* * *
Письмо Люлина:
"Ты совершенно прав относительно непредсказуемости деяний подводника, "пронизанного марксистско-ленинской идеологией" и находящегося в море большую часть года. Один пример. Было это на моей 193-й (К-193), в мою бытность командиром. Мы ушли под лед "за того парня" (бросили в автономку внезапно, за "кого-то"). Практически через несколько дней после возвращения. Ушли. Под самый 86-й градус. Тишина и благодать. Над башкой – от восьми до девяти метров ледяной крыши. Без трещин, разводий и полыней.
Приледнился, послушал и опять поглубже. Донная характеристика на морских картах – чиста как простыня перед первой брачной ночью.
Нет промеров, нет данных. Значит, опасность равнозначна, что над головой, то и под килем.
При такой толщине льда возможны встречи с вкраплениями айсбергов (айсберг – 1/7-1/8 над водой, все остальное под водой).
Берегись и стереги Родину на глубине не менее сотни метров. Бережемся и охраняем уже суток двадцать-тридцать. По мере возможности обслуживаем матчасть. На какой грани риска все это делалось – ты знаешь. Запросил разрешения "погонять" ТПУ и минер. Что он там со своей шарагой делал, одному ему известно. Но. Акустики начали будоражить ГКП (главный командный пункт) докладами о шумах, не классифицируемых ну никак. Это и не биологические шумы, и не шумы винтов подводных целей (надводных там быть просто не должно). Все ухищрения (специальное маневрирование по глубине и курсу, осмотры и доклады отсеков, режимы "тишина") не помогли. Только объявишь БГ № 2 (боевая готовность № 2 – на постах одна боевая смена), от мест отойти и т. д., как через какое-то время обнаруживаются эти шумы. Докопались. Командир решил "продуться" в гальюне первого. И "застукал" минеров, на чем бы ты думал? Ни в жизнь не догадаешься. Минеры пытались "укоротить" ТПУ ножовкой по металлу. После обслуживания оно у них не занимало исходное положение, и они решили, что ТПУ длиннее сантиметров на 7-10 (?!). Было принято "мудрое" решение отпилить лишнее ножовкой. Каково?! Могли ли нормальные люди до такого додуматься? В таких случаях я не устраивал немедленных "истерик", предложил вместе заглянуть в "святцы" – в инструкцию, и вернули ТПУ в исходное положение.
Потом "выпорол". Минера главного. В своей каюте. Это был великолепный образчик. Страниц на 200 минных "приколов". От потрясающей выносливости и исполнительности до детской непосредственности на грани тупости откровенной. Теперь не сомневаюсь в нашей беде – люди просто шизанулись. Нельзя насиловать людскую физиологию".
Когда у нас заговорят о людях? Все о "железе" и о "железе". А о людях?
Они же живые – разговаривают, смеются, встречаются, рыдают.
* * *
Письмо Люлина:
"Ни журналистам, ни кому другому не понять того, что ты раскладываешь по полочкам – как ответственный за микроклимат. Совершенно с тобой согласен. Очень благодарен судьбе и жене, когда она впервые заявила мне: "Мне нужен муж, а нашим детям – отец. Откажешься от Киева и поедешь на Камчатку – будешь там служить без нас. Мы уедем в Азию".
Для принятия решения у меня было не более двух часов".
* * *
Теперь о штурманах в море.
"Бедный мой кореш спал по 4 часа в сутки, пришел с моря в три раза похудевший, лицо черного цвета, глаза в заднице… Ужас. И сказал мне, так задушевно:
– Я шелест кальки слышать не могу…
Оказалось, что с каждой карты он делал по три копии на кальке, а это – привязать кальку к сетке, поднять берега и весь путь лодки скопировать в точности – и это минимум, а ведь наши начальники, идиоты, любят еще и "петухов пустить", чтобы красиво все было.
А "люксами" нас назвали, наверное, потому что у нас на первый взгляд чистая работенка, бумажная… карандашик… колючка… секстан… красивая линеечка… песня! Они, когда нас так называли, меня не видели, заваривающего щит якорного клюза…"
Ох уж эта материальная часть! К-3 – это установка кислородная. УРМ – углекислотный регенератор морской. Кстати, я не Кулибин. Я руками почти ничего не могу делать. Могу только писать, рисовать и лепить из пластилина. С железом возиться не люблю. Я его просто чувствую как доктор. Могу сказать, где болит. Мои мичманы на меня смотрели, как на чудака, – ни черта руками сделать не может, а с койки слез и говорит: "Только без паники. Посмотри-ка вот этот узел". У меня потому до сих пор и машины нет. Не лежит душа. Я с цветами разговариваю, с собаками, с воронами. Тут на меня напали вороны: у них птенец полетел, так они совершенно обезумели, налетали на все, что движется. Чуть затылок не продырявили. Я им лекцию прочитал о том, что не надо быть идиотами. Отстали. А с компьютером такое было: кончилось время на карточке, а мне письма надо отправить. Я ему говорю: "Ну же, давай!" – и он послал. Но один раз.
И еще я не люблю шумных сборищ – футбола, например.
А про то, как человек чувствует себя в отсеке, я еще напишу. В отсеке я по запаху неисправность находил.
Даже команду подавали: "Начхиму в первом обнюхаться!" – все на полном серьезе, никаких улыбок.
Я на лодке делал воздух. Давал по отсекам кислород, собирал углекислоту.
Мне ребята до сих пор мой воздух помнят. Я уже забываю, а они нет. "Саня, – говорят, – мы тебя за это дело жутко уважали".
А я, между прочим, и не особенно свои действия афишировал. Потому как здорово нарушал инструкцию.
По башке тут же бы настучали, если б я свои "художества" обнародовал.
Я потом и в Питер по этому поводу в институт приехал.
"Возьмите, – говорю, – у меня мое изобретение. Углекислоты по отсекам вообще не будет. Мне оно не нужно. Я в Северодвинске на порезке стою". И мне сразу в институт предложили. Перевелся, а там и перестройка, и не надо никому ничего.
Я и реактор чувствовал. Есть в его гудении тревожные нотки или нет. Там все органы чувств шли в дело. Сперва запах. Входишь в отсек, обязательно понюхай воздух. Не должно быть ничего раздражающего. Воздух на вкус попробовал – вроде норма. Потом звуки. Ничего постороннего. Теперь посиди рядом с прибором, глаза закрой – как тебе, ничего не давит? Здоровый прибор не давит. Больной – очень давит.
Я спал и знал, в каком отсеке какая группа УРМ в каком режиме работает.
С К-3 так же. Ее не зря "Катюшей" называли. Только с лаской работала. Иначе – хоть тресни. Открывай инструкцию и читай, а там – "замените предохранитель", "промойте", "смените фильтр" – да черта с два!
Пока не поздороваешься, не работает. И на разных лодках – разные машины. У каждой свой характер. Покладистый, безотказный или вздорный, заносчивый.
Такие дела.
Подводники – товар штучный. Из десяти командиров только один настоящий.
Иногда просыпаюсь и не могу понять, где я. А самый глубокий сон – это когда я спрашиваю себя при пробуждении: кто я?
Однажды на ПКЗ, я тогда лейтенантом был, заперся в каюте после обеда. Прилег в койку, лежу, не сплю, все слышу, и вдруг такая тяжесть навалилась – не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а потом ощущаю себя висящим над собой же, лежащим. Причем тот, лежащий, воспринимается как вещь, пальто, – навязчивая неуклюжая тяжесть. Мысль – наконец-то, здорово-то как, все могу, легкий, могу лететь, радостно. Потом в дверь постучали, и я как-то вошел сам в себя. С тех пор смерти не страшусь.
* * *
Утренний рассказ моего сына: "Родился я не здесь. Далеко отсюда. В глубинах Вселенной. Иду по коридору, там еще свет впереди, а в конце его – матка. Она меня и родила. Как, впрочем, и всех остальных. Кто без слов не может – люди, кто может – животные. Я захожу в магазин: родителей выбирать. Говорю: "Мне эту маму", – мне говорят: "Тысяча долларов", – я: "Чего так дешево?" – мне отвечают: "А у нас, если добрый человек, то дешево стоит, а если злой, то дорого. Все наоборот".
Я: "А папу – этого", – мне: "Этот – две с половиной", -
"Что, злой?" – "Нет, просто дороже".
* * *
Письмо Жойдика:
"Ну и теперь о "Минске". Вообще-то 10-я ОПЭСК – это самое дебильное место службы в Приморье. Поселок Тихоокеанский (Шкотово-17), а ныне – город Фокино, ставший городом после того, как практически все корабли продали, 4-ю флотилию подводных лодок уничтожили, и все жители разъехались, – совершеннейшая клоака. Единственное кафе, где пьяные военнослужащие любых рангов снимают женщин и бьют друг другу и гражданскому населению морды, – вот и все развлечение. От Владивостока два часа на автобусе. И вот он – Техас. Еще полчаса – и залив Стрелок, бухта Разбойник, где все это хозяйство и базировалось.
Я проторчал на "Минске" месяц на корабельной практике в 1986-м году. Левый заряжающий носовой артиллерийской башни. Я там был-то раза три, а так – приборки и попытки выбраться на палубу, используя систему маркировки шпангоутов, чему я научился на исходе практики. 1 500 человек экипаж. Что-то порядка 11 палуб и двух платформы. От гиропоста до мостика идти 20 минут спокойным ходом.
Силовая установка – паровые котлы типа КВН. Как только даешь реверс – он дается, но вся установка просто выгорает. И ремонт. В "Дальзаводе" он стоял по два года, напичканный крысами, и перегораживал полбухты Золотой Рог. Высота борта – 15 метров.
Как-то был случай. Я на спасателе к нему подходил, моряка искали – упал за борт. А чего его искать? 15 метров – не шутка. Во Владивостоке пирса для него не было. Выгоняли в Амурский залив на "яшку" (якорная стоянка), там и стоял по 4 месяца подряд, глаза мозолил местным жителям.
А еще мы на нем в Северную Корею ходили… Максимальный ход – 12 узлов. Все трясется так, что предметы трудно различать.
И, тем не менее, ТАКР – тяжелый авианесущий крейсер проекта 1147.
Закончили мы переход в Приморье на утилизацию, с Камчатки в Большой Камень. Ну, в Камень очередь лет на сто, так что поставили нас в базу 4-й ФлПЛ, в бухту Павловского или, попросту, Павловск.
Приходит сначала к нам местный начальник гидрографической службы и дает указания: по прибытии ГТОшников им не препятствовать, пусть снимают что хотят, лишь акты на списание должны составляться… ну и так далее. Нам-то что? Все равно на помойку бедный пароход. Вот приходит ко мне один такой и начинает "Снегирь" курочить. А "Снегирь" у нас был в полном порядке во всех отношениях. Жалко… Но все равно же… "Давай, – говорю, – иди, курочь…" – а он мне: "Лейтенант, ты не расстраивайся! Это железо в дело пойдет! А вот что я в первой точке видел!.." – "А что такое? Это вообще о чем?" – спрашиваю. Он мне: "В первой точке (имел в виду точку якорной стоянки номер один) стоит "Минск". Знаешь? (Я кивнул – мол, еще бы!) Так вот я этот "Минск" весь на пузе прополз, наизусть знаю. А недавно нам сказали сходить на него, что-то снять из железа… Я поднялся на борт – мать честная!.. Просто корабль-призрак. Все разграблено. Все 6 столовых просто уничтожены. Кают-компания, где были и аквариумы, и ковры – нет ничего. Все разграблено, а на каком-то одиноком сломанном столе насрана куча говна. И ведь на этом корабле еще служба несется!.. Там мы брали – кто сколько унесет. Никаких актов, никаких бумажек… "Берите все, что хотите, только пароход не утащите, нам он еще пригодится…"
Я спрашиваю: "Ну, а "Новоросиийск"? Это же совсем свежий пароход по сравнению с "Минском"? С ним-то что случилось?"
Он мне: "Ну, вроде бы, пожар был… Хотя говорят, что все. подстроено. Да что теперь говорить? Смысл один – продали в Корею. Так же разграбили и продали. Но гадить особо не давали – все надо было сделать аккуратно, железо особо не давали снимать, только секретную аппаратуру". – "А что, он у нас не весь секретный был?" – спрашиваю. Мнется: "Да хрен его знает…" – "Ну, а "Минск" куда?" – "Говорят, на Камчатку, как учебно-тренировочное судно для военно-морской авиации".
Вот такой был разговор, из которого я понял, что даже и у такого проныры павловского, как этот ГТОшник, сердце болит за то, что сделали с этим кораблем.
Ну, а потом я слышал историю про РК "Фрунзе", сгоревший у пирса в Разбойнике, сам видел КИК "Маршал Неделин", стоящий с креном на правый борт в бухте Малый Улисс… – видок, доложу я вам! Сердце действительно сжимается от того, что такие исполины Минсудпрома просто брошены на произвол их корабельной судьбы. Больно и жутко смотреть. Но их судьбу я уже не знаю. После истории с "Минском" и "Новороссийском", двумя однотипными кораблями-монстрами, легкой хмельновской рукой списанными и проданными, я потерял к этому всякий интерес…"
Да, списано и продано. По цене дерьма.
* * *
Про "Робинзона" (бедный "Робинзон").
Ни один мой рассказ не вызывал еще такого разнообразия откликов.
Кому-то кажется, что текст должен быть суше, другие говорят: "А где его переживания?" Третьих не устраивает, что мало текста. Но все сходятся на том, что страшно.
Хорошо, что моего "Пса" в "Коте" еще никто не читал.
Записка с "Курска" Робинзону не указ. Он действует так, как и должен действовать человек в подобной ситуации – по наитию.
Он все сделал правильно. Как в замедленном кино, и как будто не с ним все происходит. Защитная реакция организма. Все видишь как со стороны.
Подводники себя ведут не так, как все люди. Они могу сидеть, ждать смерти и анекдоты травить. Так на "К-8" было. Сидели, глотали угарный газ и анекдоты рассказывали. Их потом достали, но кое-кто из них задохнулся.
* * *
Женщина в садике перед домом, обращаясь в кусты: "Брось палочку!"
Я шел мимо. Сочетание этих двух слов, а так же варианты "Кинул палочку!" или "Палку кинул!" – у военных напрямую связаны с половыми отношениями. Так что, слушая тетку, уговаривающую кого-то в кустах "бросить палочку", я даже… зарделся.
* * *
Слова – всего лишь особый вид вибрации. Они так все усложняют…
О флоте я писал для себя, я так себя развлекал. Я никогда не страдал от того, что пишу в стол и что только через десять лет, благодаря перестройке, мои писания увидели свет. Вот и фильм сняли. Меня часто спрашивают, говорит ли флот таким языком, и я отвечаю с гордостью: теперь говорит. Наверное, это гипербола, он говорил и до меня. Просто хочется думать, что я дал флоту миф, и этот миф ему понравился.
Мои рассказы защищают человека на флоте. Начальство всегда относилось к людям, как к отработанному материалу. Это гнусно.
Смех, мне кажется, говоря высоким "штилем" – дело Божье, этакое вселенское всепонимание.
Человек смеется, потому что он счастлив тем, что он понял.
Это как прикосновение, посыл "свой – чужой".
Засмеялся – свой.
Еще раз: бездушие на флоте – это принцип. Слабые не выживают. Сильные зачастую не так чувствительны, может потому они и сильные. Чувствительные в начальство не попадают. Может, потому оно и бездушное.
Затеял такой сборник – "Покровский и братья". Веселые и не очень рассказики тех, кто служил.
Говорящего не превратить в скотину. Хочется, чтоб армия заговорила.
* * *
На глубине более ста метров в Баренцевом море почти круглый год температура воды близка к нулю. Когда из затонувших и поднятых через год лодок доставали подводников, то они были как живые. На воздухе лица их начинали быстро темнеть. Как в ускоренном кино – взрывное тление.
Выносили их и молодые матросы. Всем давали спирт.
Но особенно тяжело было доставать из отсеков тела после пожаров. Рассказывали, что он вроде целый, а как тронешь, так и пошел в руках – "как вареная рыба…"
На корпусе стоял бидон со спиртом. Ребята, перед тем как спуститься в люк, хватанут и пока стоят в очереди на спуск – пьяные, а как выходят из лодки, так уже все трезвые.
В День ВМФ старички приходят на пляж Петропавловки. Чувствуется, что они с флота. Они загоняют друг друга в воду, купаются. У них повадки мальчишек. Официальный праздник на Неве еле теплится. Вода в Неве в середине лета холодная. Я смотрю, как дедушки подгоняют друг друга: "Давай! Лезь в воду! Зачем мы пришли?" – и думаю о том, что в России любовь к родине безответна.
* * *
Что касается того, что меня помнят как болтливого, но работящего каптри.
Наверное, что-то похожее было. Курсантов привозили много. Был ли это я, сажающий траву? Может, и был, я много чего сажал. Почему-то считалось, что куда меня ни пошли, я всегда там буду к месту. И классного специалиста, капитана третьего ранга и, тем более, химика, можно было вооружить лопатой. и при этом он копал за троих. Похоже на меня. Не отпираюсь.
Я сажал траву, убирал камень весом в 50 тонн силами 50-ти матросов-узбеков, принимал швартовые, подавал трапы весом в тонну шестью матросами (плюс я), ловил налету падающий за борт компрессор ЭК-10 (вес 350 кило), опускал в люк лодки по три мешка сахара за один раз (150 кило) с помощью своего подчиненного по имени Алмаз Мукамбетов, ловил диверсантов, хоронил, перевозил гробы, стрелял из пистолета и автомата, ломал колено унитаза, расшибал ломом ледяные глыбы, свозил их, впрягшись с двумя мелкими киргизами, на лотке в залив, заводил машины в тридцатиградусный мороз с помощью кривой железки, грузил, возил, тащил, спускал, поднимал, разбрасывал, собирал и вталкивал в грузовик сочащееся.