Мая смотрела на меня, слегка приоткрыв рот. Она действительно была самим воплощением женской красоты, и я почувствовал гордость от того, что она меня любит. Еще позавчера мы резвились с ней на этой тахте, но это уже была иная эпоха, безвозвратно ушедшая в прошлое. Я нежно обнял Маю. Я нуждался сейчас в ее теплой, заботливой близости. Но она не могла предвидеть этого.
- Подожди, Кшись, - сказала она, выскальзывая из-под моей руки. - Я сегодня не очень-то настроена… Я не ожидала, что ты…
- Вот и отлично! - искренне обрадовался я. - Я пришел совсем не за тем.
- А зачем?
- Я хотел поговорить с тобой.
Мая слегка сощурила глаза. Пожалуй, я впервые видел ее лицо без краски и пудры, но от этого она показалась мне еще моложе, проще и ближе. Сегодня все фальшивое было мне противопоказано. Мне нужно было наконец извлечь и услышать подлинный голос ее сердца.
- Ты хочешь порвать со мной? - настороженно спросила Мая. - Кто-нибудь донес Зосе?
- Да нет, что ты, - печально улыбнулся я. - Мая… ты любишь меня?
- Конечно люблю, Кшись! - воскликнула она и, растопырив пальцы, провела ими по моим волосам, как часто делала это во время наших любовных встреч.
- Вот и чудесно! - обрадовался я. - А что бы ты сказала, если бы я остался здесь?
Мая явно погрустнела.
- Я сегодня договорилась с тетей… Она специально приехала из Венгрова… Если бы ты заранее предупредил меня… Но в пятницу, конечно, приходи, как всегда!
- Я не про это! Я хочу вообще остаться, совсем! Мая отодвинулась от меня, улыбка сошла с ее лица.
- То есть как это? - медленно спросила она. - Не понимаю… Ты хочешь из-за меня бросить Зосю?
- Да, - убежденно сказал я.
Наверно, я осчастливил ее своим предложением, но поступил при этом нечестно: ведь я теперь был обесцененным товаром и мог принести ей лишь одни заботы, хлопоты и слезы. Но в эти последние дни со мной рядом должен был быть кто-то, в чьем сердце я останусь, даже уйдя в могилу.
Впрочем, может быть, именно это и доставит ей радость? Женщины, я слышал, часто предпочитают ухаживать за возлюбленным, который тяжело и даже неизлечимо болен, нежели видеть его здоровым, независимым и вечно отсутствующим. Потому что когда он болен, то целиком принадлежит им, а когда здоров - занимается какими-то своими делами и всегда готов изменить им. Эту естественную для женщин склонность к заботе о любимом, слабом и больном человеке Мая сможет отныне удовлетворить полностью.
- Так как же? - нетерпеливо спросил я, потому что Мая продолжала молча смотреть на меня.
Теперь, когда прозвучали именно те слова, которых Мая с такой тоской ожидала в течение многих месяцев одиночества, она не знала, что ответить.
- Глупая идея, - наконец сказала она. Я взял ее за руку деликатно, робко. Рука была теплой, и я почувствовал, как в ней учащенно пульсирует кровь. Именно этого мне и хотелось: сидеть вот так и чувствовать, как у кого-то учащенно бьется из-за меня пульс. Надо было только преодолеть сопротивление Май. Не могла же она знать, что нынешней ночью я лишился скорлупы.
- Прошу тебя, Мая, оставь эту циничную позу, - мягко сказал я.
- Это ты меня об этом просишь? - Она рассмеялась и вдруг вырвала у меня свою теплую руку.
- Послушай-ка, Кшись, что все это значит? Что это за провокация? Я хочу знать, что случилось?
- Я говорю совершенно искренне. Я люблю тебя и хочу жить только с тобой. Я все обдумал. Я немедленно разойдусь с Зосей, и мы поженимся, как только это станет возможным. Эва уже достаточно взрослая…
Я говорил медленно и действительно искренне, мечтая, чтобы она поверила мне как можно скорее. Ведь за эти два года ее душе было нанесено немало травм, а теперь мне предстояло излечить их в одну минуту. Мая слушала, не отрывая глаз от моих губ, а когда я кончил, помолчала еще с минуту, потом схватила мою руку и начала покрывать ее поцелуями.
- Спасибо, Кшись, спасибо, дорогой! Боже, что за мгновение! Наконец-то я дождалась! И вдобавок, прямо так, без предупреждения… А я-то думала, что ты не родишь этого даже на смертном одре!
- Мая, я не шучу! - воскликнул я, вырывая свою руку.
Мая взглянула на меня и вдруг стала серьезной.
- Хорошо. Тогда слушай: я не имею ни малейшего желания связывать с тобой свою судьбу.
Я опустил глаза. Она дождалась своего великого дня и решила отплатить мне за все. Надо было терпеливо перенести эти удары. Я был настолько выше всех этих мелочей, что даже готов был подставить лицо для пощечин - сейчас для меня имело значение только самое главное.
- Сдаюсь, Мая, - сказал я, - Ты победила.
- Это уже не доставляет мне никакого удовольствия, - вздохнула она.
Я замолчал и рассеянно ровел глазами вокруг. С самого начала, как только я пришел, мне чего-то недоставало в этой комнате, теперь я понял: под ночной лампочкой не было моей фотографии.
- А где моя фотография? - тихо спросил я.
- Но ведь сегодня не пятница, - ответила она улыбаясь.
Надо было встать и уйти, но, к сожалению, вместо этого я продолжал со слепым упорством идти навстречу своему поражению'- совершенно так же, кан это происходило с Зосей тогда, в машине возле Повсина.
- Мая, почему ты неискренна со мной? Ведь я знаю, что ты ждала от меня решающего слова! Я знаю, что ты ненавидела меня за мое постоянное бегство в другую жизнь! Я знаю, что ты часто плакала по вечерам и считала часы до моего следующего прихода! Я знаю, что ты никогда не изменила мне, хотя у тебя было полное право на это! Зачем же ты сейчас кривляешься?
Мая меланхолично улыбнулась и поцеловала меня в лоб.
- Кшись, все это теперь уже совсем не так.
- Ты хочешь сказать, что изменяешь мне? - вскричал я.
Мая улеглась на тахте поудобнее. Это ее спокойствие предвещало самое худшее. Мысли бурлили у меня в голове, а на язык просились одни лишь избитые фразы, пригодные в любой схожей ситуации; но ведь моя-то ситуация была исключительной и непостижимой и требовала иных слов, иных фраз, и я должен был их придумать, должен был быстро воспользоваться ими, чтобы они выразили эту мою совершенно неповторимую перемену и швырнули Маю мне на грудь, как теплый и нежный компресс, успокаивающий всякую боль. И вдруг я подумал, что, наверное, совсем не умру и что весь этот "cancer" просто перестраховка профессора, которому собственный покой дороже всего и поэтому он предпочитает предсказывать самое худшее, ведь от худшего всегда легче отказаться. Я не умру, потому что у меня зверское здоровье, и моя внезапная смерть была бы такой идиотской нелепостью, что даже слепой рок должен был бы прозреть. Зато с ужасающей ясностью я понял другое: если я сейчас, в горячечном пылу, не верну Маю, мне грозит нечто гораздо худшее, чем смерть.
- Мая! - воскликнул я. - Не будем говорить о том, что было. Ты нужна мне сейчас! Нужна, как вода, как огонь, как воздух!
- Ничего-то ты не понимаешь, Кшись, - прервала меня она. - Впрочем, большинство мужчин ничего не понимает.
- Я уже все понимаю! Клянусь тебе…
- Ты понимаешь только себя, - возразила она. - Когда-то я очень тебя любила, Кшись, и отдала бы все, чтобы ты со мной остался. Но я быстро убедилась, что нужна тебе только в пятницу к вечеру, а в субботу или во вторник могу подыхать как мне вздумается…
- Мая, но теперь-то я другой…
- Молчи! В то время как ты, торопливо уходя от меня, беззаботно окунался с головой в свою мутноватую жизнь, я оставалась одна, задыхаясь как рыба на песке. Я не могла ни работать, ни есть, пи спать. Я все время думала о тебе, и у меня дрожали руки, а глаза застилали слезы. Это было глупейшее самоуничтожение! Я должна была спасти себя и твердо решила убить в себе эту любовь. Но такие вещи не получаются сразу, мне было пе под силу одним махом вырвать из сердца эту заржавевшую стрелу, и я решила бороться с ней осторожно, вытягивая ее миллиметр за миллиметром. Я начала разглядывать тебя, выискивать в тебе пятна, как астроном ищет их на солнце. Сперва стала замечать мелочи - пропахшие потом носки…
- Мая! - взмолился я.
- Не обижайся, Кшись, - спокойно продолжала она. - При таком лечении хороши были все средства. В тот же день я с радостью обнаружила в твоей левой ноздре три волоса… А ты их не заметил и до сих пор.
Я схватился за нос. Действительно, в левой ноздре торчали какие-то волоски. Я был готов сейчас отхватить их вместе с носом!
- К сожалению, все это были полумеры. И нередко вместо отвращения во мне пробуждалась жалость к тебе. Да и от Зоей в конце концов нельзя было требовать, чтобы она по-настоящему заботилась о тебе. Так что я оставила в покое изъяны в твоей одежде и твои физические недостатки, зато начала внимательно прислушиваться к тому, что ты говоришь. Постепенно я сделала открытие: под внешностью интеллигента и блестящего эрудита скрывался обыкновенный хвастун и самодовольный эгоист! Каждая твоя фраза была сплошным фонтаном самоуверенности, святой убежденности в собственном идеальном совершенстве. Каким ты был умным, значительным, способным! Каким огромным успехом пользовался у женщин! Как чудесно умел устраивать все в своей жизни! Я решила вывести тебя на чистую воду и начала изо дня в день разжигать твое самодовольство: лгала, говоря, что ты самый молодой, самый способный, самый красивый… В глубине души я надеялась, что ты не попадешься на эту удочку, что в конце концов почувствуешь в этом грубую лесть - где там! Ты охотно глотал все это, принимая мои слова за чистую монету, и даже ожидал еще большего, домогался еще более цветистой лжи! Я познакомилась с Радневским. Он очень милый человек и сам разъяснял мне свои проекты. Конечно же, он способнее тебя в десять раз, хотя ты так легко верил, что стоит тебе только захотеть, и ты запросто победишь его! В конце концов я подумала про тебя: неужели этот зазнавшийся дурак, неспособный ни к какому бескорыстному чувству, унижающий меня каждым своим визитом по пятницам, и есть тот самый мужчина, которого я люблю?! Ну нет! Я почувствовала себя и умнее, и хитрее, и благороднее тебя. Чем еще ты мог меня пленить? И однажды, когда ты в очередной раз выбежал от меня, до отказа набитый моей лестью, которая бурлила в тебе, как кислота в аккумуляторе, когда тебе, поскольку ты уже закрыл за собой дверь, как всегда, стало до лампочки все, что со мной может произойти до следующей пятницы, я начала смеяться. Я смеялась громко, долго, до слез и вдруг почувствовала, что я свободна, что при виде тебя у меня уже никогда не екнет сердце и не задрожат руки…
Я слушал все это с опущенной головой, даже не пытаясь возражать: в тоне Май была искренность, а в словах - убедительность. Рука, которая, как я надеялся, поддержит и спасет меня, показала мне издалека кукиш полным презрения жестом.
- Почему же ты не порвала со мной? - спросил я убитым голосом.
- Да потому же, почему и ты поддерживал эту связь, - она пожала плечами. - Мне с тобой было неплохо в постели… раз в неделю. Конечно, до поры до времени, пока я не полюбила бы кого-нибудь по-настоящему.
Она взглянула на часы и спохватилась.
- Уже поздно. Меня ждут.
- Кто? - спросил я неожиданно для самого себя.
Ответа не последовало. Мая откинулась назад и оперлась локтями о большую подушку. Халат ее, вероятно случайно, снова раскрылся. Полная, теперь уже наконец свободная грудь победно вздымалась. В глазах Маи появился недобрый блеск.
- Не такой ты меня всегда хотел, Кшись, не правда ли? - спросила она с иронией.
Я взглянул на нее с ужасом и, превозмогая боль, бросился на лестницу так стремительно, точно уже воочию увидел ад.
Я плелся по улице, опустив голову. Еще несколько часов назад я был убежден, что со всех сторон окружен людьми. Теперь мои руки хватали пустоту. Мое новое тельце отчаянно дрожало. Лавина, низвергнутая диагнозом профессора, с грохотом неслась вниз, сметая по дороге все мои постройки.
Ноябрьский дождик обволакивал густой влагой. Мой взгляд теперь обострился и примечал на улице все, чего не видел прежде, в той, минувшей жизни, промчавшейся в ускоренном темпе. Люди брели по слякоти, торопясь домой, в рестораны или кино. Я искал их взгляда, но они не смотрели на меня, а, толкнув, скороговоркой извинялись. Большой город порождает равнодушие, и контакт между людьми ощущается единственно лишь в том, что они толкают друг друга. Если незнакомые люди встречаются в джунглях, тайге или пустыне, они бросаются друг другу на шею: там человек человеку брат.
Вдруг взгляд мой задержался на идущей впереди парочке. Парень, обнимавший девушку за талию, с наглым видом жевал торчавшую в уголке рта сигарету. Ему было лет семнадцать, этому зеленому юнцу, изображавшему из себя взрослого, и он, наверно, был неучем и онанистом. А его девушка была моя дочь Эва. Они щеголяли своей преждевременной свободой и нарочитой развязностью. Я сразу же увидел в этом пареньке себя - пятнадцатилетнего юнца с сигаретой "Пласка" в уголке рта. Я тоже тогда уверенно обнимал какую-нибудь девчонку из лицея. Это воспоминание и самозванная подмена, где вместо меня был чужой мальчишка, да еще с моей дочерью Эвой, бессовестно подставившей ему свое уже зрелое тело, кольнули меня в самое сердце. Меня поразило столь явственное, физически ощутимое перемещение поколений.
Я ускорил шаг, чтобы опередить их, и меня тут же резануло в паху. Неприязнь к дочери из-за этой ее, по моему мнению, преждевременной сексуальной зрелости мгновенно растаяла. Эва заметила меня, и лицо ее выразило изумление: она никогда не видела меня в одиночестве гуляющим по улицам, я всегда мчался куда-нибудь на машине.
Ловким движением она высвободилась из объятий онаниста и что-то шепнула ему. Я показал ей жестом, чтобы она шла за мной. Изумившись еще более, она что-то сказала пареньку и подошла ко мне.
- Что случилось? - дерзко спросила она.
Впервые за последние годы я видел ее днем на улице так близко. Глаза ее, под которыми легли синеватые тени, сверкали недобрым блеском, круглое личико было бледным. Я смотрел на это лицо, заново открывая его, и в душе моей затеплилась слабая надежда.
- Что случилось? - нетерпеливо повторила Эва.
Я быстро оглянулся вокруг и, увидев неподалеку кафе, потянул ее туда. Она шла, держась суховато и настороженно. Близилась обеденная пора, и столики освобождались один за другим. Втащив Эву в темный угол, я заказал две чашки кофе.
- Что случилось? - еще раз спросила Эва. - Получил двойку за поведение?
Я пропустил эту колкость мимо ушей, так как почувствовал, что за дерзостью Эвы кроется тревога.
- Ты не должна позволять обнимать себя на улице, - сказал я, хотя именно этого и не хотел говорить.
- У меня нет постоянной свободной хаты, как у тебя, - порывисто ответила она, но тут же опустила глаза.
Наглость боролась в ней со стыдливостью. Вчера я, конечно, немедленно осадил бы ее, ныне это меня уже не задевало.
- И слава богу, что у тебя нет хаты, - засмеялся я. - А то вон твоя подружка Ася в подоле принесла.
- Ну, для этого-то мне хватит нашей хаты!
- Что это значит? - ужаснулся я.
- Я могу пользоваться хатой, пока вы на работе, - деловито пояснила Эва. - Но ты-то ведь мне не отказал бы, дал бы денег на аборт, правда? Это ведь не должно оскорблять твоей идеологии?
Надо было возмутиться, но это у меня не получилось. Эва хотела разозлить меня, и то, что я не реагировал на ее слова, удивило ее. Она все сильнее, хотя и осторожно, стала нажимать на больные места, стремясь все-таки вывести меня из себя.
- Эва, зачем ты рисуешься? Хочешь убедить меня в том, что вульгарность - твоя идеология? - мягко спросил я.
- А твоя идеология? Не кради общественного имущества и не гневи начальства своего? Знаю я твою идеологию! - язвительно заметила она. - А может, ты предложишь мне что-нибудь получше?
Я смотрел на нее с изумлением. До сих пор нам как-то ни разу не случалось говорить вот так, серьезно, и я неожиданно нашел в ней достойного спорщика. Но не это мне было нужно сейчас.
- Мне нечего тебе предложить, кроме того, что ты можешь найти в любом учебнике, - ответил я. - Да и эти-то принципы трудно осуществить.
- Я знала, что ты соглашатель, - вздохнула Эва.
- У тебя много времени впереди, Эвочка, - сказал я и заметил, что моё ласковое "Эвочка" поразило ее. - И ты наверняка найдешь, за что бороться… А может, ты создашь что-нибудь новое? Я свои лучшие годы упустил и никогда уже не смог наверстать их.
- Наверно, поэтому ты и пытаешься все время жить двойной жизнью, - фыркнула Эва.
Все в этой девочке было настроено против меня. Она продолжала шпынять меня, и рассчитывать на примирение было трудно. К тому же боль в животе резко усилилась, надо было переждать приступ. А может быть, сказать ей обо всем? Ей одной?
- Послушание никогда ни к чему хорошему не приводит, - добавила Эва. - Послушание - это смерть.
- У тебя есть свое собственное средство улучшить мир? - спросил я, когда боль немножко отпустила.
- Каждый из вас только и норовит получше устроиться в жизни.
- Разве я так уж хорошо устроился?
- Ну… наверно, так, как тебе хотелось. Но я тебе не завидую.
Я не ответил и, пытаясь выиграть время, начал медленными глотками пить кофе, хотя мои бедные кишки не следовало заливать даже этой лишь напоминающей кофе бурдой.
- Тебе надо сначала получить аттестат зрелости, - сказал я поучительно, ибо больше ничего не смог придумать.
Ее горящие враждебные глаза лишили меня какой бы то ни было надежды. Она знала обо мне все.
- Да уж я знаю, что от тебя ни одного дельного совета не дождешься, кроме этой своей фразочки "Смотри, не схвати двойку!" - презрительно ответила она. - Ты и сам-то в гнусном положении.
- Откуда ты знаешь?!
- В тебе форма уже давно преобладает над содержанием! Там, где надо, ты послушен. Ведь тебе тоже ставят отметки.
- Всем ставят отметки, - согласился я.
- Я так и думала, - вздохнула Эва. - Просто ты теперь в старшем классе и уже привык к этому.
- Как раз сейчас я перешел в самый старший класс, - с грустью сообщил я. - И уже не нуждаюсь в аттестации.