* * *
На стенах дядиной комнаты висели цветные картинки из немецких журналов "Melodie und Rhytmus" – всякие иностранные рок-группы. На электроплитке грелся чайник. Играл магнитофон "Toshiba" – нерусский рок. Дядя купил магнитофон в комиссионке, когда вернулся в конце лета из экспедиции.
– Дядя Жора… – начал я. – Я насчет того, что у Наташи и Леши…
– Многого я тебе не скажу. По-моему, причина того, что случилось – их моральная инфантильность… Знаешь это слово?
– Нет.
– Ну, можно сказать, недоразвитость, но недоразвитость – это слишком грубо звучит. Я не хотел бы их оскорблять, потому что они – ребята хорошие. Лешка мне, в общем, понравился. Я, правда, видел его всего один раз… Понимаешь, главная проблема в том, что в этом возрасте что-то им говорить, объяснять – бесполезно.
Дядя встал со стула, нагнулся, взял чайник, налил кипятка в заварник на столе. Рядом стояли две пиалы – он привез их из Узбекистана и пил чай только из них, никогда не из чашек.
– Ты еще можешь меня послушать. Пока. Но они – уже нет. Учатся всему методом проб и ошибок. И за ошибки иногда приходится платить очень дорого… Но тут ничего не поделаешь.
Магнитофон щелкнул, кассета кончилась. Включился автореверс, кассета закрутилась в другую сторону.
– А главное, что я могу сказать насчет всего этого: жизнь продолжается. Что бы ни случилось, жизнь продолжается. Я это и Наташе уже сказал…
– Он вернется к ней?
– Леша? Вряд ли. Два года – слишком долгий срок. Кроме того, в одну реку нельзя войти дважды. Он вернется не тем человеком, каким ушел. Армия меняет людей в любом случае. И вообще, я не верю в то, что нужно два года ждать друг друга, что это – какая-то проверка чувств и тому подобное. Ерунда все это…
– И вы ей это так и сказали?
– Примерно так. Но это роли не играет, она же все равно не послушает…
* * *
Я и мама сидели на диване, Наташа – в кресле. По телевизору шел фильм "Огненные дороги". Свет в зале был тусклый – одна лампочка в люстре давно перегорела, а папа забывал заменить, и мне тоже было лень.
Щелкнула входная дверь, открылась. Зашел папа, захлопнул дверь, закрыл на ключ. Он с шумом стащил с себя куртку, сбросил ботинки. Наташа, не отрываясь, смотрела на экран.
Папа подошел и встал в дверях, взялся за косяк.
– Что, опять набрался? – спросила мама. – И что вы сегодня отмечали? Допрыгаешься, поймают в троллейбусе – и заберут в вытрезвитель, а потом на завод напишут… Особенно теперь, когда с этим строго…
– Тише! Мы, кажется, смотрим фильм! – крикнула Наташа.
Папа пошел в спальню, закрыл за собой дверь.
– А ты могла бы это и спокойнее сказать. – Мама повернулась к Наташе. – Ничего там в кино такого важного не было…
– Мне просто противно это слушать. Хочешь выяснять с ним отношения – иди в ту комнату.
– У тебя не спрошу, что делать.
– Ладно, успокойтесь вы, – сказал я.
– А ты вообще сиди и молчи, когда с тобой не разговаривают.
Из спальни послышался папин храп.
* * *
Пацаны столпились вокруг парты Кузьменка. Я подошел, влез между Стрельченко и Кравцовым. Кузьменок раскладывал на парте карты с голыми бабами – не настоящие, а перефотографированные.
– У кого ты купил, у Цыгана? – спросил Кравцов.
– Не твое дело, у кого я купил… Эта ничего, да?
На карте была баба с длинными волосами, сфотографированная сзади. Она стояла на коленях.
– Зае…сь фото, – сказал Кравцов. – Он хмыкнул. – Сейчас бы ей засадить, да?
Кузьменок глянул на него.
– Что засадить?
– Как что? Ты что, сам не понял?
– Не, а ты скажи. Может, я тупой, а?
– Ладно, что ты, как это самое?
– Что это самое? Ты что, что-нибудь знаешь про это? Ты знаешь, что такое малофья? Ты знаешь, как е…утся? Видел когда-нибудь? Нет? А хули ты тогда – "засадить"?
– А ты, типа, видел… – сказал Кравцов. – Или, может, уже сам, а? Ты только видел, как твоя мамаша е…тся с мужиками. Все знают, что она водит мужиков…
Кузьменок дал Кравцову в челюсть. Кравцов слетел с парты, проехал на жопе по проходу, стукнулся головой о стол. Он встал, вышел из класса. Зазвенел звонок. Кузьменок сгреб карты в портфель.
Прошло пять минут истории. Историца листала журнал и ковыряла в ухе дужкой очков. Дверь класса открылась, зашла завуч.
– Извините, Людмила Николаевна. Здесь чэпэ, можно сказать. – Завуч закрыла за собой дверь. – Ребята, у меня к вам очень серьезный вопрос… Мне стало известно, что у одного из вас есть картинки неприличного содержания. Очень неприличного содержания, я бы сказала. Думаю, что вы все понимаете, что такие картинки смотреть нельзя и тем более нельзя приносить их с собой в школу… Мы, конечно, постараемся разобраться, как и откуда они появились… Но сейчас мне гораздо важнее, чтобы тот, кто принес их сегодня в школу, сам в этом признался. Честно и откровенно, по-пионерски. Это не значит, что его сразу простят, потому что проступок действительно очень серьезный, но раскаяние смягчает наказание, как вы знаете из детективных фильмов… Итак, кто принес неприличные картинки в школу?
Коля повернулся ко мне и шепнул:
– Как ты думаешь, кто заложил? Кравцов?
– Вряд ли. Кузьменок бы его потом вообще убил.
Голова Кравцова была заклеена сзади пластырем. Пониже пластыря в волосах засохла кровь.
– А кто тогда?
– Не знаю. Мало в классе шестерок, что ли?
– Ребята, – сказала завуч. – Я не хочу вас расстраивать, но если виновный не признается сам, то может так получиться, что наказаны будут все. Я жду еще ровно одну минуту…
Кузьменок поднялся.
– Пойдем со мной, – сказала завуч. – И сумку свою возьми…
Кузьменок прошел по проходу, шаркая шлепанцами. Завуч открыла дверь. Кузьменок вышел, завуч – за ним.
– Что ему будет? – спросила Неведомцева. – Выгонят из школы, да?
Историца надела очки.
– Нет, из школы, может, и не выгонят, но разговор будет серьезный. Это ж надо – до такого докатиться…
* * *
В зале загорелся свет. На экране шли титры. Люди вываливали из кино, их было много, хоть фильм и говно – "Битва за Москву". Я смотрел уже, может, штук сто разных фильмов про войну, но нормальных было мало, только "Семнадцать мгновений весны". Спешить было некуда – уроки я сделал еще днем. Я повернул от "Родины" на Ленинскую.
По другой стороне, мне навстречу, шел папа с какой-то теткой в длинном черном пальто. Она держала его под руку и что-то говорила. Меня они не видели.
Я остановился, подождал, пошел за ними. Они повернули во двор третьей школы, прошли через него, вышли на Пионерскую. Что-то хлопнуло. Я дернулся. У подъезда трехэтажного дома стоял малый – лет десять, – держал в одной руке хлопушку, в другой – нитку от нее. На утоптанном снегу валялись конфетти.
– Что, сосцал? – спросил пацан.
– Сейчас я тебе сосцу…
Пацан убежал.
Папа и тетка перешли Пионерскую напротив магазина "Техника в быту", повернули в переулок возле магазина "Овощи и фрукты" и вошли в подъезд пятиэтажки. Над дверью висела табличка "Наш дом борется за звание дома образцовой культуры и порядка".
Двор был узкий, за ним начинались деревянные одноэтажные дома. Во дворе стояла беседка, рядом – качели с оборванной цепью. Я зашел в беседку, сел на лавку.
Из подъезда вышел пацан в черной куртке, расклешенных штанах и больших рукавицах, может года на два старше меня. Он посмотрел на меня. Я спросил:
– У тебя курить есть?
– Нет. А у тебя?
– Зачем бы я тогда спрашивал?
– Х… тебя знает.
Пацан повернул за угол.
Ноги в ботинках замерзли, хоть было, может, всего два или три градуса мороза. Я встал, стал ходить по беседке – не помогло. Дверь подъезда открылась. Вышел папа. Я присел, спрятался за бортик беседки. Он был один.
Я дождался, пока он свернет за угол, и обежал дом с другой стороны, чтобы раньше него дойти до остановки. Я глянул на часы – старый папин "Восток". Было без пятнадцати десять.
Я сидел на кухне, жрал хлеб с колбасой – вчера на заводе папе дали "пакет", и в нем была "докторская" колбаса. Наташа и мама сидели в зале. Щелкнула входная дверь, зашел папа. Он снял ботинки и куртку, заглянул в зал.
– Привет.
– Привет, – ответила мама. – Где ты ходишь так поздно?
– У Никанорова был день рождения. На работе сейчас нельзя, так мы зашли домой…
– Что-то ты слишком трезвый для дня рождения…
– Н у, "указ" все-таки…
Папа зашел на кухню.
– Привет, как дела?
– Нормально.
Мама с папой уже легли. Я тихонько прикрыл дверь зала. Наташа сидела в кресле, читала "Ровесник". Я подошел, сел на стул.
– Я сегодня видел папу с какой-то теткой. Потом он пошел к ней домой…
– Высокая такая, в черном пальто? – Наташа положила журнал на столик.
– Да.
– Я его тоже с ней видела…
– Он уйдет от нас?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Он с ней давно… Она замужем…
– А когда ты узнала?
– Около года назад.
– А мне почему не сказала?
– Ты что, смеешься? Тебе про такое говорить? Сам увидел – и ладно. Только не вздумай у него что-то спрашивать… Или у мамы…
– А мама знает?
Наташа взяла журнал, перевернула страницу.
* * *
Мама сидела на диване с журналом "Работница", я – рядом с ней, Наташа – в кресле, поджав ноги к подбородку. По телевизору шла последняя серия "Приключений Электроника".
Папа доставал из коробки части искусственной елки. Он купил ее два месяца назад в ГУМе и сразу засунул в кладовку: никто не захотел попробовать собрать. Папа вставил в трехногую подставку металлический штырь, на который должны надеваться "ветки". Штырь стоял криво. Он покрутил его в разные стороны – не помогло.
Мама глянула, наморщила лоб.
– И что, такая будет елка?
– Может, с ветками смотреться будет лучше… – ответил папа.
– С ветками, без веток – роли не играет. Кривая есть кривая. И какой завод таких уродцев выпускает?
– Брестский завод пластмассовых изделий…
– А почему ты сразу не посмотрел, когда купил, что она – кривая?
– А ты почему сама не посмотрела? Одна голова – хорошо, а две – лучше…
– Особенно, когда в одной – нехватка мозгов…
– Успокойтесь, – сказала Наташа. – Хоть в Новый год не надо ругаться, а?
– Собирать ее дальше или нет? – спросил папа. – Можем и без елки. Дети вроде уже выросли. Зачем нам елка?
– Нет, давай соберем, – попросила Наташа. – Пусть хоть какая, а будет. Что это за Новый год без елки? И ты, мама, не расстраивайся, что кривая. Черт с ней, главное – что елка…
– А мне искусственные вообще не нравятся, – сказал я. – Если бы настоящую… Настоящая пахнет елкой, а эта – пластмассой…
* * *
По лестнице поднимался мужик. В одной руке он держал бутылку шампанского, в другой – картонную коробку с тортом. Я его узнал – это он гулял у Зеленого Луга с Оксаной из Колиного дома.
Я вышел из подъезда. Пацан невысокого роста нес магнитофон "Соната". Другой тащил большую черную сумку. Небо было черное, все в звездах.
Дверь открыл Коля. Он был в старых джинсах Серого и синей фланелевой рубашке. Джинсы были ему велики, держались на одном ремне. Над карманами топорщились складки. Я снял куртку и остался в новом пуловере – темно-синем, с тремя серыми ромбиками спереди. Мама недавно купила его в ГУМе.
В проходной комнате был накрыт стол. На стульях сидели Колины родоки, на диване – его дядя с тетей и их дочка Светка. Они жили в районе Шмидта. Светка училась в девятом в четырнадцатой школе. Я видел ее раньше раза два. Сегодня она была в зеленом платье, волосы начесаны и залиты лаком.
Коля щелкнул шпингалетом, открыл окно. Светка достала пачку "Космоса", взяла сигарету, протянула пачку нам с Колей. Мы вытащили по одной.
– А они не засекут? – Я кивнул на занавеску между Колиной комнатой и залом.
Коля помотал головой.
– Не-а. Они сами будут курить – прямо за столом.
Светка села на подоконник. Из-под платья показались коленки, обтянутые черными колготками. Она сделала затяжку, выдула дым в окно.
Я отодвинул паяльник на подставке и спичечные коробки со всяким радиоговном, сел на письменный стол. Коля остался на кровати. Он клевал носом. Может, шампанское дало по башке. Он, я и Светка выпили поровну – по бокалу, но ему, может, мало надо.
– А вы классом что, не собираетесь? – спросил я Светку.
– Классом – нет. Но я могла бы пойти в одно место. – Она затянулась, хотела выдуть из дыма кольцо – не вышло. – Меня приглашали…
– А чего тогда не пошла?
– Родоки не пустили. Пришлось переться с ними сюда… Ну, здесь все-таки лучше, чем дома…
– А чего они тебя не отпустили?
– Долго рассказывать. – Светка сделала затяжку, бросила бычок в окно, слезла с подоконника. В разрезе платья мелькнула выемка между грудями.
Светка села на кровать, расправила платье на коленях. Ткань платья потерлась о колготки, зашелестела. Раньше я ненавидел этот звук – такой, как если потереть обложки для книг друг о друга. Сейчас мне даже понравилось.
Я выбросил сигарету, глянул в окно. По дорожке у дома шли два пацана. Я знал их наглядно. Один держал в руке хлопушку. Он прицелился – типа в меня и дернул за нитку. Хлопнуло. Конфетти посыпались на снег.
– С Новым годом, малый! – крикнул пацан.
Я отвернулся.
– Закрой окно, а то холодно, – сказала Светка.
Я встал, защелкнул шпингалет. Коля дернулся, открыл глаза – он уже успел отрубиться.
– Как ты думаешь, там шампанское еще осталось? – спросила Светка.
Коля помотал головой.
– Откуда ты знаешь?
– Видел. Когда мы уходили, во второй бутылке было на дне.
– Это плохо. Нечем заняться.
– Давайте анекдоты рассказывать, – предложил я.
– Нет, анекдоты – ну их на фиг. Анекдоты – последнее дело. Лучше расскажи что-нибудь интересное…
– Ну, я не знаю, что рассказать…
– А давайте в карты поиграем… – сказал Коля.
– На раздевание, – добавил я.
– Вы это серьезно? – Светка посмотрела на меня, на Колю.
– Ну да… – сказал я. – А ты что, стесняешься?
– Да нет, чего мне стесняться? Только нечестно получается: у вас у каждого и рубашка, и джинсы, и майка, и пуловер, и ремень вон у тебя… – Она кивнула на Колю. – А у меня только платье. Ну, еще колготки…
– Ну, наверное, что-то еще есть… – сказал я.
– Есть, конечно. Но разве мы и белье собирались снимать?
Я пожал плечами.
– В общем, следующий раз на раздевание, – сказала Светка. – А пока давайте просто в дурака.
* * *
В палисаднике у дома валялась облезлая елка с остатками "дождика". Кто-то, наверно, выкинул из окна. Нашу папа разобрал, сложил в коробку и засунул в кладовку. Мама хотела выкинуть, но он уперся, пообещал, что к следующему году отремонтирует.
Я снял рукавицу, потрогал снег. Он был липкий. Я слепил снежок, бросил в дверь четвертого подъезда. Он разбился. На двери остался белый отпечаток.
Я поднялся по лестнице, позвонил. Коля открыл сам.
– Ты один?
Он кивнул.
Я снял ботинки и куртку, прошел в его комнату. По столу были разбросаны радиодетали. Дымился паяльник.
– Тебе не скучно все время сидеть и паять? – спросил я. – Даже музыку никакую не включишь…
– Не-а, не скучно. А музыку я иногда включаю – проигрыватель в радиоле.
– Что, есть нормальные пластинки?
– Нет. Так, чтобы что-то играло… Челентано, например…
– Ты что, слушаешь Челентано? Этого придурка?
– Иногда.
– А Серый тебе маг не отдаст? Он же говорил, что хочет себе взять бобинник…
– Это только осенью, после "строяка". Я к тому времени уже сделаю свой. Надо только купить в "Сделай сам" лентопротяжный механизм… Пока у них нет.
– А не знаешь, Светка с кем-нибудь ходит сейчас?
– Ты что, хочешь к ней подколоться?
– Да нет, просто вообще…
– Ходила с одним пацаном из десятого, но он ее бросил. Или она его. Точно не знаю. Но у тебя шансов нет никаких. Она даже со своими ровесниками не ходит, а ты младше на два года – вообще для нее еще малый…
– Я тебе говорю – не собирался я к ней подкалываться, просто спросил… Пойдешь со мной погулять?
– Не-а. Неохота сегодня никуда идти. Лучше еще посижу попаяю.
– Ладно, а я пройдусь по Рабочему.
Под крышей остановки сидел Кузьменок. Он заметил меня, помахал рукой. Я подошел. Он снял рукавицу, сунул руку. Мы поздоровались.
– Бабки есть? – спросил Кузьменок.
– Нет.
– Это плохо. А то можно было бы пива…
– В пивбаре?
– Ты что, дурак? В магазине, а не в пивбаре. В пивбаре не продадут.
– А в магазине?
– В магазине можно сказать, что для батьки.
– И поверят?
– Много раз покупал так.
– Ладно, я пошел.
– Ну, давай.
У двери магазина стояли три пацана из восьмого, трясли копейки. Я прошел мимо почты и опорного пункта. Напротив дома сто семьдесят "а" улицу переходили Дорофеева и Батуро из "А" класса, обе накрашенные, как обезьяны.
* * *
На среднем ряду, рядом с Завьяловой, сидела новенькая – малого роста, с короткими темными волосами. Перед ней лежала тетрадь в красной обложке с нерусскими надписями и прозрачная шариковая ручка.
– Она из Германии, – шепнул мне Коля. – Будет с нами учиться два месяца. Пока ее папаша здесь в отпуске. Он военный, служит там…
– Откуда ты знаешь?
– Она рассказала сама – только зашла и сразу все рассказала. Зовут Света. Света Соловьева.
Я еще раз глянул на нее. Обыкновенное платье, как у всех наших, обыкновенный черный передник, даже не кружевной. Только тетрадка и ручка не наши.
Соловьева открыла тетрадь на последней странице. Там лежала цветная фотография из журнала. Я встал за партой, глянул. На фотографии были два пацана – темный и светлый. Оба – с длинными волосами, но у темного длиннее. Сверху было написано "Modern Talking". Кузьменок встал со своей парты, подошел.
– Это твой пацан, да? – спросил он и показал на темного.
– Нет, конечно. Это же Томас Андерс из группы "Модерн токинг". Это очень популярная сейчас группа. А у вас ее что, не слушают?
Зазвенел звонок. Кузьменок вернулся к своей парте. Соловьева закрыла тетрадь. В класс зашла математица.