У клетки со свирепой медведицей Зоей собралась притихшая толпа. Зам локтями пробился в первые ряды. Сердце его не обмануло: довело и упало. То, что он увидел, нехорошо подкосило его ниже пояса, в обессилевшем разом желудке мерзко заныло, оральным путем пробежал холодок, во рту повис вкус дешевой дверной ручки, рука культяписто замотала, голос исчез.
В клетке, прямо за решеткой, рядом со свирепой медведицей Зоей, лицом на народ стоял Васька и говорил. Зрители, смотрители, дирекция – все, затаив дыхание, слушали Васькину последнюю речь. Временами, прерывая речь, он, обмолоченно повисая на плече у медведицы Зои, кормил ее чебуреками и объяснял ей накопившееся международное положение:
– С Польшей у нас проблемы. Ой проблемы с Польшей, ой!.. А Гвинея-Бисау нас бросит. Как ты думаешь? Оставит нас Гвинея, жаброй чувствую. Как считаешь?
Умная Зоя чутко следила за его мыслью и чебуреками.
– Вась-ка! – это зам присел и зашелся в надсадном крике. – Выхо-ди! Сгно-ю-уу!!! – и затряс головой, схватив уши руками, и забегал глазами.
Зоя оттерла Ваську плечом и заворчала.
Если кому дальше интересно, так Ваську доставали долго.
Крюками для мяса.
Во время доставания он непрерывно кивал.
ИХТИАНДР
Лично я укачиваюсь до полного бесчувствия, когда плоскость истинного горизонта наклоняется хотя бы на один градус. У нас это называется "Он звал Ихтиандра!".
Нельсон – единственное для нас утешение (для тех, кто укачивается) – что бы мы без него делали? Про него я знаю все: как он нес вахту и где стояло его ведро, но каждое новое начальство рассказывает мне про Нельсона что-то свое.
– Как это он укачивается? Так не качает же! Непонятно. Ну-ка, давайте его сюда.
– Вас в центральный.
Пойду. Обниму в последний раз раковину и пойду. Пища для укачивающихся должна быть мягкой и быстро выходящей. И не ешьте борщ – это лишнее.
– Ты что, укачиваешься?
Смотрит с интересом. Обычно я говорю "да", но для разнообразия можно сказать и "нет".
– Нет, ну что тут стесняться! Укачиваешься, да?
– Ну да, да, – киваю я. Сейчас он скажет про Нельсона.
– Даже Нельсона укачивался. Нес вахту и укачивался. И нормально все было.
Конечно, нормально. Сейчас он скажет о ведре.
– Ведро, слышь ты, ведро перед собой ставил, и вперед! И отлично все было! Флотом командовал! Фло-том! Вдумайся!
Уже вдумался. Теперь – "Нужно занять себя".
– Нужно занять себя! Не раскисать!
Про силу воли.
– Силу воли в кулак – и вперед!
"Главное – не думать".
– Главное – не думать! Работать и не думать. Самое главное – работать!
Вот орел! Где ж ты был, когда меня мучались, делали? Подсказал бы, что ли.
– Сухарей возьми и грызи!
Ага.
– Или вот кисленького чего-нибудь.
Ну конечно.
– Или вот огурец! Тоже помогает. Солененький. Берешь и сосешь его. Сосешь, понял?
Понял, сосешь огурец.
– Слушай, а у тебя всегда так? А? Всегда? Странно!
Опять накатывает. Сейчас пойдет. Не выплеснуть бы на "орла". И чего он тянет? Другой сказал бы: "Идите! Несите вахту, и чтоб без фокусов!" – и пошел бы я нести вахту.
– Ладно, давай! Слава Богу!
– Неси вахту, и чтоб без фокусов! Занять себя работой! Вот тебе задача! Занять и не раскисать!
Бегом по трапу.
– Куда это он рванул? – услышал я за спиной.
– Побежал звать Ихтиандра.
– Какого Ихтиандра?
– А. из раковины.
– Поди ж ты!..
УШИ
Вова Протасов возвращался из увольнения.
Когда Вова Протасов возвращается из увольнения, всегда кажется, что ступеньки существуют только для того, чтоб на них спотыкаться, перила – чтоб хвататься, а голова – чтоб бодаться.
Если б перед Дарвином в самый урожайный период его дарвинской биографии маячила не нафабренная и чопорная физиономия англичанина, а суровая рожа Вовы Протасова, он не сделал бы гениальный вывод о том, что человек произошел от обезьяны, он сделал бы другой гениальный вывод о том, что он произошел от коровы, и значительно позже произошел.
Но, в отличие от дельфина, тоже произошедшего от коровы, Вова не был наделен чудесным даром эхолокации и после увольнения в город попадал в открытую дверь казармы только с третьего раза.
Когда курсант приходит из увольнения, его сейчас же тянет в гальюн – там, кроме прочих дел, можно и воды выпить.
Вова Протасов всегда жадно пьет воду в умывальнике гальюна, присосавшись губами к крану, но до похода в гальюн он, как правило, успевает еще немного покуражиться и покуролесить.
Опробовав ситуацию, Вова к ней больше не возвращался.
Однажды в час ночи он зажег свет в спальном помещении роты, спросил гадом ползучим: "Спите, сволочи?" – за что немедленно получил прилетевшим ботинком в лоб, упал, где стоял, и успокоился там до утра.
В другой раз он уже не зажигал свет, а пытался его потушить.
Спаренный еще в городе в нечто четвероногое со своим лучшим другом Петей, возвратившись слишком рано в родные пенаты, Вовик решил, что лампочка над его коечкой светит удивительно ярко и ее срочно надо гасить.
Вова лег в койку, а его друг Петя, столь же пухленький, взобрался на ту тумбочку, что стоит вплотную к Вовиной коечке.
Там он, Петя, раскачиваясь ливанским кедром, поискал в штанах и вынул свой гульфик.
Вова был уверен и убедил в том кивающего Петю: если струя из гульфика попадет в лампочку, то она сейчас же взорвется и погаснет.
Прищурившись и непрерывно измеряя расстояние выставленным вперед пальцем, он корректировал засыпающего на тумбочке Петю:
– Так, так, влево, влево, я тебе говорю влево. а теперь вверх, вверх, я тебе говорю!..
Петя, поместив голову себе на грудь, стоял, осклабясь, на тумбочке, а жил он в тот момент, по всей видимости, только нижней своей частью, полностью положившейся на Вову.
– Ну давай! – скомандовал ему Вова, убедившись, что Петя отлично скорректирован.
Струя вылетела из заждавшегося гульфика и – ни капли мимо – окропила лежащего под ней Вову.
В свое время мать-природа, шлепая руками по первоначальной глине, чтоб вылепить из нее нашего героя и придать его лицу хоть какое-нибудь выражение, так увлеклась, что совершенно забыла об овале.
Овалом лицо Вовы в окончательном варианте полностью повторило овал писсуара.
И вот теперь, вернувшись из увольнения, когда в перекрестие двух своих взглядов, брошенных каждым глазом в отдельности, Вова увидел писсуар и услышал музыку струй, с ним что-то произошло. Может, он почувствовал нечто родное в предложенном овале, а может, он просто испытал нестерпимую жажду, но только он неожиданно присел на корточки и сунул в писсуар свою голову.
Щеки прошли овал безо всяких усилий, Вова потянулся еще, уши тоже прошли и сработали, как защелки. Пил Вова из писсуара воду или не пил, сейчас это уже не важно, важно то, что он потом из писсуара не вылез.
На звуки Вовы прибежал дневальный. Через десять секунд дневальный уже его тянул изо всех сил, а Вова уже орал:
– Стой! – орал он и шумно плескался. – Давай еще раз! Ой, больно, стой!
Они возились целый час: Вова не проходил, дневальный зверел, а уши росли.
Наконец дневальный так дернул, а Вова так заорал, и голова его с чмоканьем откупорила писсуар. Оборвать Вове голову оказалось совершенно невозможным делом.
Утром рота построилась, как всегда. Командир, как всегда, вышел перед строем сказать несколько слов.
– ЧЛЕНИСТОНОГОЕ!!! – сказал командир – ТОЛЬКО ЧЛЕН И НОГИ!!!
У Вовы отлегло. "Членистоногое" – это Громов, это не он.
Пока командир вещал и взывал, Вова мечтал, чтоб о нем на сегодня забыли, чтоб вообще потеряли б фамилию "Протасов".
– Протасов! – услышал он и тут же выкрикнул:
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть! – Вова вышел и повернулся лицом к строю.
Огромные уши стояли перпендикулярно к голове, кончики махрились и алели, как флаги.
– И последнее, товарищи курсанты, и последнее! – командир сделал паузу, чтоб полюбоваться ушами, потом он улыбнулся и продолжил:
– Не суйте голову в писсуар, товарищи курсанты, не суйте! Это очень больно! Товарищ Протасов, я прав? – спросил командир вкрадчиво.
– Совершенно, товарищ командир! – выкрикнул Вова.
ОФИЦЕР НЕ ДОЛЖЕН
Офицер не должен болеть венерическими заболеваниями.
Ну как это: "Товарищ капитан первого ранга!" – и вдруг триппер.
И потом там все равны – офицер, не офицер – все, что старший, что младший – одна на всех жизнь, одни мысли, страдания, одни проблемы, желания.
И все в халатах, а это дело, стремное, смешное, перебинтовано, и трубочка куда надо вставлена.
И ежедневно несколько экскурсий девочек из мединститута с первого курса и из медучилища.
При подходе экскурсии ты, живой экспонат, в прошлом – боевой офицер, должен встать, спустить штаны, показать им свое наглядное пособие и хорошим командным голосом кратко изложить историю своей болезни.
Чувство стыда уходит вместе с третьей экскурсией. Его сменяет чувство юмора – это самое живучее из чувств.
– Де-воч-ки! – кричит экспонат, в прошлом защитник своего Отечества. – Все ко мне! У меня интересный случай!
Ну и как после этого вернуться к боевой учебе? Как вернуться к повседневным будням ратного труда? Тем более что у нас так здорово сохраняется врачебная тайна, что прямо с порога все узнают, где ты почки только что лечил.
Так что к будням ратным никак не вернуться.
Это просто немыслимо.
ГДЕ ТЫ РОДИЛСЯ
Для флота очень важно, где ты родился. Лейтенант Коля Волынский родился правильно. С флота его было не достать. Папа Коли сидел так высоко и прямо, что с флота его было не достать.
Поэтому и жил себе Коленька в лейтенантах и жил.
Он уже битый час смотрел в окно. За окном мело: снежинки крутили в слепом беспорядочном танце; лодка, любимая, стояла, как приваренная, что-то в нее там грузилось, и в душу ронялись лепестки вечности. Окружающая действительность, положив мягкие материнские руки на неисхоженный Колин затылок, старалась его не будить. И вообще, во всем существовании Коли было что-то правильное, вершинное, что-то навсегда.
Из состояния "навсегда" Колю вывели две замаячившие фигуры, обернутые в наши непослушные флотские шинели.
Флагманские. Дивизии и флотилии. Они идут к нему на корабль. Они к нему прибывают. А Коли там нет почему-то. Это нехорошо.
Коля быстренько оделся. Флагманских он догнал уже у трапа. Они в наклоне, наперегонки краснея от натуги, наперебой кричали в "каштан":
– Начхим! Начхим!
– Я здесь, – сказал им Коля печально, когда соскучился, ожидаючи.
Флагманские обернулись и обрадовались:
– А вот… держи два журнала, они уже заполнены, – суетились, роняли какие-то листки и тут же подбирали их флагманские, – на, держи!
– Ну! – удивился Коля. – Эти два – да, а остальные пятнадцать как?
– Где они?! – закричали наперебой флагманские и загалдели, заметались нечленораздельно.
Жжение от желания заполнить Коле и остальные пятнадцать журналов было у них необычайно велико, и Коля им их вынес.
Лодка Колюни готовилась к переходу на Камчатку Северным морским путем, и флагманские готовили Колю к высокой московской комиссии: им не спалось, не елось, не сиделось, не лежалось, не икалось, до того им хотелось. Даже в отхожее место им ходилось, как-то очень часто перебирая, боком и с трудом. Мозг и клоака немели. Флагманские готовили Колю к комиссии замысловато, как заморский фрукт. Они перекрестились и напились, когда им удалось все же оттолкнуть Колю от пирса.
То был "поход за Героями", поэтому в него пошел и командующий. (Есть такая маленькая звездочка, из-за которой командующие способны даже на Камчатку пойти.)
После похода ожидались награды.
У Коли на переходе процентное содержание углекислоты в отсеках было такое, какое только могут выдержать человек и железо – три процента.
Командующий бенгальским львом бродил по центральному, изрыгая проклятья. Лава готовилась протечь, крови ожидались лужи.
Когда Колю вызвали в центральный, он вздохнул и вошел в него с простым лицом.
Там между ним и командующим произошел диалог, кусок из которого можно здесь привести, избавив его от идиоматических выражений.
– Почему у вас столько углекислого газа?
– Потому что аппараты не работают!
– А почему они не работают?
– Потому что сломались!
– Так ремонтируйте!
– А я не умею!
– А почему вы не умеете?
– А потому что меня не учили!
– А чему вас учили?
– Заборы строить, камни красить, снег убирать, траву сажать!
Командующий завыл: "Вы-ы-ы-ы!!!" – он просто не знал, кто у Коли папа, и далее он сказал монолог, в котором самым приличным выражением было "сучье вымя!".
Не успел Коля попасть на Камчатку, как туда примчался для него орден "За службу Родине". Командующий за грубость, невоспитанность и хамство был наказан – ему не дали "Героя". А флагманские получили по "неполному служебному соответствию". По одному на каждого.
Их еще потом долго заслушивали на всяких комиссиях об их отношении и о личном вкладе.
Коля правильно родился.
ПОТОЧНАЯ СИСТЕМА
Шел 1995 год. В этом году страна много чего смогла. Например, она смогла почти что достроить свою основную гордость – крейсер "Петр Великий", в простонародье "Петрушу". И вот приезжает Главком ВМФ с целой свитой шакалов смотреть на нашу основную гордость, и руководство завода рядом мелко семенит, показывая ее.
На лице у Главкома появляется выражение значительности всего происходящего, которое вполне сошло бы за выражение счастья. Мягкие мышцы его лица подобрались и построились в одну шеренгу с твердыми, глаза его вспомнили взгляд "великое море", а нос так ничего и не вспомнил, хотя очень старался.
Руки Главкома не то чтобы шарили и искали стакан. Нет! Они не шарили. Они держались сообразно спине и фигуре – то есть несли достоинство.
Известно, что адмиралы уровня "Главком" лучше всего разбираются в состоянии камбуза. И пошли они на камбуз, а потом и в столовую личного состава.
Там Главкома не могло не озарить. Там его озарило. Он сказал:
– Необходимо на этом современном корабле внедрить вместо бачковой поточную систему в организации питания!
Вы поняли, что он сказал? Нет? И я не понял. Его никто не понял. Он хуй знает что сказал. Особенно всех раздражало слово "поточную".
Потом Главком уехал, а конструкторы остались. Корабль почти построен. Через месяц выход на ходовые испытания. Чтоб внедрить то, что только что сказал Главком (если в конце концов понять, что он имел в виду), понадобятся колоссальные деньги и работать надо будет в три смены.
Все нервно курили. Один только старый конструктор был спокоен. Когда обратились к нему, мол, что же вы на весь этот счет думаете, он сказал:
– Пошел он на хуй!
– То есть?
– На хуй, говорю, пусть он идет.
– То есть как?
– Гуськом!
– Антон Савелич…
– Да он сам завтра не сможет повторить то, что он только что сказал. Потому что сам не понимает, что он хочет. Это ж Главком! У него по русскому языку в школе двойка была. Что значит "поточную систему организации питания"? Из шланга, что ли, их кормить? Если из шланга, то это действительно будет "поточная система". Все остальное имеет иное название. Если сунется еще раз, так ему и скажите: налаживаем шланги, дайте миллион долларов. Вы-то сами чего обмишурились? Успокойтесь. Это он на радостях ляпнул. Вот увидите – никто ни о чем завтра не вспомнит.
Так и решили – хуй с ним, и ничего не переделывали.
Через месяц "Петруша" вышел на ходовые. С бачками.
МЫТОЕ НАЧАЛЬСТВО
Мытое начальство – это совсем не то, что не мытое. Разное оно по степени добра.
Баня на флоте – это традиция, ритуал, правда, без танцев, но кто знает, что ждет нас впереди.
Адмирал захотел в сауну.
Через несколько минут в предбаннике стояло все, что должно было снять груз с непростой адмиральской души.
Ритуал и традицию на этот раз обеспечивал не какой-то там матрос, а целый мичман.
Адмирал разделся и прошел в помещение, мичман, до этого стоящий по стойке "смирно", услышал за дверью шум воды, и его отпустило. Он присел на что попало и замер в сладкой истоме.
Возня адмирала за дверью действует, как чавканье медведя в зоопарке за решеткой, то есть успокаивает, располагает ко сну. Мичман задремал. Неизвестно, сколько времени он дремал, потому что раздался страшный крик посторонних голосовых связок. Закончился он тяжким стоном, и принадлежал этот крик и этот стон адмиралу – больше-то некому.
Мичман немедленно был на ногах, и еще он мигом нарисовал себе картину "жареный адмирал".
– Хоть бы не до конца! – истово зашептал мичман и, очнувшись наконец, бросился туда, откуда были слышны еще трубные звуки.
И он увидел адмирала. Тот стоял к нему боком. Нежное адмиральское подживотье, покрытое седыми кудряшками, мелко подрагивало.
– Что это? – простонал адмирал голосом Матери Терезы и показал пальцем на то, что росло у него вниз от спины.
Мичман со всего маху согнулся пополам и внимательно изучил район адмиральского анального отверстия. Ничего нового он там не обнаружил.
– По-моему… – тянул мичман, боясь ошибиться.
– По-моему… – ошибки быть не могло, – это… жопа, товарищ адмирал! Вот!
– Я тоже так думаю! – обиженно колыхнулось адмиральское тело. – Теплотрассы надо теплоизолировать! Жопа! Вот! А то с вами совсем без всего останешься!
На этом мы закончим эту историю.
А мичману ничего не было из-за доброты – адмирал все-таки помылся.
ДИВЕРСАНТЫ
О диверсантах нас предупредили заранее.
Ожидались учения по их нападению, так что изготовились и ждали. Передвижения по базе только строем и со старшим, на остальных, как на возможных диверсантов, специально выделенные патрули должны были нападать среди бела дня голыми руками и валтузить их до подхода подмоги.
Я сам стоял в таком патруле, ходил по опустевшей зоне, вперивал повсюду свой зоркий взгляд и надувал грудь.
К полудню на бешеной скорости к зданию штаба подлетел "уазик", и из него вывалился майор. Тот майор неторопливо подошел к выставленному у штаба часовому, некрупному киргизу с автоматом, и заговорил с ним. Потом случилось непредвиденное: майор вдруг ударил бедного киргиза ногой по голове, тот упал, как подрубленный, а майор бросился в дверь штаба. Дверь за майором сейчас же захлопнулась, и восстановилась тишина – киргиз лежит.
И тут дверь штаба распахивается, и из нее сначала появляется полмайора, облепленного со всех сторон матросиками. Половина майора тужится, медленно выдавливаясь наружу, и пытается влезть обратно в штаб, но матросики упрямо выталкивают его наружу.
Вытолкнули, облепили его еще одним слоем матросов, как муравьи жука-геркулеса, распялили – руки-ноги в разные стороны – и понесли до машины. Перевалили в кузов и увезли (в гестапо, наверное).
Опять тишина.