- Маленькая?! Левая у подбородка вместо правой - маленькая ошибка? Шиворот-навыворот получается, верно я говорю, Дубровский?
- Нарисуй меня в стойке, - просит Шароев, - выйдет?
- Гасанова сможешь нарисовать? - спрашивает Гасанов.
Азимов отводит меня в сторону.
- На целый лист перерисуешь фотографию жены? В молодые годы снималась. В раму вставлю.
- Вы же только что меня ругали!
- Я?! Отличный рисунок! Боец отличный изображен! Левая рука вместо правой - только и всего.
- Раньше я рисовал, - говорю, - теперь бросил. Не получится у меня портрет.
- Получится, еще как получится. Ты только не волнуйся. Ты, главное, не волнуйся. Если человек рисует, он никогда не бросит, до конца жизни будет рисовать. Если бросит - опять начнет. Непременно начнет!
- С чего вы взяли, что я опять начну?
- Портрет нарисуешь?
- Ну, так и быть, Шароева в стойке нарисую, просит человек. Гасанова нарисую и больше не буду в жизни рисовать.
…Все отправляются домой, а я остаюсь один в зале оттачивать удары. Ключи мне И-И доверяет. У меня желание остаться, а И-И не против.
Ключ у меня теперь не от оперы, а от боксерского зала.
Добился ключа.
Многого еще добиться нужно.
15
Она улыбалась как ни в чем не бывало, будто не кидала в меня сверху цветочные горшки. Смотрела на меня и улыбалась тепло и приветливо. Сама подошла и спросила, как и что, как мама, будто ее моя мама больше всего на свете интересует. Я сказал, мама ничего, все в порядке, папа тоже жив-здоров. А она все стоит, не уходит. Вдруг говорит:
- Давно пришел бы. До сих пор прийти не мог, не стыдно?
- Разве я к тебе не приходил?
- Ах, тогда, в окно? - Она засмеялась. - А ты приходи в дверь, ладно? Позвони по телефону и приходи. Хорошо?
- Я приду.
- Непременно приходи.
Заглянула в меня своими круглыми глазами.
На другой же день ей позвонил.
- Алло! Я так рада! Сейчас же заскакивай!
Открывает дверь и чуть не вешается мне на шею. Без умолку тараторит, целует меня в щеку, не ожидал. Предлагает жидкий шоколад в чашечке. Сроду не пил. Сидим с жидким шоколадом, попиваем маленькими глоточками.
- Откуда, - спрашиваю, - выкопали этот жидкий шоколад? Где его продают? Ни разу не пил.
Она улыбается.
- Обыкновенный, в плитках. Сваришь его, и готово. Мама в одной книжке вычитала. Нравится?
Я сказал, нравится.
- А я тебе не нравлюсь? - спрашивает.
- Кто тебе сказал, что не нравишься? Конечно, нравишься. А где этот тип?
- Я с ним в ссоре.
- Вот оно что.
- Тебе что до него? Подумаешь, я о нем даже не вспоминаю.
- А обо мне вспоминаешь?
- Я хотела тебе позвонить вчера, а потом…
- Позвонила бы.
- Налить тебе еще?
- Налей.
Мы сидели и пили под зеленым абажуром жидкий шоколад, как в шикарном фильме. Под стеклом в серванте стояли рюмки, этажи рюмок, чашек и фужеров. А на серванте вазы, много хрустальных, разных цветов. Вся комната для меня состояла из рюмок, ваз, разноцветных хрупких стекляшек.
Никогда у нас разговор не протекал настолько гладко, просто, естественно, без напряжения. Я всегда хотел, чтобы она меня с полуслова понимала, но этого у нас никогда не получалось. Мне всегда казалось, она должна думать так же, как и я, но она никогда так не думала, а скорей наоборот. Ее мысли всегда шли в другом направлении, ни капельки контакта. Ее улыбку я принимал совсем по другому поводу, она всегда улыбалась не тому, чему я думал, и непонятно, чему хихикала. Даже если мы вместе улыбались или смеялись, то каждый по-своему, а не одному и тому же, как я предполагал.
И я сказал ей об этом.
- Ты что, святой, да? - сказала она.
Меньше всего на свете считал я себя святым.
- Почему святой?
- А что же ты?
- Чего?
Она вздохнула. Опять я ее не понимал и расстроился.
- Бабушки дома нет? - спросил я.
- Нету.
- А где все-таки твой приятель?
- Я же тебе сказала: он мне надоел. - Она перешла на кушетку, устроилась полулежа, обнажив ноги намного выше колен, а рядом поставила чашечку с горячим жидким шоколадом.
- О том, что он тебе надоел, ты мне не говорила.
- А как я сказала?
- Не помню.
- И я не помню.
- Ты вроде сказала - с ним в ссоре… И еще сказала - о нем не вспоминаешь, так?
- Чего ради он тебе сдался? Мало ли…
Она не договорила, а меня словно иголкой кольнуло это "мало ли".
- Я хочу быть самостоятельной и иметь призвание актрисы, - вздохнула она, - а еще я хотела бы иметь ребенка…
Я ужасно смутился, сам не знаю почему, что ж плохого иметь ребенка, но я сильно покраснел, а она сказала:
- Да ты совсем ребенок.
А она не ребенок, вот те на… Я вытащил из кармана газету, показал ей, где написано про меня, но это ее нисколько не заинтересовало.
- Ты мне нравишься, - сказала она, - но не за это. Чудак, разве за газетную статью можно нравиться?
- А за что же?
- Так…
Она отпила глоток жидкого шоколада и сказала:
- Нравятся просто так… Ни за что…
Она вовсе не хихикала, как обычно, что бы это значило? Скорей всего, просто так - не хихикала, и все. Я видел у нее во рту два маленьких миниатюрненьких клычка, два остреньких зуба, и вспомнил, она хвалилась, что ест сырое мясо, очень любит. А за что она мне нравится? Не за клычки же во рту, в самом деле? Просто нравится.
- Дай-ка мне твою руку, - сказала она.
Я встал и опрокинул чашечку с шоколадом.
- Ничего, - сказала она.
Я сел с ней рядом на кушетку и дал ей руку.
- Интересные линии, - сказала она, внимательно разглядывая мою ладонь, - а такой линии я в жизни не встречала, никогда не встречала, ты понимаешь?
- Какая линия?
- Вот эта.
- А у тебя такой линии нету?
Я взял ее руку, у нее такой линии не было.
Я сейчас же обнял ее, получилось неловко.
- Осторожно, - сказала она, отстраняя чашечку с жидким шоколадом, - пятно потом ничем не смоешь.
- Убери ты ее! - сказал я.
- Ишь ты какой!
Я отстранился, в душе обиделся, расстроился, что она не может для меня убрать эту чашечку.
- Многие девчонки обманывают родителей, - вдруг затараторила она, - уверяют, что у них с мальчишками чисто товарищеские отношения. А родители верят, наивные родители, правда? Ужасно наивные родители! А разве не могут быть чисто товарищеские отношения?
- А с ним у тебя были чисто товарищеские отношения? - спросил я тревожно.
Она вдруг резко обняла меня и поцеловала.
- Товарищеские, - сказала она кокетливо.
Но тревожное чувство не проходило, а кокетливость ответа раздражала.
Я спросил:
- Кого вы ходили встречать на вокзал?
- А ты откуда знаешь? Мы так всполошились! Никого у нас в Кировабаде нет, ни родственников, ни знакомых, приходит телеграмма одна, вторая - от кого? Что бы могло значить?
- И кого же вы встретили?
- Представь себе, никого. Отец до сих пор об этом вспоминает. Мама предлагала сходить в милицию.
- А в милицию зачем?
- Чтобы не тревожили людей попусту. Отец в тот день на работу не пошел, все волновались.
- Разве телеграмма не тебе была послана?
- Откуда ты все знаешь? Мы не поняли кому, у нас с мамой одно и то же имя, и бабушка - Ирка. Мне-то уж никак не могла быть телеграмма.
- Это я послал телеграмму, чтобы ты меня встречала. Откуда я знал, что вы все Ирки? Но я сбежал, увидев вас. Выходит, отчебучил.
- Ой, здорово! Нет, правда?! Неужели ты послал, ох! - Она захохотала, чуть не задохнулась. - Вот за это ты мне нравишься! Ты больше всех мне нравишься.
- Больше всех? - В голову настойчиво стучали слова: "не чисто товарищеские отношения".
Она вдруг вскочила с тахты, отбежала к окну и оттуда негромко крикнула:
- Отвернись на минутку!
Я послушно отвернулся.
- Теперь можно!
Она стояла в немыслимо театральной позе, завернувшись в тюлевую занавеску. Она изгибалась, поворачивалась во все стороны, представляла себя не то персидской танцовщицей, не то индийской, кого-то, в общем, представляла.
Платье ее висело на спинке стула.
Неожиданность ее поведения обескуражила меня.
- Здорово я придумала? - услышал я ее шикарный голос.
Я старался не смотреть на нее.
- Здорово я выгляжу?
Я шагнул к ней, но смахнул чашечку с шоколадом и остановился. В это время в дверь позвонили.
- У бабушки нет ключа, - сказала она, выпутываясь из занавески, хватая со спинки стула платье.
Я направился к окну.
- Сиди, сиди, - сказала она.
Она пошла открывать, а я вылез в окно.
16
Поразительно: Иркина мамаша шла по улице с гимнастом! Гимнаст поддерживал ее вежливо под руку, когда они переходили улицу.
Я сделал вид, что их не замечаю, но не тут-то было. Мамаша набросилась на меня с криком, а гимнаст стоял рядышком, держал ее под ручку и кивал башкой, как болванчик.
- Отстаньте от моей дочери! - кричала она мне. - Не смейте ее преследовать! (Вот те на, кто же ее преследовал?) Не смейте терроризировать мою дочь! На вас найдется управа! Болтающиеся без дела молодые люди! Если вы хоть на шаг приблизитесь к ней, если вы скажете ей хоть слово, я приму меры самые решительные! Вы не имеете права влезать в окно в отсутствие родителей! Вы подло всполошили всю семью сомнительными лживыми телеграммами! Нелепей вы ничего не могли придумать? Не попадайтесь на глаза моему мужу, он вне себя от гнева, не попадайтесь ему на глаза! Вы попортили нервы порядочной семье телеграммами, а теперь сбиваете с толку дочь! (Да кто ее с толку-то сбивает?) Как вы смели? Вы знаете, как это называется? Мы за вас возьмемся, имейте в виду, мы это так не оставим, и вы не улыбайтесь, не прикидывайтесь! Зачем вы лазали в окно? Ты видел, Саша, как он вылез в окно?
Саша кивнул.
- А куда вы дели горшки с балкона? Неужели прихватили их с собой? Вы и на это способны, подумать только!..
- А ты не кивай головой, - сказал я гимнасту, - а то она у тебя отвалится.
- У меня к вам особый разговор, - буркнул он, - я вам его выложу в другой раз.
- Лучше скажите мамаше, чтобы она не орала на всю улицу, - сказал я.
- Мы с вами еще встретимся, - сказал он.
- Ведь мы уже встречались, и вы тогда хорошенько получили, и пока с вас хватит. Но если понадобится - приходите за новой порцией.
- Он и тебя оскорбил? Он смел тебя тронуть? Какая наглость!
Гимнаст стоял зверски красный и бормотал что-то невнятное.
Я не мог ее больше слушать. Для меня многовато, внезапно, среди бела дня.
- Дайте пройти! - крикнул я.
Мамаша закричала мне что-то вслед.
Чем я ей насолил? Тоже мне - трое Ирок! Чего на меня взъелась, не пойму. А этот пристроился, мамашу за ручку водит. Спелись, фердибобели. Устроили театральное представление.
Не стоит обижаться.
Свои у них семейные дела. А у нас свои.
17
Предновогодняя метель пошла крутить по улицам, норд подул с моря, завертелась пурга бакинская. Захлопали окна, посыпались стекла, завыли провода. Баку - город ветров, дует и дует чуть не каждый день в году. Море сейчас беснуется, а деревья гнутся и качаются. Идут с трудом прохожие навстречу ветру, прижимая шляпы к голове, а к ногам юбки. Ударит ветер в спину и понесет по улице.
В окнах Шторы горел свет.
Я поднялся и позвонил.
- Бальзак! - сказал он хрипло и испуганно. - Приветик…
- Приветик, - сказал я, вошел в дверь без приглашения, боялся, он захлопнет. В любую минуту он может фокус выкинуть, знаем мы теперь.
- Только тише, - предупредил он, - тише. В такую погоду, ай-ай-ай, одичалого коня…
- Не ожидали? - спросил я.
- Тише, - сказал он, - я прошу: тише…
- Не буду тише! - заорал я, вспомнив почему-то московского кинорежиссера.
Я застал его врасплох, но он быстро оправился, вошел в свою роль.
- Возьмем талантливого Маршака, - сказал он, - "…лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит…"
- Не будем брать Маршака! - заорал я агрессивно, не понимая, к чему он клонит. - Вспомните лучше, как вы у меня рыбу копченую вытащили!
- Какую рыбу?
- Воблу, - сказал я, чувствуя, что затеял совсем не тот разговор.
- Какая там еще вобла! Не до шуток. Брось чудить.
- Забыли? По-королевски меня хотели угостить? Теперь вспомнили?
- Вареньем я тебя угощал, а не воблой.
Вполне возможно, он забыл, да и вспоминать было ни к чему.
- Воблу мне подменили, - продолжал я ненужный разговор.
- Что тебе надо? - спросил он, наигранно подбоченясь.
- Будто вы не знаете! Мне нужны деньги, которые я заработал у вас! Вы это прекрасно понимаете. Вы подло от меня сбежали. Вы подлый человек, но теперь вам улизнуть не удастся. Отсюда я вас не выпущу!
- Из моей же собственной квартиры?
- Да, из вашей!
- Тише, я же просил: тише…
Но я зашелся.
- Неужели такие нахальные люди бывают на свете?! Вы надули не только меня! И другие к вам тоже явятся! И придется вам держать ответ, бесчестный вы человек!
- Я никому не должен и ничего не знаю, - сказал он. - Убирайтесь от меня все! Плевать я на вас хотел, дураки несчастные!
- Придется вам все-таки заплатить, - сказал я, чувствуя, что мне становится тяжело дышать от волнения.
- Я без гроша, милый, - сказал он.
- Не пойдет! - сказал я.
- Чего не пойдет?
- Так не пойдет. Платите мои деньги.
- Шиш тебе! - сказал он вдруг. - Понял? Шиш! Давай драться.
Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.
Он стоял передо мной, скорчив рожу, засучивая рукава, и сопел как паровоз.
- Драться? - удивился я. - Вы хотите со мной драться?
Он сразу почувствовал мою уверенность в этом деле.
- А что? - спросил он настороженно.
- Давайте, давайте, подходите ко мне, не стесняйтесь… - сказал я.
- А что? - опять спросил он.
- А ничего, - сказал я, - подходите, я вас стукну. И постараюсь посильней.
Он схватил со стула пиджак и быстро надел его.
- Тогда мы не будем этого делать, - сказал он. - Совершенно ни к чему.
Я боялся, как бы он на моих глазах не выскользнул в форточку, не пролез в какую-нибудь щель, испарился, смылся к черту, дьяволу.
- Что тебе нужно от меня? - сказал он, делая плаксивое лицо.
- Отдайте мои деньги! - заорал я.
- У меня их нет, - сказал он, вызывающе выставляя вперед свою челюсть, - нет у меня денег! Ну, бери меня за горло, бери, чего стоишь.
- Никто не собирается брать вас за горло, - сказал я растерянно.
Он дышал мне прямо в лицо и повторял:
- Бери, бери меня за горло!
Я слегка оттолкнул его, а он нарочно упал, будто я толкнул его настолько сильно.
- Убивают! - заорал он. - Убивают!
- Что мне с вами делать! Нет, я не уйду. Отдавайте мои деньги - и никаких! Не пройдет ваша хитрость! Не уйду я отсюда без денег.
Он опять меня сразу понял. Я так просто не ушел бы. Рванул дверцу шкафа и заорал:
- Бери! Все бери! Пальто бери, штаны, грабитель! Бери все, забирай! - сорвал пальто с вешалки и кинул мне в руки. - На! Грабь! Грабитель!
Пальто показалось мне ничего себе, даже модное, хотя и потертое. Как раз у меня пальтишко старенькое, дрянное. Но стыдно брать у него пальто. Может, оно у него одно-единственное. Да и вообще, снял с человека пальто, получается…
Пальто я ему вернул. По-моему, он на это и рассчитывал.
- Ну, ладно, забирай божка! - Он всучил мне деревянную вещицу, статуэтку.
- Что это? - спросил я.
- Монгольский бог.
- Зачем он мне?
- Продашь.
Я вернул ему монгольского бога и сказал:
- Я у вас работал, верно? Трудился как ишак. Не спал ночами. А вы хотите отвязаться монгольским божком, безделушкой, совесть у вас есть?
- Божку цены нет, - отвечал он, - антиквариат.
- А совесть у вас есть? - спросил я опять.
Он не обратил внимания на мои слова. Тогда я подошел к нему, взял его за шиворот и потряс.
- Ты что, ты что… - забормотал он.
- Платите мне сейчас же! - заорал я.
Он кинулся к мешкам, которые я до сих пор не замечал. В таких мешках возили мы значки на демонстрацию. Он запустил в один из мешков руку и швырнул вверх под потолок новогодние значки, их я разглядел уже на полу: трафаретом елочка на синем лоскутке и голова деда-мороза, тоже трафаретом, на бумаге, вырезанная и приклеенная. Кому нужно столько новогодних значков?
- Вот они! - заорал он. - В мешках! От них отказались детские сады, жакты, пионерские организации и ясли! Не беда! Я двигаюсь в район! Я сплавлю их в районе! - Он выхватил из мешка значки и бодро швырял их под потолок, рассчитывая произвести на меня впечатление.
Он стоял взъерошенный, готовый к новой операции, новому походу на периферию со своими новогодними значками. Он был уверен в успехе. Но кто его знает…
Валялись вокруг значки с головами Дедов Морозов. Он поднял один с полу, повертел его в руках.
- Эскиз супермена и Васин труд, - сказал он, швыряя значок в сторону.
- Святая троица уверенных, - сказал я.
- Поедем со мной, - сказал он.
- Я с вами не поеду. Хватит мне с вами кататься. Возьмите супермена. Почему же вы тогда со мной не рассчитались?
- А я тебя искал. По всему базару. Сбился с ног. Куда ты тогда делся?
- Сейчас я здесь.
- Но - увы! - Он развел руками.
- Значит, вы мне платить не собираетесь?
- Реализую - заплачу. - Он кивнул на мешки.
- Значит, вы меня тогда по базару искали?
- Искал.
- И не нашли.
- И не нашел.
Ну как с ним разговаривать? Не мог я с ним разговаривать! Я понял, он мне не заплатит никогда.
- Верните хотя бы Картошину, - вспомнил я.
- Картошин украл у меня пистолет! Однокашка-милашка-Пашка! Мое оружие! Вот ему!
Он показал энергично шиш.
- Я взял у вас пистолет, а не Картошин, - сказал я зло.
Он не поверил.
- Я взял у вас пистолет, но сейчас у меня его так же нет, как и у вас.
Он все равно не поверил.