- Место действия - берега Олентанги. Финальная игра 1956 года. Соперники, как всегда опасный Илли...
Рев толпы. Новый голос - это Билли Стерн:
- С мячом Иллини. Удар! Линдей принимает мяч, посылает его длинным-длинным пасом через все поле... и МЯЧ ПЕРЕХВАЧЕН НОМЕРОМ СОРОК ТРЕТЬИМ! Это Херб Кларк из команды университета Огайо! Кларк обходит одного противника, второго, приближается к центру поля, убегает от блокирующих игроков, проходит отметку 45 ярдов, 40, 35... и "Бакки" выходят вперед. 21:19. Вот это игра!
И снова вступает Голос Истории:
- Но сезон продолжается, и к тому времени, когда первый снег укрыл покрывалом спортивные площадки, над стадионами уже эхом разносился клич "Вперед и вверх!"
Рон закрыл глаза.
- Матч в Миннесоте станет последним для многих наших старшекурсников, защищающих цвета университета. Команды готовы выйти на площадку. Публика овацией встречает тех парней, для которых этот сезон стал последним. Вот на площадке появляется Ларри Гарднер, номер 7! Большой Ларри из Эктона, штат Огайо...
- Ларри ... - объявляют по стадиону; "Ларри!" - радостно ревет толпа.
- А вот на площадке появляется Рон Патимкин. Рон, номер 11. Рон Патимкин, Шорт-Хиллз, штат Нью-Джерси! Это последняя игра Большого Рона, но болельщики еще долго будут помнить его...
Большой Рон напрягся на своей кровати, когда его имя объявили по стадиону. Овация была столь мощной, что, по-моему, затрепетали занавески. Потом объявили имена остальных игроков, потом баскетбольный сезон закончился, и пластинка стала вещать про Выпускной бал; выдала голос Э. Э. Каммингса - тот читал студентам стихи (стихотворение, тишина, аплодисменты), - и, наконец, последовал финал:
- В кампусе в эти дни царит тишина. Для нескольких тысяч молодых людей наступает торжественный и одно временно грустный момент. И для родителей этот день очень памятный. Сегодня, 7 июня 1957 года, в этот пре красный летний день несколько тысяч молодых американцев прощаются со своим кампусом в Коламбусе. Для них это самый волнующий день в их жизни. Мы вступаем в новый мир, покидая эти гостеприимные, увитые плющом стены. Мы уходим во взрослую жизнь, но память о днях, проведенных в Коламбусе, станет фундаментом нашей жизни. Мы станем мужьями и женами, мы будем работать, растить детей и внуков - но мы никогда не забудем тебя, университет Огайо. Мы пронесем память о тебе, университет Огайо, через всю нашу жизнь...
Медленно, тихо, университетский оркестр начинает играть "Альма Матер". А потом нежно вступают колокола.
Когда Голос вновь прорезался, на жилистых руках Рона появилась "гусиная кожа":
- Мы посвящаем себя тебе, мир, мы пришли сюда в поисках Жизни. А тебе, университет Огайо, тебе, Коламбус, мы говорим "спасибо" и "прощай". Мы будем скучать по тебе осенью, зимой, весной, - но настанет день, и мы вернемся. До встречи, университет Огайо, прощай, Коламбус... прощай, Коламбус... прощай...
Глаза у Рона были закрыты. Оркестр разгрузил последний грузовик ностальгии и я, стараясь ступать в ногу с 2163 выпускниками 1957 года, на цыпочках вышел из комнаты.
Я закрыл за собой дверь, но потом не вытерпел, распахнул ее и взглянул на Рона. Тот все еще напевал "Коламбус". "Так вот он какой, мой шурин!" - подумал я.
8
Осень наступила внезапно. Сразу похолодало, и в Джерси за одну ночь с деревьев облетели все листья. В следующую субботу я поехал посмотреть на оленей, но даже не вышел из машины, потому что стоять у изгороди было слишком зябко. Сидя в машине, я смотрел, как олени разгуливают и бегают за оградой, но вскоре все вокруг - даже деревья, облака, трава и сорняки стало напоминать о Бренде, и я отправился в обратный путь вниз, в Ньюарк. Мы с Брендой уже успели обменяться первыми письмами, а в один из вечеров я даже позвонил ей, но по телефону и в письмах нам трудно было открывать друг друга - это еще не вошло в привычку. Вернувшись из заповедника, я снова попытался дозвониться до нее, но в общежитии мне ответили, что ее нет и вернется она поздно.
Я вышел на работу, и в первый же день мистер Скапелло учинил мне допрос относительно Гогена. Брыластый старикан накатал-таки мерзкое письмо, в котором обвинял меня в неуважении к читателям, и мне не оставалось ничего иного, как гневным тоном поведать мистеру Скапелло причину конфуза. Мне даже удалось подать историю в таком свете, что под конец мистер Скапелло проводил меня к новому рабочему месту, затерянному среди энциклопедии, библиографических карточек, индексов и справочников. Мой гнев удивил меня - я даже подумал, не перенял ли сию дурную привычку у мистера Патимкина, услышав, как тот в свое время мордовал Гроссмана по телефону. Быть может, во мне больше склонностей к бизнесу, чем мне кажется? Может, я запросто могу стать мистером Патимкиным?
Дни в библиотеке тянулись медленно. Темнокожий мальчуган больше ни разу не появлялся, а когда однажды я зашел в третью секцию, то обнаружил, что Гогена на полке нет. Наверное, брыластый старикан все-таки забрал альбом на дом. Интересно, какой была реакция негритенка, когда он обнаружил, что книги нет? Может, он заплакал? Мне почему-то казалось, что пацан будет грешить на меня, но потом сообразил, что я просто перепутал свой давешний сон с реальностью. Вполне возможно, что пацан переключился на других художников - Ван Гога, Вермеера... Нет-нет, вряд ли. Эти художники не в его вкусе. Скорее всего, мальчуган просто позабыл про библиотеку и вновь вернулся к уличным играм. "И слава Богу, - подумалось мне. - Нечего забивать себе голову мечтой о Таити, если у тебя нет средств на то, чтобы купить туда билет".
Чем еще я был занят? Ел, спал, ходил в кино, отправлял книги с оторванными корешками в клееварку - в общем, делал все то же, что прежде, но теперь все мои интересы существовали обособленно, словно окруженные забором, и жизнь моя превратилась в перелезание через эти многочисленные ограды. Жизнь застыла, потому что без Бренды жизни для меня не было.
А потом пришло письмо от Бренды, в котором она сообщала, что приедет на еврейские праздники, до которых оставалась всего неделя. Меня так переполняло радостью, что я даже порывался позвонить мистеру и миссис Патимкин - просто сообщить им о том, как я счастлив. Я даже набрал первые две цифры их телефонного номера, но потом сообразил, что на том конце провода меня встретят молчанием: ну, разве что миссис Патимкин спросит: "Что вам угодно?" А мистер Патимкин, наверное, уже позабыл, как меня зовут.
В тот вечер я даже поцеловал после ужина тетю Глэдис и сказал ей, чтобы она хоть немного отдохнула от домашних дел.
- До Рош Хашана меньше недели, а он хочет, чтобы я взяла отпуск! Я пригласила десять человек! Уж не думаешь ли ты, что цыпленок сам себя ощиплет? Слава Богу, что праздники бывают раз в году, а то я давно уже превратилась бы в старуху.
Однако вскоре выяснилось, что за столом у тети Глэдис будет не десять человек, а девять. Потому что через два дня позвонила Бренда.
- Ой! - ахнула тетя Глэдис. - Междугородный!
- Алло! - схватил я трубку.
- Алло? Это ты, милый?
- Да, - ответил я.
- Кто это? - тетя Глэдис принялась теребить мою рубаху. - Кто это?
- Это мне звонят, тетя Глэдис.
- Кто? - настойчиво повторила тетя Глэдис, тыкая в телефонную трубку.
- Бренда, - сказал я.
- Что, милый? - спросила Бренда.
- Бренда? - удивилась тетя Глэдис. - А чего это она звонит по межгороду? Со мной чуть инфаркт не приключился.
- А как ей еще звонить, если она в Бостоне?! - гаркнул я. - Тетя Глэдис, я тебя умоляю...
- Ох уж эти дети... - пробормотала тетя Глэдис и поплелась восвояси.
- Алло? - повторил я в трубку.
- Нейл, как ты там?
- Я тебя люблю.
- У меня плохие новости, Нейл. Я не смогу приехать на этой неделе.
- А еврейские праздники?
- Милый! - засмеялась Бренда.
- Разве нельзя под этим предлогом уехать на пару дней?
- У меня в субботу экзамен. И контрольная. Даже если я приеду на один день, то мы ничего не успеем...
- Успеем.
- Нейл, я просто не могу. Мама непременно потащит меня с собой в синагогу, и мне некогда будет даже повидаться с тобой.
- О, Господи.
- Милый?
- Да?
- А ты сам не сможешь приехать ко мне?
- У меня работа.
- А как же еврейские праздники? - съехидничала Бренда.
- Родная, я не могу. Я не стал отпрашиваться на эти дни в прошлом году, не могу же я...
- А ты скажи, что тебя в этом году обратили.
- Бренда, кроме всего прочего, тетя пригласила на праздничный ужин всех близких родственников. Ты же понимаешь, мои родители...
- Приезжай, Нейл!
- Я не могу взять два выходных, Брен. Меня только что повысили в должности, прибавили жалованье...
- К черту жалованье!
- Милая, это моя работа.
- На всю жизнь?
- Нет.
- Тогда приезжай. Я сниму номер в гостинице.
- Для меня?
- Для нас.
- Ты сможешь это сделать?
- И да, и нет. Люди же так делают!
- Бренда, ты меня вводишь в искушение...
- Стараюсь.
- В среду я могу приехать с работы прямо на вокзал...
-...и останешься со мной до воскресенья!
- Брен, я не могу. В субботу мне нужно быть на работе.
- У тебя что, не бывает выходных?
- Бывает. По вторникам, - угрюмо буркнул я.
- О, Боже...
- И воскресеньям, - добавил я.
Бренда что-то ответила, но я ее не расслышал, потому что в этот момент меня окликнула тетя Глэдис:
- Ты так и будешь весь день болтать по междугородному?
- Тихо! - рявкнул я на нее.
- Нейл, ты приедешь?
- Да, черт подери!
- Ты сердишься?
- Нет. Я приеду.
- До воскресенья?
- Посмотрим.
- Не грусти, Нейл. У тебя такой расстроенный голос. В конце концов, это ведь действительно еврейские праздники. Ты не должен работать в праздник.
- Ты права, - согласился я. - Я же ортодоксальный еврей, в конце концов! Надо пользоваться своими преимуществами.
- Вот именно - поддакнула Бренда.
- Ты не в курсе - есть поезд в шесть часов вечера?
- Они отправляются каждый час.
- Тогда я приеду шестичасовым.
- Я встречу тебя на вокзале, - сказала Бренда. - Как мне тебя узнать?
- Я буду замаскирован под ортодоксального еврея.
- Я тоже, - сказала Бренда.
- Спокойной ночи, любимая!
Когда я сказал тете о том, что уезжаю на праздники, она расплакалась.
- А я собиралась столько всего наготовить...
- Готовь, тетя Глэдис.
- А что я скажу твоей матери?
- Я сам с ней поговорю, тетя Глэдис. Пожалуйста. Ты не имеешь права расстраиваться.
- Когда-нибудь ты обзаведешься семьей, и тогда поймешь...
- У меня есть семья.
- В чем дело? - недоуменно шмыгнула носом тетя Глэдис. - Неужели эта девочка не может навестить своих родителей в праздник?
- Она учится...
- Если бы она любила свою семью, то нашла бы способ приехать.
- Она любит свою семью.
- Тогда раз в год могла бы и приезжать домой.
- Тетя Глэдис, ты не понимаешь...
- Ну, конечно! - возмутилась тетя Глэдис. - Вот когда мне стукнет двадцать три года, тогда я сразу все пойму.
Я хотел поцеловать ее, но она отстранилась:
- Иди отсюда... Езжай в свой Бостон...
На следующее утро выяснилось, что мистер Скапелло тоже не хочет отпускать меня на праздники, но я заставил его изменить мнение, намекнув, что его прохладное отношение к моему намерению взять два выходных можно истолковать как проявление антисемитизма. Во время обеденного перерыва я сходил на вокзал и купил расписание поездов, идущих в Бостон. В течение последующих трех ночей оно было моим любимым чтением.
Она совсем не была похожа на себя, во всяком случае, в первую минуту. Скорее всего, я тоже не был похож на самого себя. Но мы поцеловались, обнялись, и было странно ощущать между нашими телами толстую ткань пальто.
- Я отращиваю волосы, - сказала Бренда, когда мы сели в такси. Это были единственные слова, произнесенные ею за все время поездки.
Только в тот момент, когда я помогал ей выйти из такси, я заметил на ее пальце золотое кольцо.
Пока я вписывал в регистрационную карточку наши имена - "Мистер и миссис Клюгман" - Бренда робко расхаживала по вестибюлю гостиницы. Затем мы вошли в свой номер и снова поцеловались.
- У тебя так колотится сердце, - заметил я.
- Я знаю, - ответила Бренда.
- Ты нервничаешь?
- Нет.
- Тебе уже приходилось делать такое?
- Я читала Мери Маккарти.
- Сняв пальто, она не стала вешать его в шкаф, а бросила на кресло. Я присел на кровать. Бренда осталась стоять посреди комнаты.
- В чем дело? - спросил я.
Бренда тяжело вздохнула и направилась к окну. Я решил про себя, что лучше ни о чем не спрашивать - может быть, мы быстрее привыкнем друг к другу в тишине. Встав с кровати, я повесил пальто Бренды в шкаф, а чемоданы оставил стоять возле кровати.
Бренда, встав на сиденье кресла коленями, смотрела в окно с таким видом, словно предпочла бы сейчас оказаться именно там, за стеклом. Я подошел к ней сзади, обнял, сжал ладонями ее груди... Из-под оконной рамы сквозило, и я вдруг понял, как много времени прошло с той первой теплой ночи, когда, обняв Бренду, я ощутил трепыханье маленьких крыльев за ее спиной. Я понял, зачем приехал в Бостон - пора было заканчивать наш роман. Хватит тешить себя дурацкими мечтами о нашем браке.
- Что-то случилось? - спросил я.
- Да.
Я не ожидал такого ответа. Честно говоря, я не ждал никакого ответа, потому что задал свой вопрос лишь из участия, пытаясь смягчить ее нервозность.
- И что же произошло? - пришлось мне задать еще один вопрос. - Почему ты мне ничего не сказала, когда звонила?
- Это произошло сегодня.
- Неприятности с учебой?
- Нет. Мои родители все узнали.
Я развернул ее к себе.
- Ну и хорошо. Моя тетя тоже в курсе, что я уехал к тебе. Какая разница?
- Они узнали про лето. Про то, что мы с тобой занимались любовью.
- Что?!
- Да-да...
-...Рон?
- Нет.
- Может... Ты хочешь сказать... Джулия?
- Нет, - ответила Бренда. - Им никто ничего не говорил.
- Я ничего не понимаю.
Бренда слезла с кресла, подошла к кровати и уселась на самый ее краешек. Я сел в кресло.
- Мама нашла его.
- Колпачок?
Она кивнула.
- Когда?
- Наверное, на днях, - Бренда подошла к бюро и раскрыла свою сумочку. - Вот, почитай. Лучше в порядке поступления.
Она бросила мне помятый, замызганный конверт - похоже, Бренда не раз вынимала его из кармана.
- Я получила его сегодня утром, - сказала она. - Заказной почтой.
Я открыл конверт и начал читать:
РАКОВИНЫ ДЛЯ КУХНИ И ВАННОЙ - ПАТИМКИН
"Всех видов - всех размеров"
Дорогая Бренда
Не обращай Внимания на Мамино Письмо, когда получишь его. Я люблю тебя доченька если тебе нужно пальто я куплю Тебе пальто. У тебя всегда будет все что ты пожелаешь. Мы все верим в тебя поэтому не расстраивайся получив мамино Письмо. Конечно она сейчас немного истерична из-за шока и она так много Работала для "Хадассы". Она Женщина и ей трудно понять некоторые жизненные Потрясения. Конечно я не могу сказать что это Нас не удивило потому что с самого начала я был добр к нему и Думал что он будет благодарен нам за те дни которые провел в нашем доме. Некоторые Люди оказываются совсем другими чем тебе кажется но я готов простить его. Ты всегда была умненьким Козликом и у тебя всегда были отличные отметки и Рон тоже всегда был Хорошим Мальчиком, и главное, Послушным мальчиком. Поверь мне я на старости лет не собираюсь проклинать свою кровь и плоть. Что касается твоей ошибки, то для такой ошибки нужны Двое и теперь когда ты в колледже подальше от него я надеюсь у тебя все будет хорошо. Надо верить в своих детей так же, как веришь в свой Бизнес или любое другое серьезное начинание и нет такого проступка который нельзя простить особенно когда дело касается Нашей крови и плоти. У нас прекрасная дружная семья. Почему бы и нет???? Веселых тебе праздников а я помолюсь за тебя в Синагоге как молюсь каждый год. В понедельник я приеду в Бостон и куплю тебе пальто. Какое захочешь, потому что я знаю какие там у вас Холода... Передай привет Линде и не забудь пригласить ее к нам на День Благодарения как в прошлом году. Вы тогда так хорошо провели время. Я никогда не говорил ничего плохого ни о твоих друзьях ни о друзьях Рона и случившееся исключение только подтверждает правила. Счастливых тебе праздников!
ТВОЙ ПАПА.
Под этим текстом следовала подпись - Бен Патимкин. Но она была перечеркнута, а строчкой ниже опять стояли "Твой папа" - словно запоздалое эхо первой подписи.
- Кто такая Линда? - спросил я.
- Мы жили с ней в одной комнате в прошлом году. - Бренда подала мне второй конверт. - А это я получила сегодня в обед. Авиапочтой.
Это было письмо от миссис Патимкин. Я начал было читать, но потом на секунду отложил листок в сторону.
- Ты получила его после?
- Да, - ответила Бренда. - Когда я прочитала утром папино письмо, то не могла понять, что произошло. Ты читай, читай.
Дорогая Бренда,
Даже не знаю, с чего начать. Я проплакала все утро. У меня были такие красные глаза, что пришлось пропустить собрание активисток. Я никогда не думала, что такое случится с моей дочерью. Думаю, ты догадываешься, о чем речь, поэтому я не буду унижать ни тебя, ни себя, называя вещи своими именами. Скажу лишь, что сегодня утром, когда я чистила шкафы и складывала отдельно летние вещи, то обнаружила в нижнем ящике твоего комода, под теми свитерами, которые ты, возможно, помнишь, я обнаружила там кое-что. Я рыдаю с той самой минуты, когда увидела это, и не могу остановиться. Недавно звонил твой папа и услышав, как я расстроена, сказал, что немедленно выезжает. Наверное, будет с минуты на минуту.
Я не знаю, чем мы провинились перед тобой, чем заслужили подобное твое отношение. Мы любили тебя, уважали, создавали тебе все условия. Я всегда гордилась, что у меня такая самостоятельная маленькая девочка. Когда тебе было тринадцать лет, ты так ухаживала за Джулией, что любо-дорого было на вас смотреть. А потом ты оторвалась от семьи, хотя мы устраивали тебя в лучшие школы и покупали все, что можно купить за деньги. Почему ты так с нами поступила - я понять не могу. Этот вопрос я унесу с собою в могилу.
У меня нет слов, чтобы охарактеризовать твоего приятеля. За него должны нести ответственность его родители - хотя мне страшно подумать о том, в какой обстановке он рос, если оказался способен на такое. Вот как он отплатил нам за наше гостеприимство, за то, что мы были так добры к нему, постороннему для нас человеку. Никогда в жизни я не пойму, как вы могли вести себя подобным образом в нашем собственном доме. Наверное, все очень изменилось со времен моей молодости, раз молодежь позволяет себе такое. Я не перестаю спрашивать себя: "Неужели она ни разу не подумала о нас, когда вытворяла такие вещи?" Ладно, меня мы в расчет брать не будем - но как ты могла столь неблагодарно поступить по отношению к отцу? Не дай Бог, Джулия узнает обо всем этом...