Вошла мать. Косило ее, как никогда. Ни с того ни с сего она сказала:
- Ведь я была у знаменитого Павлова, невропатолога, и он даже меня не осматривал, а сразу посоветовал не расстраиваться.
Идет в свою комнату, скрипят пружины кровати. Оттуда я слышу:
- Павлов мне сказал: вам нельзя расстраиваться, вам нужно больше спать.
- Бессовестно ты поступаешь с матерью! - Отец натягивает на голову свою неизменную брезентовую фуражку, собирается уходить.
Мне хочется остановить его, пойти с ним, но как это сделать?
- …Знаменитый невропатолог Павлов… нервная система человека…
Никто ее не слушает.
- Не уходи, отец…
- Откройте дверь профессору! - кричит мать. - Когда меня не косило, я открывала двери каждую минуту!
Да, это Шкловский, профессор. Ни я, ни отец звонка не слышали.
Отец снимает фуражку.
Профессор Шкловский прошел к матери в комнату, а мы с отцом остались сидеть в столовой.
Стояла перед нами стена - картина. Невольно смотрел на нее отец, и лицо его хмурилось. Но было и другое выражение на его лице. Труднообъяснимое…
Он ждал Шкловского, держа фуражку на коленях.
…Профессор Шкловский отвел отца в сторону.
- Я должен вам кое-что сообщить, - сказал он побледневшему отцу, - считаю своим долгом.
- Что-нибудь серьезное? - встревожился отец. - Неужели что-нибудь серьезное?
- Скажите, сколько времени ее косит таким образом?
- Месяца два… - сказал отец упавшим голосом.
- Она не перегружала себя физически, не поднимала тяжестей?
- Ну, что вы… я бы не посмел…
- Видите ли… - сказал профессор, - по моему мнению, она совершенно здорова. Я трачу свое время, вы тратите деньги, я смею заявить: она нисколько не больна.
- Как?! - У отца был растерянный вид.
- Вполне возможно, она сама верит в свою болезнь, но это, как вы сами понимаете, другое…
- Я ничего не понимаю, - сказал отец.
- Представьте, такое случается. Мне приходилось наблюдать, - вздохнул профессор.
- Что случается?
- Лень элементарная. Простите, эгоизм…
- Я вас не понимаю.
- Мне некогда. Денег, прошу вас, не надо. Ни в коем случае.
Он взял с вешалки шляпу.
- Я в полном обалдении, - развел отец руками.
- Здесь я вам не помощник, - сказал профессор.
- Объясните мне, все объясните, - сказал отец.
- Ну, что вам объяснять, - сказал профессор, - это долго.
- Не долго, - сказал отец.
- Долго, - сказал профессор.
- Это у нее внушение? - спросил отец.
- Это другой случай, - вздохнул профессор.
- Другой? - сказал отец. Вид у него был жалкий.
- Женщины требуют к себе внимания, - отвечал профессор, пытаясь пройти, - они многого требуют. Однообразная домашняя работа их утомляет, они ищут выхода, находят его по-разному…
- Не хотите ли вы сказать, что жена моя вполне здорова? - сказал отец, загораживая дорогу.
- Вот именно это я и хотел вам сказать.
- Доктор, вы не шутите? Я своим ушам не верю! Ведь были врачи! Массажист Кукушкин брал по пять рублей в день! Он накладывал ей горячий парафин на спину, он месяц накладывал ей парафин на спину, профессор!
- Кукушкин ей не нужен, - сказал профессор.
- Кукушкин брал по пять рублей, - повторил отец. - За что же он их брал?
- Я, как видите, с вас ничего не беру, - сказал профессор, отстраняя отца. - Не в моих принципах брать с людей деньги ни за что.
- А Жислин?! - почти крикнул ему отец. - А врач Жислин?
- Жислин был введен в заблуждение, - сказал профессор, возясь с французским замком.
- Вот еще новость! - Отец был ошарашен крепко. - Вот еще гуси-лебеди перелетные… - Никогда я от отца не слышал такого выражения.
- Откройте же мне, наконец! - сказал профессор.
- Вы меня озадачили, доктор! - сказал отец. - Вы меня чертовски озадачили, как же мне теперь все понимать?..
- Поменьше обращайте внимания, мой совет. Не каждый будет с вами так откровенен, как я. Но мое правило, я считаю своим долгом сказать все начистоту. Только когда больной серьезно болен, я считаю своим долгом ему этого не говорить. Но лечить его. Вы меня поняли?
- Ничего я не понял, - отвечал отец, открывая профессору дверь, - ровным счетом я ничего не понял.
Захлопнув дверь, отец воскликнул:
- Каков гусь, а? Я его хотел вышвырнуть, негодяя, мошенника! Не мог в болезни разобраться! Порол мне глупость целый час! Но у него хватило благородства не взять денег! Ему стыдно брать… Каков профессор?! Но какую чушь он порол, а? Ты слышала, что он порол?
- Что он сказал? - спросила мать.
- Противно повторять, не стоит. Противно его слушать. Хотя он и не взял денег, но более подлого человека я в своей жизни не встречал!
Они вышли на балкон и так стояли, облокотившись на перила, отец крыл профессора, премилая картина.
9
- Алло!
Я чуть от радости не задохнулся, когда Иркин голос услышал.
- Здорово, что ты мне позвонила, - говорю, - ужасно здорово!
Она сразу замолчала, ждет, что я ей еще скажу.
- Ужасно рад, что ты мне позвонила! - твержу. Ничего другого мне в голову не лезло.
- Это я уже слышала, - говорит.
- Я правда рад, клянусь!
- И это все? - спрашивает она своим шикарным голоском.
- Нет, не все.
- Так что же еще?
Хотелось ей картину показать, обрадовался я как сумасшедший. Стал ей про родителей плести, что они не скоро возвратятся, без всякого подхода.
- На что ты намекаешь? - спрашивает.
Я и не собирался намекать, разволновался еще больше.
- Не пройдут эти штучки! - говорит.
Какие штучки? Вот дура!
Вдруг слышу хихиканье, похоже - она там не одна. С подружкой. Между собой затараторили, потом она говорит:
- Хорошо, мы к тебе вдвоем придем, можно?
Терпеть не могу, когда девчонки по двое ходят. У меня немедленно желание появилось их разъединить. Ведь они обычно как вцепятся друг в дружку - не оторвешь.
- Вообще-то можно! - говорю. - Но лучше было бы, если бы ты одна пришла.
- Нет, нет, к тебе я не приду.
Опять они между собой переговорили, она заявляет:
- Подружка раздумала.
И сразу захихикали.
- Ну и оставь ее, - говорю, - оставь ее в покое…
Подружка кричит в трубку:
- Вы хотите, чтобы она от меня отделалась? Не выйдет!
Ирка говорит:
- Для чего это ты нас разъединить собираешься, интересно?
Подружка говорит:
- Лучше проведите нас в оперу, будьте добры, век не забудем, миленький…
Хихикают, дурочки, вовсю. Глупые разговорчики. Хихикайте себе на здоровье! Чуть было трубку не повесил.
- А мороженого нам купите? - говорит подружка.
Я трубку не бросил. Что еще скажут, интересно.
Ирка говорит:
- Страсть хочется чего-нибудь отчебучить, вылезай-ка ты из дому, лучше будет…
…Они стояли у парадной и хихикали.
- Чего бы нам такое отчебучить? - сказала Ирка.
- Поржать охота, - сказала подружка.
- Мы столько ржали, - сказала Ирка, - заржались до упаду!
- Ну и ржите себе на здоровье, - сказал я, немножко на это обидевшись.
- Больше всего на свете мы любим ржать, - сказала подружка.
- Иногда начнем - не можем остановиться, - сказала Ирка. - Умора, да и только.
В атмосфере непонятного ржания чувствовал я себя неловко. Ржать мне было, прямо скажем, не над чем.
- Куда же мы направимся? - сказала Ирка.
- В Ботанический сад, - сказал я почему-то.
Они на меня посмотрели своими круглыми глазами и захихикали.
- Если хотите, можно пойти в другое место, - сказал я, не представляя, куда еще можно пойти.
- Ой, девочки! - сказала подружка. - Пойдемте в оперу! Ой, там, наверное, сегодня Пинкисевич репетирует! Ой, как он танцует, миленький!
- Правда, там сегодня Пинкисевич репетирует, - сказал я обрадованно, всовывая ей пропуск. - Он там сегодня точно репетирует.
- Ой, может быть, мы вдвоем пойдем, - сказала Ирка. - Неужели он сегодня репетирует? У тебя есть, Нинка, деньги? Купим цветы Олежке?
- Пойдемте, я вам куплю цветы, - сказал я. - И можете себе оставить пропуск. Больше он мне не нужен.
- Живем! - запрыгала Нинка. - Каждый день будем ходить на репетиции!!
- Ходите по очереди, - сказал я, - и фотокарточки меняйте. Сегодня одну приклеили - завтра другую. Печатку подрисуйте. К моей фамилии букву "а" припишите.
- Вот отчебучим! - взвизгнула Нинка. - Мы вас никогда не забудем, вы нас спасли! Чур, я первая!
- Но чтобы завтра - я, - сказала Ирка.
- Не забудьте, кто за кем, - сказал я.
Нинка помахала Ирке и умчалась вприпрыжку с моим пропуском, забыв про цветы.
Купили на углу мороженое. Медленно и молча поплелись к Ботаническому саду. Не вязался у меня с ней разговор никак.
Разгуливали по саду многочисленные экскурсии. Возле одной группы остановились. Ирка спросила, пришелся ли мне по вкусу фильм "Свистать всех наверх", и я ответил, что он мне не понравился. "Как может не нравиться фильм, - горячо возразила она, - если там идет речь о любви!" - "Обо всем может быть плохой фильм, если он плохой", - отвечал я. "О любви не может быть", - сказала она твердо. "Обо всем может быть", - повторил я. "Никогда, никогда в жизни!" - возмутилась она. "Но почему же?" - "Потому что это любовь!" - "Ну и что же?" - "Лучше любви ничего не может быть на свете!" - заявила она. "Ну, а если любовь плохая?" - "Любовь не может быть плохой". - "Но фильм-то плохой!" - "Фильм очень хороший!" - сказала она и посмотрела на меня таким взглядом, что упорствовать дальше я не стал. Сдался этот фильм, думал я. Лучше бы о нем не затевать разговора. Напрасно спорил. Сказал бы, что самый лучший фильм, и делу конец.
Я молча смотрел на море. Тишь да гладь. Плывет пароходик, а от него фиолетовые линии.
- В этом фильме сразу не целуются, - сказала Ирка.
- Подумаешь! - сказал я.
- Перед вами тысячелетнее дерево, - сказал экскурсовод, - листья в рот не берите…
- В этом фильме очень красивые платья, - сказала она.
- Подумаешь! - сказал я.
- Агава цветет раз в жизни, - сказал экскурсовод, - листья агавы запекают, их едят…
- Про этот фильм в газетах писали, - сказала Ирка.
- Подумаешь! - сказал я.
Но самое нелепое было то, что я не видел фильма "Свистать всех наверх". Я даже не знал, что такой фильм вообще существует.
Взгляд мой на дощечке справа: "Дорогой друг! Перед тобой фисташка, требует особого ухода и внимания".
На дощечке слева стерты первые слова. Дальше читаю: "…останови того, кто этого не понимает". Чего не понимает? Останови того, кто ничего не понимает. Так лучше.
Слева, справа, сзади, спереди, на всех кустах, деревьях таблички по-латыни, номерки. Все растения с номерками и табличками.
- Вас ждет еще одно удовольствие, - говорит экскурсовод.
Ничего меня здесь не ждет.
- Обратите внимание на примулу, она расцветает перед извержением вулкана, является как бы сейсмографом.
Чепуха на постном масле, никакого вулкана здесь нет.
- Между прочим, я два раза смотрела "Свистать всех наверх", - сказала Ирка, - и нисколько об этом не жалею.
- Семейство кактусов… Опунция димовидия… Семейство кленовых.
Направляется в нашу сторону мужчина с фотоаппаратом. Останавливается и с улыбкой фотографирует женщину из нашей группы. Она улыбается в ответ и позирует. "Карточки ведь все равно не будет", - говорит она. "Непременно будет, чтоб мне пропасть!" - обещает он. Разговорчик у них пошел сразу будь здоров, как по маслу, без единой паузы, даже завидно.
ОН. В нашей группе механики, совпартслужащие и два планериста.
ОНА. А наша группа целиком состоит из текстильщиц.
ОН. Орехово-Зуево? Пардон, Конаково? Прошу прощения - Вышний Волочек?
ОНА. Ведь в точку попали, ой, надо же!
ОН. Я там был, прошу прощения, во время войны. В тысяча девятьсот… году наш батальон стоял, прошу прощения, в универмаге. Как вас зовут?
ОНА. Вам все скажи, все доложи.
ОН. Как же я вам карточку вручу, прошу прощения?
ОНА. Угадайте, как меня зовут, раз вы все отгадываете.
ОН. Отгадаю, прошу прощения, если вы меня не будете торопить.
ОНА. Кто же вас торопит в отпуску!
ОН. Маша? Саша? Галя? Валя? Оля? Маня? Аня?
ОНА. Алексей, скажи ему мое имя.
Медленно поворачивает свою крупную голову на бычьей шее Алексей. Оторвали его от кустов и деревьев. Отвлекли от редкой зелени. Что надо?
Стремительно удаляется. "Пардон - прошу прощения", не ожидал такого финала. Медленно поворачивается крупная голова Алексея на вечнозеленое, дикорастущее.
- Пройдемте в аллею пихт, - говорит экскурсовод.
Басит Алексей:
- А где лилии? Я люблю лилии…
Затопала экскурсия в аллею пихт…
Не желаю я в аллею пихт!
И не желаю в любви объясняться. Такие слова говорить - все равно что повеситься. Люблю, люблю, я вас люблю, никто вас не любит, не полюбит, вас могут разлюбить, а я не разлюблю, никто вас так любить не будет, моя любовь сильнее всех, "…я вас люблю, чего же боле, что я могу еще сказать…" Пусть она мне и объясняется, как у Александра Сергеевича Пушкина. С какой стати должен я ей в любви объясняться, а не она мне? Кто это придумал? Я должен ей шептать: "Люблю", а она мне в ответ: "Что вы сказали? Повторите, пожалуйста, я вас не слышала…" Адью фердибобель, как Штора выражался. Да и откуда я знать могу: люблю я ее или не люблю? Если она мне нравится, так Лена-артистка тоже нравится. И Сикстинская мадонна. Любовь, я считаю, - навеки. Как Ромео и Джульетта - полюбили друг друга и на тот свет отправились без всяких штучек. Вот это точно. А кто сто раз в любви клянется, а потом заявляет: я тебя разлюбил, прости, пожалуйста, - ничего себе любовь!
- Как может быть "Свистать всех наверх" плохой фильм, ели там идея любви! - вдруг сказала Ирка.
- А кто сказал, что плохой фильм? - спросил я.
- Ты сказал!
- Ничего я не говорил, пошли отсюда!
10
- Какая же это картина?! - возмутилась Ирка, когда я ее подвел к стене.
Мне показалось, она меня хочет ударить по щеке.
Я отошел подальше и совсем не к месту прочел свое единственное стихотворение, сочиненное на уроке арифметики:
Рожден ли я средь людей теряться,
Спокойной жизнью наслаждаться,
Прожить бесславно свой недолгий век
И умереть как жалкий человек?
Сзади меня совсем не Иркин голос спросил:
- Как фамилия?
Я обернулся.
Вот уж не ожидал я увидеть товарищей милиционеров! Как они появились? Дверь оставил раскрытой. Какая теперь разница.
- Чего вы? - сказал я. - Я ничего…
Я хотел выскочить в дверь, но меня перехватили.
- Спокойно, спокойно, - сказал старший лейтенант, - ишь ты…
- Что я сделал?! - сказал я.
- Покажите-ка вот эту книжечку, - попросил он.
На столе лежал "Суриков".
- Давайте-ка, давайте-ка ее сюда.
Он сам взял "Сурикова", повертел в руках и передал сержанту.
- А вы, барышня, что тут делаете?
- В гости пришла, - сказала Ирка.
- Погостили, а теперь домой идите.
- Ну, я пошла, - сказала Ирка.
- До свидания… - сказал я.
- Соберите краски, - сказал старший лейтенант.
- Нету у меня никаких красок, - сказал я, - кончились у меня все краски.
- Ну и ну! - сказал он, глядя в упор на стену. - За это я бы своего сына по головке не погладил!
Сержант рассматривал стенку с интересом. Он потрогал краску и тоже измазал палец, как мой отец.
- И на это ты все краски угробил? - спросил с недоумением старший лейтенант. - А теперь отвечать придется, ай-ай-ай! Я бы всыпал. Ну, дает! Кто у тебя родители?
Я молчал.
- Приличные, наверное, родители, а сын - вор.
- Доверху все замазал, товарищ старший лейтенант, - сказал сержант, - живого местечка не оставил, товарищ старший лейтенант.
- Воруем, значит, "великие художники"? Сурикова крадем, костюмы, краски…
- Какие костюмы?
- Ах, мы о них не слышали?
- Не знаю я ни о каких костюмах!
- Сурикова, значит, украли, - очень хорошо!
- Зелененькой красочкой, товарищ старший лейтенант, похоже, из ковша лил…
- Распустились молодые люди.
- И потолочек прихватил, - сказал сержант.
По стене скользнул солнечный зайчик и пошел плясать по краскам. Наверное, какой-нибудь мальчишка баловался зеркальцем на противоположном балконе.
- Намазюкал, аж глаза ломит, товарищ старший лейтенант, - сказал сержант.
- Ну, пошли, художник, - сказал старший лейтенант.
- А как я родителям сообщу?
- Раньше нужно было о родителях думать, молодой человек.
Кошмарики, пропало ваше чадо…