- ……………………………………………………………….
- …Редиска! Продаешь? Не продавай! Жалко! Смотри, какая красивая!
- ……………………………………………………………….
- Утки? Кшшш… полетели, на головушку его светлости сели! - Он повернулся и взъерошил мне на голове волосы. - Мы с тобой, бальзак, скоро деньги начнем печатать! Всех уток купим и свиней!.. Вот занятие не бей лежачего! - заорал он радостно, указывая на человека в халате, деловито просверливающего дырки в ящиках для фруктовых посылок. - Сколько стоит дырка? - спросил он.
- Один рубль восемь дырок, - ответил тот быстро.
- Гениальный ведь человек! Гений! А сколько людей в очереди стоят, ты погляди!
Очередь, действительно, была порядочная. Люди стояли с ящиками, чтобы просверлить восемь дырок. Рядом продавали ящики и принимали посылки.
- Разменяй у гения десятку, - сказал Штора.
Он дал мне бумажку, и я повернулся разменять.
Что я сделал! Размененная десятка - вот и все, что я получил от Шторы за всю свою работу. Он исчез. Его не было рядом. Базар, казалось, перевернулся вверх ногами, стало трудно дышать от ярости и досады.
- Ба! Ты мне нужен!
В висках стучало, как будто били изнутри стальными молоточками, болела голова нестерпимо. В тумане, сквозь белую пелену, увидел я взлохмаченную голову московского кинорежиссера.
- Как ваши дела? - спросил я его обалдело.
- Картина не снимается, катавасия получается, - сказал он.
- А вы мне не нужны! - крикнул я.
Выскочил на улицу, вернулся на базар.
Нет, Шторы нигде не было! Он смылся!
Кинулся к нему домой, к этому паршивому гнусу, гаду, жулику, хотя не думал его застать. Не для того он сбежал, чтобы дома сидеть. Ищи его теперь, свищи по городу, ищи, глупец! По пятам надо было за ним идти, глаз с него не спускать! Как я влип! Разорвется сейчас моя голова, взорвется, бабахнет, как бомба! Нет, дома его нет, гнус, гнус! Трясти меня начало, как от холода. На улице жара, а со мной тряска… Трясусь, как паршивая собака, заглядываю в щелку сарая: адью, фердибобель, салютик, - нету там мотоцикла… Укатил мой Викентий Викторович, адью, фердибобель! Обратно на базар, обратно…
"Танец с саблями" Хачатуряна гремел на всю катушку. Вдоль рядов прошла самая высокая женщина, какую я когда-либо видел, с сумкой на ремне через плечо. Голова ее плыла намного выше всех других людей. В стороне я заметил самого толстого ребенка, какого я когда-либо видел…
Танец прекратился, женщина и ребенок исчезли, и голос диктора сказал: "Облачная с прояснениями погода…"
10
С пистолетом в кармане я себя чувствовал так же, как с ключом от арфы. Есть пистолет, настоящий. Замечательная, в общем, штука. Лопнут от зависти, если ребятам показать. Но что мне с ним делать? Куда мне стрелять? В Викентия Викторовича я бы с удовольствием из его же собственного пистолета выстрелил, если бы он мне попался! "Руки вверх! - заорал бы я ему. - Немедленно руки вверх! Отдавайте мне заработанное, руки вверх!" Пусть поднимает руки вверх и отдает мои деньги! Вот в кого бы я пальнул, вот гнус кто! Вот кто… Вот кто… Как мне быть?! Что мне делать? Что мне предпринять? Что-то нужно мне делать, предпринять… С работы меня выгнали. Сорвал народное гуляние. Пусть… На столе от матери записка, с работы меня, значит, выгнали… Родителей нет дома… Если они меня пошли искать, совсем глупо, - чего искать, зачем меня искать, я здесь, я дома, вот я стою, и отовсюду меня выгнали, все меня обманули, все против меня, как мне быть?.. Я места себе не находил, метался по комнате, размахивая пистолетом, грозясь, ругаясь, так я еще никогда не ругался.
Ну, ладно… Все, все, все на белом свете против меня!
Тогда ладно.
Пусть так.
Хорошо.
Значит, так…
С ожесточением стреляю в стену, в нашу облезлую стену несколько раз. Раз!
Еще!
Еще!
Все.
Все патроны. Пустой пистолет. Стенка в дырках. И в комнате вонь.
11
В комнате вонь, и в дырках стенка, и больше ничего.
Набиваю тряпьем мешок из-под картошки. Снимаю абажур в большой комнате, выкручиваю лампочку и за шнур подвешиваю мешок. Двигаю стол в сторону, стулья в сторону, все в сторону, больше места!
Раскрываю лучшую в мире книгу "Боксеры и бокс", кладу на подоконник. Демпсей, Фитцсиммонс, Томми Бернс, Карпантье, Нэд О’Болдуин, которому всегда не везло, и он никогда не мог себя целиком выявить…
Мне тоже не везет, и я не могу себя целиком выявить. Колошмачу мешок, пыль столбом, запыхавшись, подскакиваю к раскрытой книге "Боксеры и бокс".
"…Гигант ирландец Нэд О’Болдуин был того же класса, что и самые видные чемпионы. Но ему всегда не везло и он не мог себя целиком выявить. Незадолго до начала боксерской карьеры, в 1867 году, он встретился в ресторане старого Смита с Джоном Морисси, который уже сошел с ринга. Внимательно его разглядев, Морисси изъявил желание посмотреть великана в бою, чтобы увидеть, на что он способен.
- Если вы так же хороши, как и впечатление, которое вы производите, молодой человек, я займусь вами, - сказал Морисси".
А какое впечатление я произвожу, хотелось бы мне знать? Произвел бы я на Морисси хоть какое-нибудь впечатление?
"Они поднялись в верхнюю комнату с несколькими друзьями. Джон пробовал нанести несколько жестоких ударов Нэду в лицо, тот ограничивался уходами, отклоняя голову. Морисси вскоре убедился, что попасть в ирландца почти невозможно.
- У вас достаточно ловкости, мальчуган, - сказал Морисси. - Но теперь мне хотелось бы видеть, как вы бьете. Вперед, ударьте меня!
- Мне бы этого не хотелось, друг мой, - наивно ответил О’Болдуин.
Но Морисси так усиленно настаивал, что Нэд решился и нанес ему сильнейший удар слева в челюсть. Ветеран плашмя растянулся в углу".
Кидаюсь к мешку, бью с восторгом, как Нэд О’Болдуин, и еще раз, как Нэд О’Болдуин, и еще! Слева, слева! Вперед, Нэд! О!! Болдуин!!!
"Превосходно! - вскричал Морисси, пытаясь встать. - Вперед, вперед! Попробуйте-ка еще раз!
О’Болдуин повиновался и новым ударом слева в челюсть бросил противника на пол.
- Довольно, - сказал Морисси, снимая перчатки и горячо пожимая руку огромному ирландцу, - держу пари в десять тысяч долларов, что вас ни один человек в мире не побьет…"
И меня никто не побьет! Я должен себя выявить! Вперед!
"…Однажды во время ссоры в баре Уэст-Стрита О’Болдуин бросился разнять дерущихся, получил удар ножом и умер".
Я бросаюсь "разнять дерущихся", выбиваю пыль из старого мешка, как вдруг шнур обрывается, мешок мой плюхается на пол и из него вываливается всевозможное тряпье…
"…Джеку Джонсону удалось нокаутировать этого серьезнейшего противника в двенадцатом раунде…"
12
…Накручиваю патефон с досады, в который раз проигрываю одну и ту же пластинку: "А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!.."
В двадцатый, тридцатый раз. "А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер…"
Стучат в стенку соседи.
"А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!.." Пошли они вон! Если бы патроны не кончились, я бы в стенку палил без передышки, будьте здоровы, пусть знают мои соседи, кто рядом с ними живет! Пластинка крутится на одном месте, на "веселом ветре", заездил окончательно. Оставлю ее в движении, на радость всем соседям, пусть наяривает, пока не кончится завод…
Выбегаю на веселый ветер, в сотый раз звоню напрасно в квартиру Шторы.
…Массивные буквы устанавливают на крыше дома: "Храните свои деньги в сберегательной кассе!"
Продают петушков на палочке. "Дайте петушок". - "По одному не продаем, десять сразу". - "Давайте десять сразу". Держу все десять петушков на веселом ветре. На кой мне эти петушки?
Маленький мальчишка хочет купить петушка, а денег не хватает, можно только десять сразу.
- На тебе все мои петушки, все десять сразу.
"Спасибо" даже не сказал, как будто иначе и быть не могло, повернулся и пошел, сосредоточенно посасывая петушка, ни о чем на свете не задумываясь на веселом ветру.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
- Как ты думаешь дальше?
- Что будет с тобой дальше?
Засыпали меня родители вопросами! Никто не знает, что будет с ним дальше, никчемные вопросы, кто на свете знает, что дальше с ним будет?! И я не знаю этого, отстаньте от меня! Что делать мне со Шторой, лучше скажите мне, как мне его найти? Ни на следующий день, ни после домой он не явился, не везет мне, как О’Болдуину…
Встретил как-то Васю возле Шториных дверей. Не мне одному Штора должен. Ходит к нему Вася злющий, не на что ему выпить водки, а Штора сбежал. Должен ему Штора, как и мне, проклинают они с суперменом Викентия Викторовича, кроют на чем свет стоит, надул он их, как и меня. Скрежещет зубами Вася, "попадись, - грозится, - мне Виконт!.." - да только тот не попадается. А попадись он супермену? Да разве он попадется!..
- Мне не везет! - отвечаю я родителям. - Мне дико не везет!
- Мне голова не позволяет расстраиваться! - кричит мать. - Неужели вы не видите - меня косит!
Неужели они не видят, не чувствуют, как мне не везет? У меня зверские неудачи, я не оправдываюсь, нисколько не оправдываюсь, но войдите в мое положение… Разве нельзя войти в положение человека, которому все время не везет? Не везло же О’Болдуину, а он был того же класса, что и самые видные чемпионы. Или мне уходить из дому? Я могу уйти, если мне не верят, не доверяют, имейте в виду! Немедленно удалюсь, не моргну глазом, и вы больше меня не увидите!
А мать косит. Второй месяц в одну сторону. По ее словам, какая-то новая мышечная болезнь сковала ее всю, согнула, скрючила. Мать требует частных врачей: бесплатные врачи, по ее мнению, никогда не разберутся в ее болезни. И частные врачи не в состоянии поставить диагноз. И массажист Кукушкин, ежедневно накладывающий ей на спину горячий парафин, бессилен. "Если вы не заплатите за предыдущие сеансы, - заявил он отцу, - я вынужден буду прекратить визиты". Долги… долги… Отец хватается за голову, мать обвиняет медицину, а мне не везет…
- Телефон звонит! - кричит мать. - Никто не может подойти! Что значит я свалилась!
Беру трубку. Только с Рудольфом Инковичем не хватало мне беседовать, узнаю его голос.
Даю трубку отцу.
- Спасибо, спасибо, большое тебе спасибо, огромное спасибо, дорогой…
За что он его так благодарит? Неужели за то, что он меня в колонию не упрятал? Да лучше бы я в колонии сидел, лучше умереть!
- Кто это? - спрашивает мать.
- Он спас нас! - радостно сообщает отец, вешая трубку.
Я ерзаю на стуле, будто меня иголки колют, - не просили его меня спасать!
- Мы спасены, он дал нам денег! - говорит отец.
Этого уж я никак не ожидал!
- Кто? - спрашивает мать.
- Рудольф! - говорит отец гордо. - Мой старый друг. Со времен Гражданской войны я знаю Рудольфа! Он сказал мне: "Я могу тебе дать немножко денег, Сергей, ты не против?" Интеллигентный человек, он может еще сообразить, что я против! Он знает мое положение, старый мой фронтовой товарищ! Массажист получит сполна, профессор тоже! А еще я люблю колбаски! Я люблю любительскую колбаску, спасибо Рудольфу!
- Тебе бы все колбаски, - говорит мать. - Если бы меня не свалило, все было бы по-другому…
- Сходи, сходи-ка, Вова, за колбаской, - говорит отец. - Фу-ты, черт, ведь он еще не дал мне денег, совсем голову потерял!.. Сейчас я схожу, слетаю, дай бог Рудольфу здоровья!
Мы остались одни.
- Твой отец всегда отличался стремительностью, - говорит мне мать. - Он был всегда весь - порыв. Всегда куда-то мчался, бежал…
- Он пошел за деньгами, - сказал я, не совсем ее понимая.
- Он приезжал ко мне под окно на белом коне, - продолжала она, удобно устроившись на подушках и как бы меня не слыша, - он гарцевал перед окном, такой статный военный, такая выправка, поразительно это было красиво! Свесится с лошади и постукивает черенком хлыстика по стеклу… Как на хорошей старинной открытке. Открытки я всегда очень любила! У меня был целый альбом замечательных открыток, так жалко, очень жалко, куда-то он пропал. Все мои четыре брата закидывали меня открытками, зная, что я их собираю. Одна дочка в семье, любили меня жутко, баловали вовсю. Я была предметом любви и обожания. Какие у меня были волосы! Я их любила расплетать. Косы до колен, зачем я их только отрезала!..
Она вдруг запела:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль…
Я отправился на кухню чего-нибудь пожевать.
Возвратившись, я застал мать танцующей вальс под музыку из репродуктора. Несколько удивленный, я смотрел на нее, и она меня не замечала. Вдруг, заметив меня, она, как мне показалось, вздрогнула и, охая, кося на правый бок, полезла на кровать.
2
Красок бы мне, красок, вот что я понял! Я бы всем показал тогда, все увидели бы, на что я способен! Достать бы мне красок, но где? Я бы написал картину, великую и неповторимую! Я написал бы фреску во всю стену, во всю нашу комнату, все стены в комнатах распишу! Приведу людей, разных художников, полюбуйтесь, глядите, поняли вы наконец, на что я способен? Я напишу на всех стенах по морю! Моря бьют в края и в стороны! Они разливаются по всей квартире, смывают лодки на оранжевом песке. Песок я напишу чистой оранжевой, лодки качают мачтами. Сплошное море без неба. Изумрудно-зеленое море! Я понял, что мне делать! Я все понял! Краски мне надо! Краски! А лучше я напишу картину, где будет все: углы и круги, петухи и курицы, галстуки и башмаки, вилки и ложки, люди и кошки, банки и дудки, гномы и раки, сардельки и веники, мандарины и носки, лестницы и полотенца, дома и кашалоты, колбасы и верблюды, дороги и столбы, консервы и рубашки, стаканы и бутылки, бумага и перчатки, шкафы и барабаны, игрушки и часы, корзины и весы, вино и помидоры, веревки и шпроты, картошка и одеяла, кактусы и собаки, палтусы и макаки, книги и чемоданы, балконы и барьеры, заборы и интерьеры; белье, повешенное на веревке; мяч, запущенный в стекло; двери, раскрытые настежь; дом, покосившийся набок; сова, сидящая на дереве; ворона, каркающая с утра до вечера; шашлык, шипящий на шампурах; московский кинорежиссер с катавасией; ведро дырявое, из которого льется вода и уходит в песок; Штора, гад, сбегает от меня, массажист забирает у отца все деньги, лифт поднимается на второй этаж с опозданием, сиреневые кусты и деревья, Рудольф Инкович с арфой на спине протискивается…
Дальше я уже не мог остановиться.
Гениально! Гениально! Гениально!
3
Мы с Гариком сидели на ступеньках в его парадной, и я ему плел все подряд накипевшее.
- Что же ты мне раньше не сказал, что тебе нужны краски! - заорал он. - И мне нужны краски!
Ему всегда нужно то, что мне нужно. И он сейчас собирается написать великую картину, потому что я собираюсь.
- Интересно все-таки, какую картину ты собираешься написать? - полюбопытствовал я.
- Эшафот, - сказал он важно. Как потом выяснилось, произнося слово "эшафот", он имел в виду совсем другое слово - "ландшафт", не понимая смысла ни того, ни другого.
Черт с ним, с его эшафотом, пусть болтает себе на здоровье, дальше я его расспрашивать не стал, - ясно, никакой картины он не сможет написать, живописью он в жизни своей не увлекался, где он собирается краски доставать? Видно, какой-то план у него есть.
Я показал ему пистолет, и он чуть не взвыл от восторга. Охал и ахал, целый час перебрасывал пистолет с ладони на ладонь, совсем с ума сошел.
- В нем нет патронов, - сказал я, отбирая пистолет.
- Да их можно сколько угодно достать! Если тебе что-нибудь нужно будет достать - ты ко мне обращайся. Пушку нужно - достану! Танк - пожалуйста! - заорал он, с завистью глядя на исчезнувший в моем кармане пистолет.
- Брось трепаться, - говорю. - Насчет танка ты другому скажи, и насчет пушки тоже. Меня больше краски интересуют.
- Ты в опере бывал? - спрашивает.
- В кишках она у меня, твоя опера, сидит!
- На чердаке там не бывал?
- Всю жизнь там на чердаке сидел, а как же!
- Ладно, пропуск у тебя в оперу остался?
- Ну, дальше что?
- А дальше, - говорит, - дело в шляпе!
Я ничего не понял, он мне стал выкладывать свой план. До чего на подобные штуки голова у него работает! Диву даешься! План такой: мы пробираемся в оперу на чердак. Через чердак вылезаем на крышу. Спускаемся по пожарной металлической лестнице на соседнюю крышу, а с этой на следующую. Через несколько крыш добираемся к окну антресоли мастерской заслуженного художника Велимбекова, влезаем в его мастерскую и забираем краски. Обратное возвращение через оперу практически исключено. С ворованным нас могут задержать. Нужно возвращаться другим путем. Но каким? Через дверь, утверждает Гарик, не войти и не выйти, заслуженный художник запирает на три замка. Он, Гарик, еще подумает, каким путем возвращаться обратно.
Грабеж, короче говоря. Один меня в колонию не упрятал, так другой собирается. Кошмарики, пропало ваше чадо, скатились, докатились, допрыгались, дожили, как гад Штора выражался.
Ничтожная мазня у Велимбекова, подумал я. Видел я его картины на выставке, подумаешь, дрянь! В сто раз мне больше нужны краски, чем ему! Наверняка я талантливей его, безусловно, спору нет. Где же тут справедливость, товарищи? Где же правда, товарищи?
- Послушай, - спрашиваю, - откуда ты знаешь, что через оперу по крыше добраться можно?
- Ха! Как мне не знать, - отвечает, - если я у Велимбекова позировал в его картине пионером! Когда я уставал, он мне разрешал на крышу в окно вылезать, поразмяться. Пока я у него пионером позировал - все крыши облазил.
Я сразу представил его разгуливающим по крышам с красным галстуком на груди. Тоже мне пионер! Ни стыда ни совести. Бывал в гостях у человека, а теперь его грабить собирается. Ведь ему нисколько краски не нужны, а он и не задумывается, вперед - и никаких гвоздей! А мне краски нужны до зарезу, я не человек без них, ничего не значащая личность, а задумываюсь как дурак. Так и буду ходить задумчивый всю жизнь, каждый меня облапошит. Морально устойчивая, несомневающаяся личность.
- Послушай, - спрашиваю, - а ты хоть раз через оперу проходил? Ты уверен, можно через оперу пройти? Может, ты только на крыше разминался?
Он обиделся.
- Однажды, - говорит, - я от Велимбекова прямо в оперу ушел. Позировать закончил, снял свой галстук - и в окно на "Севильский цирюльник". "Севильский цирюльник" смотреть не стал, а только в буфете лимонаду выпил и домой.
- А другим путем никак нельзя? - спрашиваю.
- Можно по воздуху, елки-палки. Фьють - и там. Ага?
А сам на карман мой косится, - если он танк доставать собирается, то пистолет в два счета можно достать, вот болтун! Насчет кутерьмы вокруг мастерской верить ему или не верить? По всему видать, он правду говорит, с какой бы стати ему наговаривать. Тем более он сам на это дело идет, не дурак же он, в конце концов.