И сам-то я не лучше начал, а теперь поймай его, он не дает сосредоточиться, делают ему замечание, а он свое. Бьет открытой перчаткой, опасно низко ныряет, а на предупреждения он плевал, если он иначе не может. Никакого желания у меня вначале не было идти на бессмысленный обмен ударами, а он только к этому и стремился, больше он ничего, по-моему, не умел. А я туда же, попался на удочку! Злость моя показала свое. Несколько сильнейших косых размашистых, от которых можно было всегда уйти, я пропустил в голову в запальчивости. Недостойная драка, сумбур, Азимов то-то мне кричит, куда там, буду я его слушать, захлестнула меня атака. Примитивнейший поединок, два кретина, кто больше кого изуродует. Нога к ноге, он мне, а я ему. Передвигаться, передвигаться, ага! Заставлять его пролетать, промахиваться, верное дело, а я снова полез. Налетел на прямой, даже голова кверху подпрыгнула. Вошел в ближний бой, он наваливается, толкается, захватывает, тычет в лицо головой, не провести мне чистого удара, очень неудобно. Отрывась от его обхватов, отскакиваю, бью апперкот в подбородок, но мимо. Трудно его подловить, очень трудно, он все время в самых невероятных положениях, сбивает дистанцию, не знаешь, что он через секунду выкинет. Мое лицо в крови, да и его тоже, везет мне на травмы! Если он мне бровь разбил, ему победу засчитают, крепыш, дыхание у него и вправду как мотор, заметно. Нападать, напирать! И он в свою очередь нападает, напирает, наваливается, атаки с двух сторон, бойцы-молодцы, на износ, шпарьте, шпарьте дальше. Удары он переносил поразительно, в этой рубке я наверняка всадил в него несколько крюков справа, правда, может быть, недостаточно точных… Они на него никакого впечатления не произвели, не ослабили его темпа, не поколебали. До самого конца раунда он лез на меня в своей грубой "грязной" манере, без всяких правил, вышибая меня из колеи. А злился я все больше. И тут же поплатился. Его размашистый косой отбросил меня к канатам возле моего угла, и он кинулся меня добивать. Ударил гонг, судья оттолкнул его, в башке у меня так шумело, что я направился не в свой угол, но, дойдя до середины, понял ошибку и повернул обратно. Чувствую себя слабым, голова кружится. Сажусь на подставленный табурет. Парк - свистящий и бурлящий, качаются кипарисы… Орут - наподобие обвала.
- Голова как яблоко на тарелочке! - твердит мне в ухо И-И, а Дубровский старательно машет полотенцем, свежий воздух, хорошо. Струя нашатырного спирта в нос, сразу легче.
- Мне трудно с ним работать, - говорю, - никак…
Я вижу своего противника, он даже не сел на табурет. Стоит ко мне спиной, переминается с ноги на ногу. С дыханием у него, как видно, сверхнормалыю, не устает ни черта, раз не садится. Кировабадские секунданты вообще не выставляют табуреток, все боксеры отдыхали на ногах, и ни один из них не выдохся, казалось, могли продолжать бы еще сколько угодно.
- Мне трудно с ним работать, - повторил я почти с отчаянием, - его следовало бы дисквалифицировать, он попал мне вниз…
- Молчи, молчи, без разговоров… Всех их надо тогда дисквалифицировать… Никто не подготовлен… Левым свингом, ты понял меня? Левым свингом встречай…
Я кивнул.
…Я ударил его левым свингом, и удар прошел. Но мало на него подействовал. Я повторил удар и опять попал, и он слегка зажмурился. Он кинулся в атаку, и я снова встретил его левым свингом, и на этот раз он остановился и качнулся. Я бросился на него, но он тут же на меня навалился, раза два ударил меня по затылку. Судья растащил нас. Как ни странно, я опять, в четвертый раз, провел левый свинг и почти одновременно апперкот в корпус, два удара, которые я так старательно разучивал. Удар в корпус, не дошел до цели. Два боковых слева-справа пошатнули меня. Мысленно я зарекся повторять заученный приемчик.
Провел еще несколько одиночных ударов левым свингом в голову, после чего он изволил подставить перчатку. Можно судить, насколько он недогадливый, несообразительный, но я ничего не мог с ним сделать. Провести заученные четкие серии с завершающим ударом мне не удавалось. Может быть, я недостаточно их разучил, недостаточно отработал. Наверное, я выглядел не лучше его. Он лез так же вперед, нырял низко и опасно, и как я ни старался подловить его снизу во время нырка - безрезультатно. Ничего себе противники мне попадаются. Не те мне противники попадаются, не те! Среди юношей мне пары не нашлось, а здесь - милости просим! Объявили его года, так даже кировабадские зрители загалдели, посочувствовали бакинцу. Двадцать лет, а мне объявили семнадцать, годик мне прибавили. Бил он сильно, но удивительно неточно. Попасть случайно под его размашистый длинный косой мне бы не хотелось. Не устал он ни капельки. Усталости я тоже не чувствовал, но нервное напряжение, пропущенные удары, особенно в первом раунде, сказывались. И самое печальное - сам я бил неточно. Гонг застал нас в обоюдной атаке, мы не сразу его услышали, настолько увлеклись. Такие схватки неискушенному зрителю доставляют удовольствие, ударов много, морды кровавые, давай бей еще! Зрелище неприятное. Нелепо получать удары и не пытаться от них уходить, не уметь защищаться. Тупая драка, нет искусства, нет красоты, умения и мастерства, технического поединка, где бойцы словно играют. Рожу мы набили друг другу, как говорится, достаточно. Дальше некуда. А бокс шел плохой.
Перед третьим раундом я не слышал своих секундантов, несмотря на то что левый свинг, по их советам, у меня несколько раз проходил. Меня опять охватила дикая злость, мне надоело проигрывать, и я решил выиграть во что бы то ни стало, как и вначале, лезть напролом. Злость мешала мне думать, мешала соображать. Я кинулся со своего места и застал противника в его углу, где он незамедлительно бросился на меня так же глупо. Я почувствовал, что устал. Выдержать такой бешеный темп трудно. Я не хотел, чтобы повторился первый бой, где я оказался беспомощным от усталости и противник мог делать со мной что хотел. Я решил сбавить темп. Противник этого делать не собирался. Я попробовал уходить, отвечая одиночными ударами, заставлял его промахиваться, проваливаться. Мой левый свинг его раздражал. Я понял безрассудность своих стихийных атак в двух раундах и пожалел, что не повел себя так раньше. Я обрабатывал его сейчас свободно, хотя и отступал. Не подпускать его к себе не представляло особой трудности с его несообразительностью, оголтелостью. Теперь я наблюдал за ним и понимал его. Я видел его замахи и легко уклонялся. Вовремя реагировал на его броски, и он проскакивал мимо. Никчемно мое "вперед!" в сочетании со злостью в подобной ситуации! В один из моментов я отчетливо увидел, вернее, почувствовал, как сейчас легко броситься с апперкотом в корпус, повторить свой прием. Я был уверен: он не среагирует в ответ. Левый свинг и правый апперкот. С подскоком апперкот на глазах у всех казался мне возможным в этот миг. Я понял в ту секунду, что удар пройдет. Раз-два! Он крякнул и согнулся пополам. Я отработал это "раз-два!", как на снаряде, безнаказанно, он не среагировал никак. Я встал в угол, и судья начал счет. На счете "восемь" он поднялся, но вперед уже больше не пошел. Удар деморализовал его. Он его еще ощущал. Я ударил его левым свингом, заставляя поднять руку от корпуса, и с тем же подскоком повторил апперкот. Отлично! На глазах у Азимова, Дубровского! Он доплелся до каната, сделал два шага и повис на нем.
Когда подняли мою руку победителя, я подумал: так и должно было быть, не проигрывать же мне всю жизнь.
Включили опять динамик. Понеслась песня о девушках, уезжающих на Дальний Восток. Прекрасная песня! Объявили перерыв.
Азимов обнял меня, поцеловал и в то же время возбужденно твердил без умолку:
- Ну, так нельзя, нельзя так…
- Чего нельзя?
- Так безобразно лезть нельзя…
- Не мог я с ним…
- Глупый противник, а ты еще глупей.
- Не оскорблять, я выиграл! - сказал я гордо.
- Кто же тебя оскорбляет, милый ты мой…
- Нечего было меня пугать!
- Кто пугал тебя? Дубровский, ты его пугал?
И-И не скрывал радости, а мне хотелось сейчас побыть одному.
В раздевалке возле Алешки Шароева вертелся чернявенький. Да что он, наемный, что ли?
- Брысь отсюда!
Он попятился.
- Гони его, Шароев.
- Да я на него и внимания не обращаю, - сказал Шароев. - Он даже мне нож показал. Неохота связываться.
Я схватил чернявенького за шиворот и вытолкнул за дверь. Он огрызался. Иди, иди отсюда, тут тебе не Соединенные Штаты!
Все вышли в парк на воздух. Шароев отправился за чернявеньким.
Я добился своего, добился! Выиграл! Блестяще выиграл. Я был счастлив. Рад, что никто сейчас не мешал. Я был один. Со своей победой. Доносились сюда звуки радио.
Просунулась голова чернявенького и сейчас же скрылась. Настырный тип, искал Шароева. Болеет за своих активно, даже слишком.
Вошли Азимов с Дубровским, едят мороженое, предлагают мне. Возвращаются ребята. Похлопывают меня, улыбаются, мигают, рассматривают, будто впервые видят. Еще бы, чистая победа! Чистая!
9
На другой день прочел о себе в газете черным но белому: талантливый парнишка. Перечитываю несколько раз, - в газете написано, в газете! Кто теперь скажет, что я не талантливый парнишка, я им газету покажу! Никогда в жизни обо мне в газетах не писали! Расхваливают Пашку Никонова, Гасанова, Шароева.
Свертываю газету, аккуратно кладу в карман. Не купить ли еще? Одной мало. Факт, мало. Отправляюсь к ларьку.
У киоска очередь. Стоят люди за газетами, а в газете про меня. Кто последний? Знакомое женское лицо. Ах, вспомнил! А рядом с ней Картошин!
- Здравствуйте, не узнаете?
- Ах, - Катя Картошина протянула мне руку, - как вы сюда попали? Паша, ты его не узнаешь?
Подаю руку Картошину. Как же, как же, он помнит, жуткий вечерок, моего дядю он часто вспоминает.
- Какими судьбами вы у нас?
Вместо ответа я вынул из кармана газету, представился случай похвалиться.
- Здесь про вас? - удивилась Катя. - Скажите на милость, вот не подумала бы! Смотри-ка, Паша, смотри-ка…
Подходила очередь. Я взял пять газет и тут же сказал:
- Одну могу вам подарить на память.
- Очень приятно, - сказал Картошин, - так, значит, вы боксер? Добровольное спортивное общество?
- Добровольное, - сказал я.
- Левой, правой, левой - ать! - Он неуклюже замахал кулачками. - Не уважаю, не признаю.
- Да я просто на соревнования, - сказал я виновато, хотя виноватым себя не чувствовал.
- Как Виконт? - спросила Катя.
- Гнус он! - сказал я. - Гад!
Они как по команде посмотрели на меня.
- Ведь он ваш дядя!
- Никакой он мне не дядя!
- А кто же он?
- Жулик!
Они переглянулись.
- Он всегда был нечистоплотен, ваш дядя…
- Никакой он мне не дядя. Нагородил я тогда с бухты-барахты, а зачем - и сам не пойму. Взял да и нагородил. А сейчас вот перед вами стыдно. Гад он. Больше он никто.
- Чем же он вас обидел?
- Не дядя он мне, не родственник, понимаете, а просто я у него работал, частная лавочка, неохота объяснять…
- Вы уж объясните, раз начали, - сказала Катя.
- Никто у него не заседает, никого он не принимает, про министров вам наврал, про все…
- Паша, ты смотри, а мы с тобой как были дураками, так и останемся. Дурачит нас любой, а мы туда же, рты раскрыли, мальчишка нас обвел вокруг пальца…
- Зачем же вы нас дезинформировали? - спросил Картошин строго.
- А я и сам не знаю, захотелось поболтать.
Вышли к реке Гянджинке. Постояли. Широкое русло почти высохло. Спустились вниз, пошли по руслу. Под ногами чиркали камни. Проносились ласточки.
- Когда-нибудь речка разливается по всему руслу или всегда так мало течет? - спросил я.
- Особенно она не разливается, - сказал Картошин, - хотя воды бывает больше.
- Ну, а насколько больше?
- Немного больше, немного меньше, но в принципе на все русло ее никогда не хватает.
- А почему?
- Ах, откуда мы знаем! - сказала Катя.
- А я думал, вы знаете.
- Послушайте, почему мы должны знать, как вы думаете? - сказала Катя немного раздраженно.
- Потому что вы здесь живете.
- Живем, а дальше что?
- Вы же видите речку.
- Вы опять, наверное, дурака валяете, или как вас понять?
- Нисколько, просто мне интересно знать: разливается речка по всему руслу когда-нибудь или нет.
- А зачем вам это?
- Интересно.
- Вы меня извините, но, может быть, это бокс на вас так дурашливо действует? Вы задаете никчемные вопросы, но в то же время дураком вас не назовешь.
- Что же странного в моем вопросе? Если я хочу знать про речку, значит, в этом что-то странное? Предположим, вы не знаете, разливается она или нет, то так и скажите, что не знаете. Широченное русло, а речушка малюсенькая…
- Ах, отстаньте! - Катя поправила волосы, и взгляд ее устремился вдаль. - Вы лучше расскажите о вашем лжедяде, чем приставать к нам с речкой.
На какой-то момент они вдруг опять показались мне теми же, заслуживающими подначки, но у них были открытые лица и любопытство открытое, хотелось им ясности - только и всего.
- Я вам уже сказал, что он гнус. Не отдал мне долг. Сбежал, как трусливая собака, и никакой он мне не дядя.
- Он был вам должен?
- Представьте, был мне должен. - Мне не хотелось объяснять.
- Он у вас занял?
- Занял.
- А откуда у вас деньги, простите?
Я развернул газету со статьей о боксе.
- А откуда у меня удар, вы не спросили?
- Боксом вы заработать не могли. В ваши годы вы нигде не могли заработать много денег.
- Нигде не могли, - сказал молчавший до сих пор Картошин.
- У него я их и заработал, - сказал я нехотя. - Если бы я его встретил, я двинул бы ему в солнечное сплетение, чтоб он знал, как обманывать и не платить за работу, но он сбежал.
- Что за работа? - спросил Картошин.
- Делали одну продукцию, - сказал я. - Я вам объяснял: частная лавочка.
- Не нужно работать в частных лавочках, - сказал Картошин, - и поделом вам. Молодой здоровый человек, в добровольном спортивном обществе, и пробавляется частной лавочкой, куда годится! Вы подумали?
- Я хотел заработать деньги, что плохого?
- Ну, вы их заработали?
- Заработал.
- Где они?
- Как где?
- Ну, где ваши заработанные в лавочке деньги? Где?
- Я же вам объясняю: он сбежал.
- Значит, вы их не получили?
- Ясно, не получил.
- Значит, ничего не заработали?
- Выходит, нет.
- А знаете, почему? Закономерно! Изготовляя продукцию в частной лавочке в нашем обществе, вы неминуемо заработали на орехи! - Он засмеялся.
- Не надоело вам читать мне нравоучения? - сказал я. - Вам-то что?
- Вот то-то и оно, - сказал он. - Хотят полегче, противно, Катюша.
- Отстань, Паша, - сказала Катя.
- Куда же он сбежал? - спросил Картошин.
- Сбежал из дому. Смылся.
- А жена? - спросила Катя.
- У родственничков его торчит, как он выражается.
- Похоже на него, - сказал Картошин. - Он всегда вовремя смывался. Всячески жульничал, изворачивался как мог. Пускался на различные аферы, насколько я его знаю. Помнишь, Катя, он продал стулья нашего факультета?
- Да, это был трюк!
- Продал стулья факультета? - удивился я.
- В один прекрасный вечерок, после занятий, подъезжает машина, все стулья спокойненько перетаскивают в грузовик и увозят в неизвестном направлении. Являются студенты на другой день - ни одного стула, никому и в голову не пришло, что его работа. По подложной бумаге выдали стулья, без всякой задержки. Удивлению не было конца.
- А потом, потом?
- Теперь вы нас будете допытывать?
- А как потом узнали?
- Длинная история. Сам толком не в курсе. За эту махинацию его исключили. Непонятным образом увернулся от суда, кажется, родственники жены имели связи, в этом роде. Легко отделался. Как я понимаю, и сейчас не собирается расставаться с махинацией, из вашего разговора.
- Меня он надул очень ловко, - сказал я.
- Вы думаете, он только вас надул? После отъезда присылает письмо, расписывает свое тяжелое положение, просит одолжить денег. У самих скоро прибавление семейства, забот по горло, но посылаем из скромных сбережений, и ни слуху ни духу…
- Да разве ему можно посылать!
- Не без вашей помощи, так расписали, огорошили людей, мы за него порадовались…
- Васю надул, - сказал я, - супермена…
- Ах, тех… Ну, при случае они его надуют, о них вы не беспокойтесь.
- Нет, они не такие. Честно у него работали, так же как и я. И ничего не получили. Они просто не могут себя найти. Очень трудно найти себя. Они не жулики, хотя и пьют. Скорей всего, они не своим делом занимаются, но они не воры. Они никогда ничего не украли, никого не обманули. Разве выйдет из Васи поэт, а из супермена художник? А они верят. Не могут они себя найти…
- Откуда у вас такая мудрость? - сказала Катя. - Можно подумать, вы старик.
- Я не старик, но я вчера выиграл. Вы видели газету? Я знаю, что мне дальше делать, ясно вижу свой путь, понимаю, чем мне заняться. Я нашел себя, а они не нашли.
- Ну, разве вы себя нашли? - улыбнулась Катя. - Не велика находка…
- Ха! - возмутился я. - Мне даже неохота отвечать!
Мне казалось, я нашел себя окончательно и бесповоротно. Вчерашний выигрыш поддал мне сил, вскружил мне голову, уверенности во мне прибавилось, дай бог! Вперед - и никаких гвоздей!
- Вы себя не нашли, - продолжала она с мягкой улыбкой, чуть снисходительно, - не ваше это занятие, вы меня вспомните.
- В чем же я, по-вашему, должен себя найти?
- С такой фантазией, сколько вы нам тогда плели, я помню хорошо…
- Ну, это я необдуманно…
- Все равно обдуманно, - сказала она, мягко улыбаясь. - Я вас вижу.
- Вы нас в Баку ввели в заблуждение, - сказал Картошин. - Хотя мне трудно было представить перевоплощение моего однокашника, однако я поверил, а потом эти выстрелы и компания… Я не знал, что думать… Я решил, что сошел сума… но, поскольку праздник, мы решили… Век живешь, дураком помрешь, Катюша.
- Родители о вас не беспокоятся? - спросила Катя.
- В каком смысле?
- Ну, вот вы уехали, один… У вас есть родители?
- Они обо мне всегда беспокоятся. У меня очень хорошие родители - наверно, лучше родителей на свете не бывает…