- Пошел ты… - сказал Штора равнодушно.
Василий кинулся на Штору.
Они покатились по полу, наткнулись на лежащего супермена.
Вскочили и покатились снова.
Василий пытался отнять у хозяина пистолет, но хозяин не хотел с ним расставаться.
С глазами полными страха бросился вон из квартиры Картошин, увлекая за собой жену.
Я кинулся разнимать борющихся.
- Помоги! - вопил мне Штора. - Помоги! Ой, убивают, друг! Спаси!
- Прекратите! - кричал я. - Немедленно прекратите! Надо прекратить!
Вцепившись в обоих, дергая, пробуя растащить их в разные стороны, я ничего не мог сделать. И вдруг я рукой нащупал на полу вальтер и схватил его.
Сунул вальтер на полу под ковер.
Они продолжали бороться.
Храпел протяжно супермен.
Бороться им надоело, тем более что пистолета ни у кого из них и в помине не было. Поднялись, тяжело дыша и отряхиваясь.
- Гад ты, Вася, отдай пистолет, - сказал Штора.
- Да где он у меня, ну где он у меня? - сказал Вася.
- А у кого же?
- У тебя.
- Где же он у меня! - заорал Штора, хлопая себя всюду. - Брось ты свои штучки, гад!
- Да обыщи ты, обыщи! - растопырив руки, твердил Вася.
- И ты иди сюда, - подозвал меня Штора. - Мы и тебя проверим. Ну-ка, становись, руки вверх… Так. Ни черта нет… Куда же он делся?!
Ползая по полу, искали пистолет. Перевернули спящего супермена. Великий художник тяжко вздохнул.
- А где Картошины? - крикнул Штора. Завертелся на месте как юла.
Вместо Картошиных маячила на диване оставленная ими белая шляпа.
- Вот где проявила себя подлая душа! - заорал Штора. - Все тихони - подлецы и негодяи! Я это всегда знал!
Он не находил себе места. Бежать вслед за Картошиными было поздно. Смахнув с дивана шляпу Картошина, он стал ее топтать ногами, приговаривая:
- Тихая сапа! Тихая сапа!
Превратив шляпу в тряпку, успокоился. Сел и сказал:
- Я им волков стрелял и лис…
Стрелял человек волков и лис, и вот теперь никогда ему не стрелять ни лис, ни волков…
- У Фили пили, и Филю же побили! Так получается? Так и получается… Гад ты, Вася… Все ты… Надул нас тихоня, момент улучил! Ну, я его найду… Так ему не пройдет, Василий…
- С пистолетом лучше не возись, - сказал Вася, - ну, к лешему… У тебя на него документ есть?
- Эх, Вася, Вася… - Штора обнял его. - Вася не просто Вася… Он поэт… Василий Некрасов! Так, Вася? Водопроводчик и поэт! Родной мой, Вася, Вася…
- В литобъединении два года занимался, - сказал Вася.
- При Дворце культуры! - сказал Штора.
- Откуда ты знаешь? - удивился Вася.
- Славный ты парень, Вася… А Сикстинская мадонна от нас сбежала. Ну, бог с ней… У родственников своих торчит, против меня их настраивает… Сколько дней ты водопроводчиком работаешь, Вася? Три дня? Небось устал?
- Дак это я пока стихи не отпечатаю… Сложные у меня стихи. Слишком душевные и оригинальные…
- Пьяница ты, Вася, и больше ничего…
- Ух, не люблю я этого слова, - обиделся Вася.
- А кто же ты?
- Ну, кто, кто! Сам знаешь…
- Если бы у меня Картошин пистолет не утянул, я бы тебя убил, ей-богу!
- За что ты меня убил бы, интересно? - сощурился Вася.
- Глянь на себя! Поэт Вася Некрасов в своем подвальном хозяйстве, среди труб, развалившись, как фон-барон, в неизвестно откуда притащенном трухлявом кресле графини Потоцкой, читает свои эпохальные сочинения своему другу, великому художнику-супермену, который сидит с блаженным вниманием на трубе. Он делает вид, якобы очарован стихами. Но не стихи его интересуют. Пред ними пол-литра водки с огурцом. На второй огурец не хватило денег. Достойного слушателя нашел себе Вася Некрасов! Какой слушатель, таков и поэт. Великолепная картина! Сплошная идиллия… Пьяница ты, Василий, жуткий ты тип, только сознаться не хочешь, стихами своими тешишься, как малый ребенок, а таланта ни на грош… Честно я тебе сознаюсь…
- А ты-то, ты-то кто?! - Вася разнервничался, засуетился.
- Я принимаю у себя лучших людей: тебя и супермена, - ответил Штора.
Вася сказал:
- Супермен, кстати, теперь в художественный фонд поступил, такие портреты масляными красками пишет…
- Суперменские?
- Не смейся. Пожарником он больше не работает. И я скоро уйду. Погоди! - Вася заерзал на стуле.
Штора сказал:
- Не надо тебе, Вася, уходить. Ты на этом месте больше пользы в сто раз приносишь. Воду подаешь. А там? Там ты воду в ступе толчешь, Василий. Честно я тебе сознаюсь…
- Ишь ты, честный! Жулик ты! Знаю я твои фокусы!
- А ты чего здесь околачиваешься? - вдруг сказал мне Штора.
- Никуда я не пойду, - сказал я твердо.
- Ну и сиди.
- Я и так сижу.
- Сиди, сиди…
Деньги у него сейчас спрашивать было бесполезно. Оставалось сидеть.
И я сидел.
Супермен спал.
Вася вовсю хвалился.
Ввалились новые гости.
И все пошло сначала.
Загалдели, задымили. Уходили в магазин и приходили.
Меня хлопали по спине, гладили жирными от колбас руками но голове, я отмахивался, - жуткая компашка! Подсовывают стакан, чуть не насильно в глотку льют. Подначивают, не дают сидеть спокойно. Ну, нате, ну, извольте! С ходу выпил свою рюмку, чтоб не подначивали. Весь вечер простояла, а тут - хлоп! Возьмут еще да вытолкнут за дверь.
- Ай да молодец!
Полезли мысли о деньгах. Ладно, пусть он мне за операцию не платит, черт с ней, хотя несправедливо. За работу пусть заплатит, за работу… Сплошные психи собрались…
- Что вы сказали?
- Я сказал: все вы психи!
Смеются. Во юмор! Во дал! Все как есть смеются. Довольны, что я их психами обозвал. Хлопают меня по спине, воображают - я впервые пью. Пусть поменьше воображают. Я в скверике уже однажды пил. Меня даже за это из школы выгнали. Кого-нибудь из вас за это из школы выгоняли? Давайте, давайте! Никто не окочурится! Про меня сказали? Я?! Насвистываю мотив, и больше ничего.
А это что?! Глазам своим не верю: жрет стакан! Стекло ест, правда! Вася ест стекло! Вытаращиваю глаза: хрустит стекло, жует и глотает… Чертовщина!..
Все поплыло, закачалось, мелькают отдельные лица… Голова моя тяжелеет и наливается свинцом, не держится на плечах, валится набок, как быть? Мутит и крутит. Как быть с моей головой? Голову мне надо на плечах держать, чтобы не валилась. Ну и голова у человека! Моя голова или не моя? Неужели у меня такая голова?
- Как быть с моей головой? - спрашиваю, еле ворочая языком. - Как мне вообще быть, скажите мне…
Не могу подняться. Со стула мне не встать. Миллион пудов. Голова тяжелая, как гиря…
Вставай, вставай… Вставай… Вставай, вставай… Я плевать хотел на супермена… На Васю я плевать хотел…
Я вышел из комнаты. Впотьмах в коридоре натыкался на что попало, ужас! Не могу не качаться.
Поплелся в спальню, завалился на тахту.
"А Вася ел стакан…" - с удивлением подумал я, засыпая.
9
Открываю глаза. Незнакомая обстановка. Где я? Большое круглое зеркало в золотой раме стоит на столике со склянками. Много склянок. Где я? Что за склянки?
Ничего не понимаю, ничего не соображаю.
Где я?
Духи, помада, пудра… Платье на стуле.
Где я?
В дверь просовывается голова.
…Викентий Викторович…
- Подъем!
Портрет Сикстинской мадонны на стене.
Постепенно с трудом вспоминаю…
Будто в мозгу моем завели адский мотор, отвратительное состояние, тошнит.
Идиотская рожа Викентия Викторовича продолжает торчать в дверях:
- Ну, как?
- Я очень плохо себя чувствую…
- Проснулись, ваша светлость? Вставайте, вставайте, валяться нам нельзя…
- Встаю, встаю. Ваше преосвященство… Голову хочется назад оттянуть и вобрать в плечи…
- Оттяните ее, ваша светлость, а лучше всего снимите, понесите ее под мышкой. Голову надобно не чувствовать на плечах, в противном же случае она обуза, ха-ха-ха.!
Он еще смеется! Встаю, словно я на том свете, а как на том свете, если я там ни разу не был? Откуда я могу знать… Одеваюсь, шатает из стороны в сторону, ногой не попасть в штанину, а он смеется…
- Отвяжитесь, ваше преосвященство, дайте отойти… Мне худо…
- Вася сказал, ты яйца вкрутую любишь?
- Какой Вася? Ах, да… Откуда Вася может знать, какие яйца я люблю? Ну что вы такое наговариваете, ваше преосвященство…
Идиотские разговорчики, нечего сказать!
- Ваша светлость, берите свою голову под мышку и идите умываться.
- А куда идти?
- Вчера напачкать там изволили, а уж забыли, ай, как нехорошо!
- Дайте вспомнить…
- Берите, берите свою голову в руки…
- Хватит вам, хватит…
Умываюсь, как больной. Он сзади торчит, не умолкает:
- Долго возитесь. Ваша светлость, в армии еще не были?
- В какой армии?
- …Дома не осталось ничего, все подчистую, ни капли не найти…
- Чего вам не найти?
- Мойтесь, мойтесь… Выпить больше нечего, придется на базар отправляться.
Вываливаюсь, пошатываясь, из ванной, еле передвигаю ноги, дурной совершенно, какое там выпить! Не срабатывает голова, чушь какую-то отвечаю, даже невпопад, - тьфу, гадость, зачем все, зачем… Не пойму…
Чувствую на себе его взгляд все время.
- Деньги давайте, - говорю, - сколько там с меня… с вас…
- С тебя, с тебя! - смеется. - Выйдем на базар, опохмелимся, вернемся, заберешь свою монету. Как же я могу сейчас считать, ты в своем уме? Баланс не подведен, общая сумма неизвестна. Деньги счет любят, а в таком чувстве и передать недолго…
- Не, не, - мотаю головой, - не, не…
- Чего - не?
Мотаю головой и смотрю тупо на одеяло, на две выжженные дырки, наверное от папиросы. Над тахтой фотография его жены. Сикстинская мадонна выглядела настолько красивой, что даже в разбитом состоянии я это понимал и не мог оторваться. Значит, я в спальне Сикстинской мадонны, я спал на ее кровати, в ее комнате, она спала здесь раньше, а теперь я… Представил себе, как она задумчиво лежит и курит, глядя в потолок, и прожигает одеяло… Деньги вылетели у меня из головы моментально. Она заняла всего меня…
- Сейчас, пойдем, - сказал Штора, - и вернемся.
- Пойдемте, - сказал я, очень довольный, - и вернемся.
- Может быть, там и рассчитаемся, - сказал он, - и не будем возвращаться? Ты со мной на маевку не поедешь? Реализовали бы остаток, а?
- Нет, на маевку я с вами не поеду, - сказал я.
- А почему?
- Может быть, все-таки сначала рассчитаемся?
- Если я сию минуту не тяпну стаканчик, - заторопился он, - вместо меня будет труп. Да и тебе не мешало бы, башка пройдет, съедим хашца… - Он подталкивал меня к двери.
Уже на площадке я вдруг метнулся обратно, вбежал в комнату, просунул руку под ковер, вытащил пистолет и сунул в карман.
Он окликнул меня.
- Хашца - это что? - спросил я, возвращаясь.
- Пойдем, пойдем, - сказал он, - что ты там?..
Мы вышли.
- Хаш - это суп, - сказал он, - ты не знал?
- Хашца, - сказал я, - это хорошо! - Хотя меньше всего мне хотелось есть.
- Зачем ты все-таки обратно побежал? - спросил он, прищурив глаз.
- Взглянуть на Сикстинскую мадонну еще раз, - сказал я. - Если вы хотите, я вам большой портрет с фотокарточки нарисую. Знаете, масляной краской на бумаге? Сухой кистью и тампонами, как в витрине художественной мастерской.
Он недоверчиво взглянул на меня.
- Ты случайно карточку не стибрил?
- Да что вы! - говорю. - Вернемся, проверите. Я ее по памяти могу нарисовать, если хотите знать.
Не вздумал бы меня обыскивать! Голова у меня заболела еще сильнее, наверное от волнения. С удовольствием понес бы ее под мышкой, по его совету, если было бы возможно.
- Я вам обязательно портрет сделаю.
- Сделай, сделай…
- С удовольствием, - сказал я, ощупывая в кармане пистолет.
- Следить за тобой все-таки надо, - сказал он, - мало ли что взбредет в твою коробку!
- Мне вроде вчера показалось, - говорю, - Вася стакан ел, это правда? Вы видели? Или мне показалось?
- А что ему! Два года во Дворце культуры в двух секциях занимался. Что ему стоит стакан сожрать! Он и утюг сожрет. Желудок у него луженый.
- Нет, правда, как же так, неужели он стакан съел?
Этот вопрос меня мучил. Похлеще цирка получается.
- Ну, ел, ел, ну и что?
- Весь стакан съел?
- Ну, не весь, кусочек. Зубы-то у него покрепче, чем у лошади. Что ты, ей-богу, дурачок, ко мне привязался?
- Ну, и какой же кусок он съел?
- А какой тебе надо?
- Мне ничего не надо, просто интересно. А у меня получится?
- Получится, получится, дуракам закон не писан. Вот будешь в объединении при Дворце культуры заниматься в цирковой секции - получится.
- При чем здесь Дворец культуры?
- Все там гении, - сказал он зло, - феномены. Из-за твоего Васи я потерял оружие… Из-за этого поэта…
Я сейчас же опустил руку в карман, нащупывая вальтер. Лучше держать руку все время в кармане, как-то спокойней.
- Продерет поэт глаза с похмелья, - продолжал он, - побреется словно во сне, наденет чистенькую, выстиранную мамашей, единственную рубашечку, галстучек повяжет и готов к новой жизни, начинать по новой. Воротничок чистый - значит, человек. Как там у Чехова: в человеке должно быть все прекрасно! А раз чистый воротничок - значит, все прекрасно. Английский джентльмен, и никакого падения! Тогда одному кажется, что он в Академию художеств поступил, а другому - бог знает что… Денег у них нет. У меня подработали на несколько бутылок. Меня лично на эту фигню, ежедневное пьянство, не свернешь, палкой не загонишь, меня деятельность вдохновляет…
- Значит, он все-таки стекло глотал? - сказал я.
- Кто?
- Ну, Вася.
- Опять за то!
- Нет, правда, как же тогда его в больницу не увезли?
- Мозги у тебя каменные, вот что я тебе скажу.
- А у вас какие?
- У меня человеческие.
- А может быть, у вас деревянные?
- Каменные у тебя мозги, каменные…
"Бедные мои мозги, а не каменные", - подумал я, держась за разрывающуюся от боли голову.
- Отдайте мои деньги…
- Деньги, деньги… Знаешь, чем я родителей своей жены купил? Скорее умрем, они мне заявили, чем отдадим дочь за тебя. Попросту говоря, красавицу свою за меня замуж не прочили. Ладно, думаю, не умирайте, рановато, живите себе на здоровье. И вот приношу я ее мамаше зимой в подарок пару помидорчиков, выращенных в горшочке на окне. Честь честью: в горшочке целый куст. У тещи слезы на глазах, противно, а отец лупит глаза на плоды, как идиот, и ничего понять не может. "Погляди, Жора, - говорит ему жена, - какая прелесть!" А он возьми да и оторви один помидор, значит, на закуску. Теща чуть ли не в истерике, дочь ее успокаивает, а папаша протягивает мне руку и говорит: "Я вам признателен и благодарен!" Одной рукой, значит, мою руку трясет, а в другой помидор зажат, потеха. Ну, после этого случая теща меня полюбила как родного сына, а кустик с единственным помидором стоял у нее долго…
- А потом куда делся?
- Папаша, наверное, закусил.
- Ваша жена, - говорю, - слишком нервная…
- Жена для меня оселок, бальзак. Она помогает мне себя отточить. Знаешь, что такое оселок?
- Не знаю.
- Ну, вот видишь! Ни черта ты не знаешь!
- А что значит оселок?
- Осла видел?
- Видал.
- Уши у него видал какие?
- Ну?
- А теперь на свои глянь!
Начал вдруг кривляться ни с того ни с сего. С ним серьезно не поговоришь. Да нечего с ним и говорить!
Спускаемся вниз по улице к базару и молчим.
У базарных ворот подбежал к нам мальчишка с лепешками и конфетами на тарелочках. После войны их не стало. А тут праздником воспользовались, никто не гонит, такой день. Оближут ириски, чтоб хорошо блестели, и носятся со своим товаром довольные. Окружили нас, суют свои тарелочки.
- Каждый из вас будет директором кондитерского магазина, - сказал им Штора, - пшли вон!
На базаре он выпил стаканчик белого вина, а я отпил у него глоток.
Из репродукторов гремела музыка, настоящий праздничный базар. Передавали оперу "Иван Сусанин". Пестрели повсюду лозунги и плакаты. Ария Ивана Сусанина заглушала галдеж, гремела над всем базаром, придавая торговле высокую торжественность.
Викентий Викторович пошел по рядам, безобразно кривляясь:
- Это у вас картошка, бабуся? Какая же это картошка? Разве это картошка?!