Рон выслушал отца, повернулся и принялся командовать грузчиками. Он размахивал руками, и хотя был, судя по всему, немного смущен, не особо, по-моему, заботился о сохранности раковин. Я вообразил себя на месте Рона. Господи, я уже через час заработал бы язву! Я почти слышал, как с дребезгом разлетаются по полу осколки эмали, - и свой собственный голос: "Внимательнее, ребята! Осторожнее!" Бабах! "Ох, ребята... осторожнее... Ох!" А что, если мистер Патимкин подойдет сейчас ко мне и скажет:
- Ну что, парень, хочешь жениться на моей дочери? Давай-ка посмотрим, на что ты способен.
Ему будет на что посмотреть. Через минуту весь склад превратится в хранилище битой эмали.
- Клюгман! Что ты за работник?! Ты работаешь, как ешь!
- Так точно! Я воробышек. Отпустите меня, пожалуйста!
- Ты что - не умеешь грузить машины?
- Мистер Патимкин, даже вдохи и выдохи даются мне с трудом, я устаю во время сна, пустите меня, пустите...
Мистер Патимкин между тем отправился в свой "аквариум" - там надрывался телефон. Мне каким-то образом удалось выдернуть себя из забытья, и я пошел за отцом Бренды. Мистер Патимкин поднял на меня глаза и приветственно махнул свободной рукой, в которой дымилась сигара. Из-за стеклянной перегородки доносился голос Рона:
- Вы не можете уходить на обед все сразу. Так мы никогда не закончим!
- Присаживайся, - сказал мне мистер Патимкин, на секудну отвлекшись от телефонного разговора. Я огляделся- в офисе был только один стул - тот, на котором сидел мистер Патимкин. Тут не принято рассиживаться - тут нужно зарабатывать деньги тяжелым трудом. Я принялся рассматривать календари, развешанные на картотечных шкафах; на них были изображены женщины такой фантастической красы, с такими неземными бедрами и грудями размером с вымя, что никому бы и в голову не пришло принять это за порнографию. Художник изобразил на фирменных календарях "Строительной компании Льюиса", "Мастерской Эрла" и компании "Гроссман и сын. Картонные коробки" особей неизвестного мне третьего пола.
- Да, да, да! - кричал в трубку мистер Патимкин. - Что значит - завтра?! Завтра мир может взорваться к чертовой матери.
Ему что-то ответили на том конце провода. Интересно, с кем он беседует? С Льюисом из строительной компании? Или с Эрлом из мастерской?
- У меня работа, Гроссман. Я не занимаюсь благотворительностью !
Ага, значит, мордуют Гроссмана.
- А мне насрать! - заорал мистер Патимкин. - Ты у нас не единственный, мой дорогой друг! - добавил мистер Патимкин и подмигнул мне.
Ага! Заговор против Гроссмана. Мы с мистером Патимкином заодно! Я постарался улыбнуться как можно более заговорщицки.
- Вот это другое дело, - сказал мистер Патимкин в трубку. - Будем ждать до пяти, не дольше.
Он что-то написал на листке бумаги. Как выяснилось, изобразил мистер Патимкин простой крестик.
- Сын будет здесь, - продолжал он. - Да, вошел в дело.
Не знаю, что ему ответил Гроссман, но мистер Патимкин расхохотался и повесил трубку, не попрощавшись. Потом оглянулся - посмотреть, что делает Рон.
- Четыре года проучился в колледже - и не может разгрузить машину, - прокомментировал он действия своего сына.
Я не знал, что сказать, но в конце концов предпочел правду:
- Боюсь, и я бы не сумел.
- Всему нужно научиться. Я что, по-твоему, - гений? А научился. От тяжелой работы еще никто не умирал.
С этим я согласился.
Мистер Патимкин посмотрел на свою сигару:
- Кто работает, тот и зарабатывает. Будешь сидеть на заднице - ничего не добьешься... Все самые богатые люди сколотили состояния благодаря усердному труду, поверь мне. Даже Рокфеллер. Успех так просто не приходит... - тираду он произнес задумчиво, обводя взглядом свою вотчину.
Мистер Патимкин был не мастак разговаривать, и мне показалось, что подвигнули его на этот залп очевидностей мы с Роном - сын своей неуклюжестью, а я тем, что был чужаком, который однажды может стать членом семьи. Действительно ли мистер Патимкин рассматривал такую возможность? Я не знаю. Могу сказать только одно: сказанные им слова не передавали того удовлетворения, которое он испытывал от той жизни, что обеспечил себе и своей семье.
Он еще раз взглянул на Рона:
- Ты только посмотри! Если бы он так же играл в баскетбол, его бы выгнали с площадки к чертовой матери! - сказал он. Но при этом улыбался. Встав со стула, мистер Патимкин подошел к двери: - Рон, отпусти их на обед.
- Я хотел половину отпустить сейчас, а остальных - попозже! - крикнул в ответ Рон.
- Почему?
- Чтобы не было простоев...
- Ты брось свои штучки! - закричал мистер Патимкин. - На обеденный перерыв все уходят одновременно!
Рон обернулся к рабочим:
- Все, ребята, заканчивайте! Обед! Мистер Патимкин сказал мне с улыбкой:
- Вот умник, да? - Он постучал себе по темечку. - Мозги, понимаете ли... Никакого вкуса к бизнесу. Он идеалист...
Тут мистер Патимкин, похоже, сообразил, с кем разговаривает, потому что поспешно поправил себя:
- Конечно, если ты учитель, или там... студент... то там без знаний не обойтись. Здесь же важно, чтобы в тебе был гониф. Знаешь, что означает это слово?
- Вороватость, - ответил я.
- Ты знаешь больше моих детей. Они смыслят в еврейском не больше гоев. - Мистер Патимкин, увидев проходящих мимо офиса грузчиков-негров, крикнул им вслед: - Эй, ребята, вы знаете, сколько длится час? Чтобы через час были на месте!
В офис зашел Рон. И, конечно же, поздоровался со мной за руку.
- Вы приготовили образцы для миссис Патимкин? - спросил я.
- Рон, принеси столовое серебро, - попросил сына мистер Патимкин. Тот ушел, а мистер Патимкин повернулся ко мне и сказал: - Когда я женился, мы взяли на время вилки и ножи в одной забегаловке. А этим золото подавай!
Но в голосе его не было злости. Совсем наоборот.
Я отвез серебро миссис Патимкин, пересел в свой автомобиль и поехал в горы посмотреть на оленей. Я стоял возле проволочного ограждения, наблюдая за тем, как резвятся олени, как они застенчиво едят с рук многочисленной ребятни, не обращающей никакого внимания на табличку "ОЛЕНЕЙ НЕ КОРМИТЬ". Ребятишки хихикали и радостно визжали, когда олени слизывали с их ладоней воздушную кукурузу. Путаясь этого визга, оленята убегали в дальний угол загона к своим рыжим мамам, которые грациозно смотрели на поднимающиеся по горному серпантину машины. Позади меня юные белокожие мамы - вряд ли они были старше меня, - беззаботно болтали друг с другом, уютно устроившись на сиденьях своих автомобилей с откидным верхом, и время от времени поглядывая, чем заняты их детишки. Мне уже доводилось видеть их, когда мы с Брендой приезжали сюда на пикник: небольшими компаниями они сидели за столиками в многочисленных кафетериях, разбросанных по территории заповедника. Их дети пожирали гамбургеры и бросали монетки в музыкальные автоматы. И хотя никто из этих малышей еще не умел читать, и потому не мог выбрать нужную песню - все они тут же начинали горланить, подпевая выбранной наугад песне. Они знали слова всех песен! Матери же их - среди которых я узнал нескольких моих школьных подружек, - матери рассказывали друг другу о том, где они провели отпуск, сравнивали, чей загар лучше и делились адресами супермаркетов. Они казались мне бессмертными. Волосы у них всегда будут такого цвета, какой они пожелают; одежда - из модной материи и модного же фасона; в домах - шведский модерн, а когда этот стиль выйдет из моды и на смену ему вновь придет громоздкое, уродливое барокко, то длинный, приземистый кофейный столик с мраморной столешницей уйдет со сцены, а на его место водворится "Людовик XIV". Они были похожи на богинь, и будь я Парисом - не смог бы отдать предпочтение кому-то из них, столь микроскопичны были различия. Общность судеб превратила их в женщин на одно лицо. На общем фоне выделялась лишь Бренда. Деньги и комфорт не убили в ней ее индивидуальность - или уже все-таки убили? "Что же мне в ней так нравится?" - подумалось мне, а поскольку я из тех, кто не любит препарировать собственное эго, то я протиснул пальцы сквозь ограду и позволил маленькому олененку слизать все мои мысли.
Вернувшись в дом Патимкиных, я обнаружил Бренду в гостиной. Она выглядела красивее, чем когда бы то ни было. Бренда демонстрировала Гарриет и матери свое новое платье и была столь обворожительна, что даже у миссис Патимкин смягчился взгляд - будто ей ввели инъекцию, которая разгладила суровые складки вокруг рта и злые морщинки в уголках глаз.
Бренда кружилась на месте, показывая платье со всех сторон. Она была без очков. Заметив меня, она бросила на меня затуманенный взгляд, который другие могли бы интерпретировать как последствие недосыпа, - для меня же этот полусонный взгляд был полон неги и страсти.
Миссис Патимкин, наконец, одобрила покупку. Я сказал Бренде, что она очень красивая, а Гарриет ляпнула, что Бренда столь обворожительна, что это ей, Бренде, следовало бы быть невестой. После чего повисла напряженная тишина - все подумали о том, кому же тогда следует быть женихом.
Потом миссис Патимкин увела Гарриет на кухню, и Бренда, подойдя ко мне, сказала:
- Я должна быть невестой.
- Да, любимая, - сказал я и поцеловал ее.
Бренда вдруг заплакала.
- Что случилось, родная?
- Давай выйдем на двор. Когда мы дошли до лужайки, Бренда уже не плакала, но голос у нее был очень усталый.
- Нейл, я звонила в клинику Маргарет Сангер, когда была в Нью-Йорке.
Я промолчал.
- Они спросили, замужем ли я. Боже, эта женщина из клиники говорила точь-в-точь как моя мать.
- И что ты ей ответила?
- Я сказала, что не замужем.
- А она что ответила?
- Не знаю. Я повесила трубку. - Бренда обошла ствол дуба. Вновь появившись в поле моего зрения, она сняла туфли и оперлась о дуб рукой.
- Можно еще раз позвонить.
Бренда покачала головой:
- Нет, я не могу. Я даже не знаю, почему я позвонила туда. Мы ходили по магазинам, а потом я зашла в телефонную будку, нашла номер клиники и позвонила.
- Можно просто сходить к врачу. Она опять покачала головой.
- Слушай, Брен, - предложил я. - Давай сходим к врачу вместе. В Нью-Йорке...
- Я не хочу идти в какой-нибудь вонючий офис.
- Зачем?! Мы отправимся к самому шикарному гинекологу. У которого приемная размером с магазин. Как тебе мое предложение?
Бренда прикусила губу.
- Ты поедешь со мной?
- Да.
- Зайдешь со мной в приемную?
- Дорогая, твой муженек не сможет зайти с тобой в приемную.
- Нет?
- Он же на работе!
- Но ты-то ведь не...
- У меня отпуск, - я не дал ей договорить фразу, а зря. Она имела в виду вовсе не работу, а мой статус. - Брен, я подожду тебя, а когда ты все сделаешь, мы это дело отметим. Поужинаем где-нибудь.
- Нейл, я не должна была звонить в клинику. Это нехорошо.
- Это хорошо, Бренда. Это самая замечательная вещь, которую мы можем сделать!
Бренда отошла в сторонку, а я устал ее уговаривать. Я почувствовал, что стоит мне пойти на хитрость, и я смогу убедить Бренду.
Но мне не хотелось прибегать к уловкам. Я не произнес больше ни слова, и, должно быть, именно мое молчание побудило ее произнести долгожданную фразу:
- Я согласна. Только спрошу у "мамы Патимкин", не желает ли она, чтобы мы взяли с собой Гарриет...
7
Мне никогда не забыть знойное полуденное марево, которым встретил нас в тот день Нью-Йорк. Мы с Брендой приехали сюда через четыре дня после ее первого звонка в клинику. Бренда все откладывала, откладывала поездку, но за три дня до бракосочетания Рона и Гарриет - и за четыре дня до начала занятий в колледже, - наконец, решилась. Мы долго ехали по туннелю Линкольна, который походил на облицованный плиткой ад, прежде чем вновь оказались на свету - но уже в удушливом Нью-Йорке. Обогнув регулировщика, я свернул на Порт-Эфорети и припарковал машину.
- У тебя есть деньги на такси? - спросил я у Бренды.
- А ты со мной не поедешь?
- Я, пожалуй, подожду тебя в каком-нибудь баре.
- Ты сможешь подождать меня и в Центральном парке. Его офис как раз через дорогу от парка.
- Брен, ну какая тебе раз... - но тут я увидел выражение ее глаз и, покинув оборудованный кондиционером бар, поехал с Брендой. Пока мы ехали в такси по городу, на нас обрушился небольшой ливень, а когда дождь перестал, улицы вдруг влажно заблестели, из-под земли стал гораздо отчетливее доноситься грохот поездов, и вообще у меня было такое ощущение, будто мы лезем в ухо ко льву.
Офис врача располагался как раз напротив магазина "Бергдорф Гудмен" - что было идеально на тот случай, если Бренда захочет в очередной раз пополнить свой гардероб. По какой-то неведомой нам причине мы ни разу не обсуждали возможность обращаться к местному, ньюаркскому гинекологу. Возможно, мы боялись того, что близость клиники к дому увеличит риск - вдруг все раскроется?
Бренда подошла к вращающимся дверям и еще раз оглянулась на меня; глаза у нее были на мокром месте, и я не проронил ни звука, понимая, что любое мое слово может все погубить. Я поцеловал ее в макушку и, махнув рукой, показал, что буду ждать ее возле фонтана на Плазе. Бренда прошла через вращающиеся двери и исчезла из поля зрения. По улице с черепашьей скоростью ползли автомобили, пробиваясь сквозь вязкую стену зноя. Казалось, что даже фонтан пускает струи кипятка, и я сразу передумал идти на Плазу. Вместо этого я свернул на Пятую авеню и пошел пешком по дымящемуся от жары тротуару в сторону собора Святого Патрика. На ступенях северного портала толпились зеваки - там шли съемки какой-то фотомодели. Девушка была одета в лимонного цвета платье и стояла, расставив ноги как балерина. Входя в храм, я услышал, как одна дама говорила своей подруге:
- Если бы я ела творог десять раз в день, я не была бы такой худой.
В храме было ненамного прохладнее, хотя умиротворенная атмосфера и мерцание свечей создавали иллюзию свежести. Я сел на скамью в последнем ряду, и поскольку преклонить колени не решался, то ограничился тем, что склонился к спинке скамьи, стоявшей в предыдущем ряду, сложил ладони и закрыл глаза. "Интересно, - подумалось мне, - я похож на католика?" К изумлению своему, я вдруг стал мысленно произносить небольшую речь. Можно ли было назвать те невнятные фразы молитвою? Не знаю. Но свою воображаемую аудиторию я величал не иначе как Богом. Господи, сказал я, мне двадцать три года, и я собираюсь совершить лучшее на свете дело. Как раз в эти минуты доктор, можно сказать, венчает меня с Брендой, а я до сих пор не уверен, стоит ли это делать. Что я в ней люблю, Господи? Почему мой выбор пал на нее? Кто такая Бренда? Мы с нею несемся вскачь. Следует ли мне остановиться и подумать? Ответов не последовало, но я продолжал задавать вопросы. Если что и роднит нас с тобой, Господи, то это плоть. Ибо мы от плоти твоей. Я плотский человек, и я знаю, что к этому ты относишься благосклонно. Но насколько плотским мне позволительно быть? Я человек жадный. До чего меня доведет моя жадность? Как же нам сговориться? Какова награда?
Это была изощренная медитация, и я вдруг устыдился. Поспешно встав со скамьи, я вышел на улицу, и шумная Пятая авеню тут же ответила на все мои вопросы:
- Какова награда, придурок? Золотые ножи и вилки, спортивные деревья, персики, мусороизмельчающие агрегаты, исправленные носы, раковины для кухни и ванной...
Но, черт подери, Господи - как же так?!
Но Господь лишь рассмеялся в ответ. Клоун.
Я вернулся к фонтану и уселся под маленькой радугой, игравшей над фонтанными струями. И вдруг увидел Бренду. Она как раз выходила из вращающихся дверей. В руках у нее ничего не было, и я, честно говоря, даже обрадовался тому, что она все же не выполнила мою просьбу. Но лишь на минуту.
За то время, пока она переходила дорогу, мое легкомыслие улетучилось, и я снова стал самим собой.
Она подошла к фонтану и посмотрела на меня сверху вниз. Затем набрала полные легкие воздуха и облегченно выдохнула:
- Уф-фф!
- Где колпачок? - спросил я.
Ответом мне был победный взгляд - вроде того, каким она одарила Симп, когда выиграла у нее в теннис. А потом Бренда сказала:
- Во мне.
- Ох, Брен!
- Он спросил: "Вам завернуть, или вы возьмете его с собой?"
- Ах, Бренда! Я люблю тебя!
Ночь мы провели вместе. Мы так перенервничали из-за нашей новой игрушки, что походили в постели на детсадовцев. На следующий день мы с Брендой почти не виделись, ибо началась обычная для кануна свадьбы суматоха - с криками, воплями, плачем, телеграммами - короче, сумасшедший дом. Даже обед потерял свою полновесность и состоял из сыра, черствых булочек, салями, печеночного паштета и фруктового коктейля. Я изо всех сил старался держаться подальше от надвигающегося шторма суматохи и истерии. Глаз циклона являли собой улыбающийся Рон и обходительная, трепетная Гарриет. К воскресному вечеру истерия сменилась усталостью, и все Патимкины, включая Бренду, легли спать рано. Когда Рон отправился в ванную чистить зубы, я решил присоединиться к нему. Пока я стоял над раковиной, Рон проверял, не высохли ли его выстиранные трусы. Он пощупал их, затем повесил на вентили, а потом спросил, не хочу ли я послушать его пластинки. Я согласился не от скуки и не потому, что хотел избежать одиночества - побудительным мотивом стало наше с ним ванное братство. Я подумал, что Рон пригласил меня, потому что хотел провести последний холостяцкий вечер в компании другого холостяка. Если мои предположения верны - то это был первый случай, когда он увидел во мне мужчину. Разве мог я отказать Рону?
Я уселся на новенькую двуспальную кровать.
- Хочешь послушать Мантовани? - спросил Рон.
- Конечно, - ответил я.
- А кто тебе больше нравится - Мантовани или Костеланец?
- На твой выбор.
Рон подошел к стеллажу с пластинками:
- Эй, а как насчет "Коламбуса"? Бренда ставила эту пластинку?
- Нет. Кажется, нет.
Рон вынул диск из конверта - с пластинкой в руках он походил на Великана, сжимающего в ручищах хрупкую раковину, - и осторожно опустил ее на проигрыватель. Затем улыбнулся мне и улегся на кровать, заложив руки за голову. Взгляд его был устремлен в потолок.
- Такие пластинки выдали всем выпускникам. И альбом впридачу, - начал было Рон, но услышав первые же звуки, сразу затих. Я слушал диск и смотрел на Рона.
Сначала раздался рокот барабанов, потом стало тихо. Затем ударные загрохотали вновь, - и вдруг зазвучала строевая песня - очень знакомая мелодия и очень приятная. Когда песня закончилась, я услышал звон колоколов - сначала едва слышный, затем настоящий набат, а потом опять тихий перезвон. И вдруг вслед за колоколами вступил Голос - глубокий, патетический, - из тех, что ассоциируются с документальными фильмами о зарождении фашизма.
- Год тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Осень. Университет штата Огайо...
Боже мой! Война! Судный день! Господь взмахнул дирижерской палочкой, и хор затянул "Альма Матер" с таким усердием, будто от этого исполнения зависела судьба их душ. Пропев один куплет, хор сошел на пиано, создавая музыкальный фон Голосу:
- Пожелтели, покраснели листья на деревьях. Дымные костры горят вдоль Полосы Братства. Старожилы знакомятся с новичками, новички со старожилами. Начинается новый учебный год...
Музыка. Мощное форте хора. И опять Голос: