11
Неприметно подступила осень. Нагнало туч, и потянулись дожди. Сначала редкие, едва прибивающие пыль. Потом зарядили грозовые ливни. Чем дальше, тем чаще сменялись они изморосью. Котлован буквально заливало. Со стен его отслаивалась и ползла вниз глина. Выбирать ее приходилось вручную.
- Ничего, закончим, будет легче, - подбадривал нас бригадир.
Каждый день к нам приходил прораб, смотрел работу, озабоченно советовался о чем-то с бригадиром, поглядывал на серое небо, повисшее над стройкой.
Я уже мог весь день, не чувствуя особой усталости, работать топором.
Однако Петров все поправлял и поправлял мою руку, показывал, как надо стоять, советовал не делать лишних усилий.
На котловане я работал наравне с другими плотниками, не отставая от них. Я придумал подвесить на консолях в котловане редукторную дисковую электропилу для обрезки концов досок. Это дало некоторый выигрыш и облегчило нашу работу.
"Прожектор" мы выпускали вместе с Толей. Писал он медленно, но четко и аккуратно. Частенько, правда, приходилось исправлять за ним орфографические ошибки, однако получалось у нас неплохо. Вот только рисунки… Рисовать никто из нас не умел.
Валя Синявский, глядя на эти рисунки, говорил:
- Сюрреализм… И все же это не самое главное. Главное - к новому году пустить первую очередь завода.
И мы нажимали вовсю. Вечером я засыпал, пожалуй, раньше, чем голова моя успевала коснуться подушки. Утром вскакивал под неистовый треск будильника и мчался под душ.
У Ани тоже прибавилось работы. Она теперь гоняла кран от главного корпуса завода к складу глины.
Склад глины - это только называется так. На деле же - огромный цех: в нем мог бы разместиться чуть не весь завод вместе с сорокаметровой вращающейся печью. Внутри склада глины про" ложен железнодорожный путь.
Аня подавала монтажникам фермы и плиты перекрытия. Работа на монтаже склада глины требовала предельной осторожности и от крановщицы, и от монтажников. Осторожности, согласованности и смелости. Монтаж шел на десятиметровой высоте. Ребята в бригаде Михеева как на подбор - все рослые, плечистые. Состав этой бригады не менялся: никто из нее не уходил, никто в нее не вливался. Так и держались михеевцы одной группой - семь человек, считая бригадира.
Во время работы монтажники весело переговаривались с Аней, приглашали ее кто в кино, кто в театр, кто на танцы.
А она сердито кричала им:
- Леша, пристегнись!.. Мальчики, будете лихачить, откажусь с вами работать. Понятно?
На глазах поднимались новые корпуса завода. Завершался монтаж сорокаметровой вращающейся печи обжига. Недалек уже был день, когда в ней вспыхнет мощное газовое пламя, в котором закружится нескончаемый вихрь гранул. А пока мы заливали в опалубку бетон, уплотняли его вибраторами.
В начале сентября мы вышли на нулевую отметку.
12
Это был разговор, к которому я возвращаюсь без конца.
Мы с Аней шли картофельным полем к электричке. Мы были вовсе не одни - и впереди и позади нас шли рабочие разных бригад, все после смены спешили на поезд.
На перроне собралось полно народу.
Когда донесся шум приближающегося поезда, Аня вдруг взяла меня за руку.
- Идем…
И мы пошл и с ней узкой тропинкой.
Вскоре нас догнал и пронесся мимо поезд. Мы оглянулись - перрон опустел, нигде ни души…
- Слушай, - сказала Аня, - как это мы до сих пор не додумались пройти эти шесть километров после работы пешком? Ты не знаешь?
- Нет.
- Слушай, - снова сказала она. - А может быть, мы и еще до чего-нибудь не додумались? - И, засмеявшись, зашагала впереди.
Мне нравилось в ней все: как она держала голову, ее подвижная легкая фигура, ее походка, ее всегдашние неожиданности: одна из них - эта наша прогулка пешком.
Осень, в общем-то сырая и дождливая, прояснилась, и ясность и тепло будто захватили в прощальные объятия: дымчатая глубина полей, лес, вдруг обагрившийся после долгого зеленого сна, кое-где лиловый, кое-где фиолетовый, бесчисленные гроздья рябин, запах приносимого ветром дыма, приглушенные звуки - все было трогательно, прощально, все могло вызвать счастливые слезы.
Аня обернулась, улыбнулась мне, замедлила шаг и пошла рядом. Я почувствовал ее плечо, ее руку, ее быструю крепкую ладонь.
- Если бы мы сегодня поехали электричкой, то не увидели бы этих рябин.
- А знаешь, - сказал я, - это нам только кажется.
- Как?
- Ну, так…
Она с улыбкой заглянула мне в глаза:
- Правда… Одной мне все это тоже, наверно, казалось бы обыкновенным…
Мы то шли по шпалам, беспрерывно меняя ногу и подскакивая, то бегали вверх и вниз по насыпи, гоняясь друг за другом, как будто и не было довольно трудного рабочего дня.
Мимо нас проносились поезда, стремительные пассажирские и нескончаемые, пахнущие лесом и нефтью, грузовые.
Пережидая их грохот, мы умолкали, а потом опять говорили.
Чего-то я не расслышал из-за шума уходящего поезда, разобрал лишь остаток того, что сказала Аня:
- Олег Иванович просил завтра две смены… А мне в школу. Значит, опять пропущу. И так уже много пропусков… Ты хитрый - не повышаешь свой…
Я схватил ее за руку и уткнулся лицом в ее куртку, уткнулся, словно бросился в омут, чтобы меня не было видно и слышно, чтобы спрятаться от себя, от Ани, от красных рябин, от осеннего света, от всего. Анина куртка пахла машинным маслом и еще, кажется, полынью.
Я поднял голову, спросил:
- Почему ты пахнешь полынью?
- Потому что… - Бледность медленно скатывалась с ее щек. - Потому что…
Это было, как я понял потом, признание в любви. А я вдруг задал дурацкий вопрос:
- А Хонин?
- Что-о?! - Анины глаза округлились.
Затем мы долго шли молча. Аня впереди, я - следом.
Внезапно налетел резкий порыв холодного ветра.
Аня замедлила шаг.
- Теперь опять будет мучение с этой погодой… Хоть бы дул равномерно, а то рванет как бешеный, и опять тихо.
- Ты заклинила линейный контактор?
- Нет.
- Почему?
- Да пойми, это же категорически запрещается. Этим выводится из действия защита от перегрузки и короткого замыкания и вообще блокировка всего крана.
- Ну и что?
Аня лишь пожала плечами и отвернулась.
- И так неприятностей хватает. А тут - линейный контактор! Да если хочешь знать, запрещено даже выдергивать краном защемленный грузом чалочный канат, поднимать примерзший или присыпанный землей груз. Даже тебя я не должна была пускать в кабину, потому что это запрещено правилами.
- Но ты же сама говорила…
- Мало ли, что я говорила… Олег Иванович сам все пломбы проверяет. И дураков навалом. Под груз лезут, устраивают завалы из блоков и панелей… Думаешь, сверху все видно? За всем не усмотришь. На днях самого Водяного крюком по голове ударила…
- И что крюк, выдержал?
- Хорошенький смех… Слава богу, каска на нем была. Сам мастер лезет, не глядит.
- Ругался?
- Нет, сам ведь виноват… Знаешь, я больше всего боюсь кого-нибудь покалечить. Представляешь… - Она остановилась, возле ее губ вздрагивали едва заметные горькие морщинки.
- С чего это у нас разговор пошел заупокойный? - весело спросил я.
- И правда… Ах, с ветра. Налетел ветер, вот и…
- Осень. Ладно, мы хоть бетонирование котлована закончили. Уложились в срок…
Этот путь среди осенней травы показался таким коротким, что я с недоумением смотрел на первый перекресток, эстакаду, людей, спешивших к подземному переходу. Город уже охватывали сумерки, кое-где в окнах горел свет.
- Вот и все, - улыбнулась Аня, медленно отведя со лба спутанные ветром волосы. - Завтра можно снова пройти…
Но на другой день с утра пошел дождь. Ветер во все стороны бросал холодные потоки воды. Все надели плащи с капюшонами.
Наша бригада разрослась. Пришли выпускники из ГПТУ, влился кое-кто из разнорабочих.
Василий Акимович как будто притягивал к себе людей. Был молчалив, глядел пристально. Больше давал понять, чем говорил.
Как-то один из новеньких пренебрежительно сказал при нем:
- У всех механизация, а у нас топор да топор, как сто лет назад. Пора его сдать в архив.
- А работать чем будешь? с улыбкой спросил Петров. - В Москве, в музее я недавно видел каменный топор. Выточен - прямо засмотришься. Другие проходили мимо, а я заинтересовался, расспросил. Оказалось, каменные топоры полировали поколениями - начинал дед, продолжали сын, внук… Во как!
- Интересно, однако, Василий Акимович, когда первый топор появился?
Но старого плотника вопрос ничуть не смутил:
- Четыреста тысяч лет назад.
И меж плотниками мигом разгорелся спор о топоре.
- В древности топоры украшали.
- Это потому, что тогда топор был оружием. А оружие всегда украшали.
- За Русь драться мужик выходил с нераскрашенным топором.
- Теперь топорами не воюют.
И снова в спор ввязался Петров:
- Не скажи, я всю войну прошел с топором. Сапером был. Наводил мосты. Не раз купался в ледяной воде. Пять топоров у меня пошло ко дну. Шестой домой привез. Другие с добром, а я с топором. По нам самолеты хлещут, от пуль только шум по воде идет, а мы с топориками - тюк да тюк, и весь фронт на нас глядит, пока переправу наведем. Тогда никто не думал, что топор устарел, Или, может, сейчас возьмем да выкинем наши топоры?..
13
Я люблю первый снег. А на стройке невесомый покров, насыщенный ослепительно белым сиянием, исчезал под ножом бульдозера.
Бульдозерист Беленький остановил машину, весело щурясь, сказал:
- С-снежок!.. Жаль т-трогать.
Не спеша выкурил папироску. Он всегда курил не спеша, в каком бы темпе ни шла работа и какой бы выработки он ни добивался. Он говорил:
- П-перекур есть п-перекур.
В это утро он курил особенно долго, в каком-то радостном изумлении глядя на неправдоподобно белый снег, преобразивший всю окрестность. Потом затоптал окурок, пригнувшись, нырнул в кабину. Бульдозер резко дернулся и снова погнал перед собой земляной вал, смешанный с первым снегом.
У главного корпуса наши ребята и девчонки швырялись снежками. Далеко был слышен смех и визг. Я тоже ввязался в игру.
Снег летел во все стороны. Брошенной кем-то снежок угодил в плечо проходившего мимо прораба. И Олег Иванович схватил комок снега, быстро смял его и запустил в нашу сторону.
Я не заметил, как ко мне сзади подкралась Аня и сунула за шиворот обжигающе холодный комок снега. Пока я его выцарапывал, в меня со всех сторон полетели снежки. Кто-то сбил с меня шапку.
У нас уже горели руки, мы едва переводили дух, и все охрипли от смеха и крика.
Снег падал медленными легкими хлопьями, цеплялся за каждый выступ на стене, выбелил темные керамические грубы, ровным слоем лег на фундаментные блоки, колонны, ригели, прогоны. Поле, где летом рос овес, стало таким белым, что от блеска его ломило глаза.
Однако этот столь приятный на ощупь снег здорово мешал нам работать в тот злополучный день.
Скоро он превратился в легкую пушистую метель. Стало заметно холоднее, в перекрытиях загудел северный ветер. Снег полетел почти горизонтально.
Пришла первая машина с бетоном, почему-то в этот день сильно запоздавшая, и одновременно привезли кирпич.
Водяной в красной с синими полосками куртке бегал по стройке, торопил людей, то тут, то там устранял заторы и заминки. А машины, как нарочно, прибывали одна за другой. Это была не столько уж необычная история. Случается, после пустых часов, не знаю уж, чем вызванных, враз собирается полно машин. Везут металл, стеклоблоки, сборный железобетон - только успевай выгружать. А успеть тут никак нельзя. Машины простаивают, шоферы ругаются, каменщики стоят на подмостях без дела, потому что кран занят на выгрузке и не подает раствор. Кроме того, стройплощадка загромождена сборным железобетоном, разворачиваться автомашинам негде.
Теперь все зависело от крановщицы.
Чувствовалось, что Аня спешила, то и дело сигналила, непрерывно щелкали контакты.
В это время на площадке появился Спиридонов, подошел к Хонину, подцеплявшему плиту перекрытия. Отвернул полу мятого пальто и стал доставать из кармана бутылку. Только его сейчас тут не хватало!
Резко засигналил кран, Аня наклонилась к стеклу, глядя вниз.
Появился Водяной, выразительным жестом показал Спиридонову, чтобы тот немедленно убирался с площадки.
Спиридонов нехотя поплелся прочь и все оглядывался и что-то бормотал.
Ветер вдруг изменил направление и подул резкими порывами.
На кране уже дважды срабатывал анемометр. Кран останавливался, и все ждали, когда утихнет ветер.
Привезли лестничные марши, и тут же пришел панелевоз с панелями, встал так, что ни проехать, ни пройти.
Водяной, сильно жестикулируя, ругался с шофером, однако голоса его почти не было слышно.
Шофер стучал пальцем по своим наручным часам, отвечал, что машина полдня стоит под погрузкой, полдня - под разгрузкой, потому что на стройке нет никакого порядка.
И тут же, как на грех, пришла автомашина с лесом. Петров велел нам самим сгрузить с прицепа доски. Мы надели рукавицы и принялись за работу.
Время от времени я поглядывал на кран. Ане приходилось, видно, нелегко. Ветер то ослабевал, то дул с неистовой силой. В окно кабины хлестала редкая снежная крупа. Внизу суетились, спешили люди. Вся работа по разгрузке пришлась на Аню: в этот день начальник СУ велел перегнать автокран на какой-то другой объект. Второй автокран был в ремонте.
Мы торопливо сгружали доски с прицепа, чтобы поскорее освободить проезд.
Внезапный толчок шквального ветра чуть не сбросил меня с машины, словно перышко, вырвал из рук доску. И тут же странный сдавленный крик повис над стройкой. Крик был какой-то совсем нечеловеческий, несколько голосов будто слились в долгий страшный стон.
Мы все разом обернулись. Я вначале с недоумением отметил про себя неестественный угол, под которым двигалась стрела башенного крана. Потом я понял, что стрела неподвижна. Но что же происходило? И вдруг сердце полоснул ужас - кран падал. Падал медленно, описывая в смутнобелом небе плавную кривую и быстро набирая скорость. Мне показалось, что за стеклом несшейся к земле кабины крана на миг мелькнуло лицо Ани.
Кран рухнул на фундаментные блоки. От чудовищного удара тяжело качнулась земля. Полыхнуло короткое замыкание.
И люди закричали.
Я спрыгнул с машины и бросился к упавшему крану. В несколько прыжков был у кабины.
Аню я сразу не увидел. Кабина показалась пустой. Потом я разглядел, что Аня лежала в углу. Лицо ее было осыпано битым стеклом.
Кто-то побежал вызвать "скорую помощь".
Олег Иванович, потерявший где-то шапку, прибежал из прорабской, поднял, когда ломами свернули смятую дверь кабины, на руки Аню и понес ее поперек подкрановых путей прямо на стену.
Кто-то тихо и тоненько заплакал в тишине. И все бросились вперед, каждый, видимо, хотел убедиться, что Аня жива, но, едва взглянув на нее, одеревенело выпрямлялся.
Олег Иванович дошел до глухой кирпичной стены главного корпуса и остановился, потом оглянулся на нас.
Анина рука висела безжизненно, с пальцев длинными каплями стекала кровь.
В тот же день в больнице, не приходя в сознание, Аня скончалась.
После случившегося собирали нас чуть не ежедневно. Одно собрание проходило даже у самого управляющего трестом; Говорили о технике безопасности, о безответственности отдельных руководителей - надо полагать, имелся в виду Олег Иванович, - допустивших аварию, о неопытности крановщицы.
И все время у меня было такое ощущение, что говорят не о самом существенном, что о другом надо вести речь, но пока сам не мог разобраться в своих чувствах.
На многих стройках опломбировали краны. Линейные механики колесили по всем районам, проверяя состояние строительной техник.
А у нас по стройке ходил следователь - худой медлительный человек с желтой лапкой под мышкой, разговаривал то с одним, то с другим, что-то измеряя рулеткой на месте аварии, просматривал бумаги Олега Ивановича. Однажды он и меня вызвал в прорабскую.
Мы сидели по разные стороны голого дощатого стола, на краю его лежала коробка передач от ГАЗ-69. Было неуютно и жутковато.
Следователь спросил, где я находился во время аварии. Я ответил.
- Где находился стропальщик?
- Как где? Тут же. Подцепил панель и…
- И что? - Следователь перестал писать и поднял голову.
- …и стоял…
- Стоял… - повторил следователь. - А в это время панель повернулась плоскостью к ветру… Стропальщик должен был развернуть, вернее, вообще не выпускать из рук панель.
- Там же стояла машина с кирпичом.
- Ну, влез бы на машину!
Следователь резким движением что-то зачеркнул и уже вяло спросил:
- В каких отношениях вы находились с потерпевшей?
- С кем? - Лишь задав этот вопрос, я понял вею его глупость.
Следователь же и ухом не повел.
- Тут разное говорят, - продолжал он. - Будто стропальщик Хонин сильно интересовался ею, а ты… - Следователь перешел на "ты". - Так в каких отношениях вы были?
- Да ни в каких мы не были отношениях!
Разговор стал напряженным.
- Ни в каких?
Он, глядя в упор на меня, вытянул под столом ноги и достал из кармана брюк мятую пачку "Беломора". Закурил. И, отмахиваясь ладонью от дыма, принялся что-то писать.
- Говорят, красивая была девушка?
Я проглотил Собравшуюся у меня во рту слюну, словно горсть песку. Ничего не ответил и отвернулся к окну.
Застрекотал телефон. Следователь приподнял трубку и сразу положил ее обратно.
Как раньше я не догадался, что во всем виноват Хонин? Это из-за него, гада, все произошло! Только из-за него. Ведь панель - такой парус, такой парус!..
Я вспомнил, что именно в тот момент кто-то крикнул: "Держи!"
- Так как все-таки? - донеслись до меня слова следователя. - Мог стропальщик влезть на машину с кирпичом и развернуть панель ребром к ветру?
- А он сам что говорит? - спросил я, забыв, что сижу перед следователем.
- Говорит, растерялся. Все, говорит, внезапно произошло. Не он ведь, говорит, давал команду сгружать панели.
Помолчав, следователь спросил, не был ли пьян стропальщик.
- Говорят, он частенько выпивал…
- Выпивать-то он выпивал…
Я умолк. Но следователь понял, что я сказал не все.
- И что же?
- Да нет, ничего… Тогда, по-моему, он был трезв.
- По-твоему… А незадолго до аварии к нему подходил бывший крановщик Спиридонов, бутылку доставал из кармана будто бы… Ты разве не видел?
- Видел. Они не пили.
- Точно?