо!
– Молока мало надоили! – совсем закручинился зам.
– В следующий раз, – строго глянул на зама старший морской начальник, – чтоб молока было побольше, я считаю, надо не три, а четыре раза доить!
На том и порешили.
Ведь у нас как самый главный морской начальник считает, так почти все считают.
Вот такое у нас единодушие. И от такого единодушия силы возникают огромнейшие, а возможности при этом открываются – невиданнейшие, а резервы – неисчислимые.
И стоит себе флот, стоит.
И ничего-то ему не делается.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА
Солнце ударяется о воду, рождая в душе веру в завтрашний день. Эх! Наверное, так можно сказать, потому что стоим-то мы все еще на рейде, на входе в залив. Перед нами Северодвинск и впереди только шалуньи.
А тишь несказанная, вода как стекло, и на сердце надежда и прочее.
– Офицерам собраться в кают-компании на занятия!
Это старпом. Какие могут быть занятия в такой час?
Все собрались, надели на себя рубашки.
Старпом вошел с папкой под мышкой. Все уставились на нее. Старпом сел и открыл папку.
– Так! – сказал старпом. – Прочитаю вам правила хорошего тона!
И дальше он начинает читать, а все вспоминают, как на столе лежат вилка и нож. Старпом уверен, что мы тут же помчимся в ресторан, как причалим, потому-то он смотрит то в папку, то в потолок и сам вспоминает:
– Нож справа… ну да, чего это я, конечно.
И далее – как и чего резать, нарезать, не отправляя в рот слишком большие куски, не давиться, не запивать принесенным в кармане шилом, то есть спиртом во фляжке.
– Не наливать его из титьки! А то знаю я вас!
Конечно, не наливать, не подмигивать женщинам, не строить рожи официантам, не просить у них "только бутылочку минеральной воды, остальное у нас с собой", не задирать патруль, не драться в туалете с гражданскими людьми, не брать со стола салфетки со словами "Я сейчас, только в гальюне завтрак выдавлю", сидеть прямо, не нависать над тарелкой, не ложиться на столы.
– Да! Чуть не забыл! Не делать на тарелке заготовки!
Какие заготовки? Что он имеет в виду?
– Заготовки – это когда вы мясо нарезаете все сразу, а потом его вилкой по очереди в рот.
Поди ж ты! Ну ладно, не будем нарезать.
Старпом оказался прав.
Чуть только причалили, и мы в сей секунд, побросав все вещи, побежали в город, к деревьям, к улицам, автобусам, к шуму и гаму, и ходили по нему, ходили, ходили, улыбались, а потом, очумевшие, забрели в ресторан, где сели за столы, подмигивая женщинам, налили себе из титьки, а потом заказали мясо и отрезали его аккуратненько, не делая заготовок, а нарезанное сейчас же отправляли в рот, торжественно, не наваливаясь грудью на столы.
УТРЕННИЙ ВАСЯ
Дерьмо и армия неразделимы.
Этот древний тезис мы сейчас напитаем свежей кровью.
Одинокий утренний Вася с удовольствием посмотрел на свою толстую лоснящуюся гусеницу, свернувшуюся на дне, и, нажимая ногой на педаль нашего удивительного флотского унитаза, другой ногой собирался ловко перебраться через комингс выгородки гальюна.
Как только первая нога исчезла с педали, та, немного подумав, сделала "ды-ынннн!" – и вернулась на свое место.
Катапультированная гусеница нежно легла на плечо вслед уходящему утреннему Васе. Так он и ходил с ней везде, привыкая к ароматам.
Когда он явился на завтрак, все подозрительно заводили носами: чем это у нас тут? Потом нашли "чем", успокоились и с удовольствием уставились на Васю.
Он не понимал, чего это они на него так вперились, подозревал неладное, недовольно сопел и возился.
– Ой, Вася! – воскликнули все. – А ты теперь не один ходишь?…
– Их теперь двое…
– Два Васи! Один такой большой-большой, а другой такой маленький, маленький, черненький…
Вася все еще не понимал и обижался. Тогда ему сказали в лоб:
– Слышь, Вася, а чего ты пришел на завтрак с прошлым ужином на плече?
– Где?!! – и тут Вася увидел свою нежную гусеницу. Кажется, она ему подмигнула.
Глаза его округлились, он шарахнулся от нее, подпрыгнул вверх, насколько позволил стол, опрокинул бачок с первым, рванул, наступил в него, обварил ногу, застрял там тапочком – никак не вырвать – и от боли заскакал с бачком на ноге, шипя и отплевываясь, опрокидывая другие бачки. Через минуту столовую было не узнать.
Потом обваренный Вася со всякими выражениями добывал из бачка свой с дикой силой впечатанный тапочек.
АЛЬТЕРНАТИВА
Раньше на флоте часто говорили: "Альтернативы нет!"
И то, что этой альтернативы у нас не было, с утра до вечера до нас всеми средствами доносили. Просто в ушах звенело.
Даже мой старпом, когда ставил на стол литровую бутылку спирта, всегда говорил:
– Альтернативы нет!
С помощью этой альтернативы, а точнее, при полном ее отсутствии я даже с женой общался.
Тогда мы – подводники – жен своих очень редко видели. Раза два в месяц. Как тут не поинтересоваться насчет альтернативы? Интересовались. А как же!
Встречаешься, бывало, с женой в постели, и после того как период пузырей и восторгов заканчивался, и наступал период, когда надо было что-то делать, спрашиваешь ее, бывало, негромко так, с некоторым внутренним беспокойством:
– Как у нас насчет альтернативы?
А жена смеется и говорит:
– Не волнуйся, дорогой, альтернативы нет!
И после этого мы с ба-альшой результативностью использовали момент отсутствия этой самой альтернативы.
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ
Увольнение для курсанта – это командировка в параллельные миры. В те удивительные, восхитительные, потрясающие миры, где все шумы – приятная мандолина, что доносится из-за занавески в глубине мавританского дворика, и где водятся женщины, от которых уже отвык глаз.
К увольнению готовятся – чистят, гладят, стригутся, парят и опять чистят.
Об увольнении мечтают, имеют на него виды, строят относительно него планы.
Целую неделю.
Перед тем как встать в строй увольняемых, еще раз все чистят, драят и придирчиво смотрят на себя в зеркало – все ли там хорошо?
А потом становятся в строй, и старшина может все испоганить, может выгнать из строя из-за ерунды, а может и не выгнать, а сказать: "Устраните вот это!" – потому и волнение.
А еще в строю проверят документы: "Покажите ваши документы!" – нате вам мои документы, вот!
Собираясь в увольнение, курсант Сэм решил опорожниться.
На всякий случай.
Сэм – это не имя, это прозвище, потому что он большой и решительный.
Зашел Сэм в гальюн, достал сзади из-за ремня портмоне с военным билетом и положил его, чтоб не мешало, в ящичек с "Гальюн Таймс" (где лежат всякие там "Стражи Балтики" и прочие, порванные на аккуратные листочки, размером точно под жопу).
Сделав главное перед увольнением дело, Сэм вышел облегченно и в этом облегчении он совершенно забыл про свое портмоне.
Когда он ворвался в гальюн с безумными глазами: "Где мои документы?!" – на дучке (чаша Генуя) уже разместился Коля с третьего взвода, в два раза меньший по размерам.
Только Коля отложил там свою первую порцию, как дверь с тотчас же вывороченным замком отлетела в сторону, и в дучку влетел Сэм с безумными глазами. Колю он схватил за воротник и, ни слова не говоря, выдернул вместе со штанами на щиколотках. Потом он закатил правый рукав суконки и картинно нырнул в дучку по самое плечо.
Коля, натягивая штаны:
– Сэм, ты чё?
– Военный билет, – хрипит Сэм, поворотив красную от натуги рожу, шаря почти что на дне. – Где-то он здесь. должен быть.
– Так вот же он! – и Коля из ящика с "Гальюн Таймс" достает портмоне.
До построения увольняемых оставалось десять минут.
Сэм вылил на себя весь одеколон роты.
В ЯЛТЕ
Васька Халькин привез в Ялту свою центральную нервную систему. На отдых.
Мичман Васька был подводником, а потому он был брюхат, лыс, коротковат и хронически счастлив.
Когда подводника выпускают на отдых, бархатный сезон сдвигают на декабрь.
Но даже в это время года в Ялте его встречает море зелени, очень ценный Никитский! сад с изумрудным травяным ковром, птички-фонтаны, сказочный воздух, капли дождя, лестницы мрамора и дворцы – земной рай, полный запахов, звуков, поэзии. Дикие слезы.
Редко кому удается сохранить вертикальное положение в царстве зелени после белого безмолвия, и Васька Халькин, конечно же, тут же опустился бы на четвереньки, если б у входа в Никитиский садик он не наткнулся. на кого бы вы думали? На заместителя командира по политической части.
Это обвал. Когда встречаются на отдыхе два таких изумительных украшения из одного экипажа – это обвал. Первого ждет бесцельное прозябание, второго – аритмия с безвитаминозом и бессонными ночами.
Не то чтобы Ваську Халькина нельзя было выпустить на международную дружескую делегацию. Можно было. Он уже однажды фотографировался с двумя космонавтами, из которых один был не наш, после того как обозвал их обоих "сынками" и заявил, что когда "он летал, они еще пешком ходили" и София Ротару, после ведра королевских роз, пела ему, запершись в отдельной комнате.
Ее чудесный голос два часа подряд прерывался Васькиным шлепковым рыданием.
С международной делегацией Васька бы справился. Просто он мог увести их не туда и показать им не те достопримечательности или мог выкинуть нечто такое, что на языке телевизионщиков называется "игры и танцы народов мира". Было уже. Его физиономия в таких случаях блаженно жмурилась и кивала.
– Ходить только со мной! – бросил ему через плечо смирившийся с ношей зам и, тут же представив себе, что будет с этой дивной природой, если Ваську так просто выпустить, с ужасом на него оглянулся.
Васькино лицо надело на себя надутое безразличие и покорность, буркнув что-то насчет прав всей страны на отдых.
Несколько дней они ходили по Ялте друг за другом: впереди всегда зам, обдумывающий возможные Васькины выходки, за ним – Васька, притихший, вздыхающий.
Они ходили размеренным шагом сомалийской пехоты. Как только они останавливались, Васька, как по команде, простужено восхищался предложенным видом.
Так долго продолжаться не могло. Это должно было чем-то закончиться. Кто-то из них должен был оступиться – напряжение росло – сорваться, чтоб дело докатилось до своего апогея.
– А кровь сдать можно? – Васька Халькин спросил и весь при этом подобрался, как барс в кульминации, когда они миновали веселый плакат, призывающий граждан сдавать кровь государству литрами.
– Кровь?… – зам удивился, но не насторожился. – Зачем это?… Ах кровь донорскую… – готовность отдать свою кровь на флоте всегда воспринималась с пониманием. – Кровь, наверное, можно.
Васька с места помчался так, будто от сдачи его крови зависела чья-то жизнь.
Для восстановления кровяного запаса потребовался кагор. Много потребовалось.
И потянуло на природу. В леса потянуло. В джунгли. Выть потянуло. Но не дотянуло.
До Никитских клумб Васька не дошел.
Он попал в зоопарк.