Я захватил с дивана монгольского божка и вышел вон.
Спускаясь по лестнице, я прочел на подставке монгольского бога: "2 руб. 20 коп. Сказочный персонаж. Фабрика детских игрушек".
18
- Мой сын боксер! - поведал отец профессорше Фигуровской. Я готовил уроки, он позвал меня и с размаху ударил по груди.
- Вы слышали, какой раздался звон? - спросил он, довольный.
- "…как много дум наводит он", - среагировала профессорша Фигуровская, закуривая.
Все сразу засмеялись, а мне захотелось, чтобы профессорша укатила к себе домой. Я не любил профессоршу Фигуровскую. Мне всегда казалось, она несет так много ахинеи, что уши вянут, и втравливает в это мать. Меня раздражала ее болтовня о пустяках, никчемностях. По моему мнению, она забивала мамину голову пустыми разговорами, а потом мама выдавала все это на-гора нам, некуда было от этого деться. Бредни Фигуровской преследовали меня и отца. Мне казалось, она давит нас клоунской шляпкой, широченным поясом на животе, очками в золотой оправе и, наконец, положением "профессорши", словно это она профессор, а не ее муж, умерший несколько лет назад. Но мама ее обожала. У них было нечто общее в своем женском, трудно объяснимое.
- Иди, иди, - сказал мне отец чрезвычайно ласково, - готовься, готовься.
Я ушел в нашу знаменитую спальню с нашими кроватями и принялся за алгебру. Учеба у меня сейчас шла хорошо, я не запускал. Понятное дело, без семилетки не сунуться никуда. Если семилетка дело обычное, то надо справиться с этим, а не отмахиваться. От простого к сложному. "Взявшись за ум", сидел я за алгеброй и слушал доносившийся разговор. Формулы и цифры путались, а разговор воспринимался.
- Зара Леандр! О! Зара Леандр! - повторяла профессорша.
- Да, Зара, Зара, Зара Леандр! - повторяла за ней мама.
- Лиа де Путти! О, Лиа де Путти! - восклицала мама.
- Лиа де, Лиа де, Лиа де! - талдычила Фигуровская.
- Дуглас Фербенкс! - произносила Фигуровская голосом грудным, хриплым, прокуренным. - Или, к примеру, Мозжухин…
Они понимали друг друга. Вот кто спелся!
У отца выдался свободный вечер, и он слушал эту трескотню, коротал время в компании профессорши. А может быть, для него это была своеобразная музыка после бесконечных экскурсий? Речь шла о неизвестных мне киноартистах, блиставших на экранах в прошедших, далеких для меня годах.
- Мне симпатичен Утесов в "Веселых ребятах", - робко сказал отец, но они налетели на него и смяли окончательно,
Утесов им не нравился. А мне нравился Утесов, но особенно артист Петр Алейников в кинокартине "Трактористы". Он песню пел: "Здравствуй, милая моя, я тебя дождался, ты пришла, меня нашла, а я растерялся…" Точь-в-точь про меня.
- Вы говорите: симпатичен, но Утесов ведь не девушка, - выдала Фигуровская.
- Я говорю: симпатичен, потому что он мне симпатичен, - ответил отец.
- А кто вам несимпатичен?
Я ждал, отец скажет: "Вы мне, милашка, несимпатичны". Но он сказал: "Откуда я знаю - кто!" И Фигуровская сказала: "Ну вот, видите!"
Мать вбежала в комнату, сорвала со стены открытку актрисы Веры Холодной, и до меня донеслось восторженное:
- Вот моя любовь! Вот моя любовь! Глаза чего стоят! Одни глаза чего стоят! Посмотрите на глаза внимательно, у кого еще в мире имеются подобные глаза? Изумительный взгляд, редкий взгляд, бесподобное выражение!
- Равно как у Джоконды, - сказал отец.
- Ах, много ты понимаешь, - отмахнулась мать.
- Придите-ка, голубушка, ко мне, - загудела Фигуровская, - я вас порадую такой Холодной, что вам станет жарко.
- Та, что у вас на печке? - спрашивала мать.
- На печке стоит Бальмонт, дорогая.
- Ах, да!
Отец вошел ко мне. Прилег на кровать с ворчанием. Испортили папаше вечер. Он скоро заснул.
О чем толкуют все время эти женщины: моя мать и Фигуровская? Все ли женщины судачат об одном и том же, как считает отец? Сколько я ни прислушивался, выяснить мне ничего не удалось. Я принялся за алгебру и решил задачу. Храпел отец. Я вышел к ним. Профессорша Фигуровская собиралась уходить. Она вдруг размахнулась и так же, как отец, неожиданно хлопнула меня со всей силой по груди, заявив:
- Расти на радость нам!
Что хотела она сказать этими словами? Какой был в них смысл? Просто так расти, на радость маме и профессорше Фигуровской, или фигурально? И это все?
Я пошел на звонок, встретил в дверях Алешку Шароева, и мы с ним пошли прогуляться.
19
Мальчишки отчаянно работали руками, закидывая друг друга редким бакинским снегом. С утра шел ровный снежок и ровно ложился на землю. Вышли ребятишки с досками, фанерками, кто с чем попало. Снег не таял, ребятишки веселились.
В окнах Шторы горел свет.
- Один тип, вон в том окне, должен мне порядочно денег, - сказал я Шароеву, - но никак мне их у него не вырвать. Надул меня два раза, - может, сходим? Вдвоем нажмем покрепче, и порядок. Не посмеет отвертеться.
Шароев согласился, и мы с ним поднялись. Монгольский бог подгонял меня по лестнице.
Открыла нам Сикстинская мадонна.
Губы ее дрожали, а глаза - воспаленные, красные и стеклянные, но я особенного внимания на это не обратил. Сикстинскую мадонну как бы подменили, совсем другая женщина, непричесанная, но на это я тоже особенного внимания не обратил. Я не придал всему ее странному виду значения, может, они там договорились, он ее нарочно в таком виде посылает, кто их разберет…
Она меня не узнала или не хотела узнавать, и я напомнил. Я сказал, что никак не могу застать ее мужа, он мне должен за работу, до сих пор не отдал. Просил зайти после Нового года, и вот я зашел.
- Еще и вам он должен? - спросила она странным голосом.
- Да, должен.
- Это очень приятно, - сказала она, глядя на меня отсутствующими стеклянными глазами.
- Что ж тут приятного?
- Не должен он вам, - сказала она, глядя на меня стеклянно.
- Это еще почему?
- Не сможет он вам отдать, только и всего.
- Во дают! - сказал я Алешке. - Видал? - И ей: - Почему не сможет?
- Позвольте, - вмешался Шароев, - я человек посторонний, но как же так выходит?
- Вы удивлены? - спросила она, не меняя своего стеклянного выражения.
- Еще бы!
- Удивляйтесь, удивляйтесь…
- Ну, знаете… - сказал Алешка.
- Он убился, - сказала она.
- Как убился?!
- Вас это удивляет?
- ?!
- Он убился насмерть, вас это устраивает?
Я посмотрел на нее внимательно и вдруг понял, что произошло несчастье.
- …На Балаханском шоссе он врезался в трехтонку на своем мотоцикле. Не успел свернуть, или трехтонка не свернула… Долг он вам не вернет. Все? Или не все? Я уже сегодня третьим объясняю…
Алеша Шароев попятился.
- Все… - сказал я и сам себя еле услышал.
Хлопнула дверь, как выстрел.
На улице мы обалдело попрощались с Шароевым и пошли по домам.
Вот те долг!
Вот те должен!
…Снег с грязью на шоссе, а по бокам белая степь. Мотоцикл вдребезги, несчастный Штора! Он лежит в этой жиже, сером январском месиве, а вокруг значки из порванных мешков усыпали дорогу. Все вокруг усыпано странным синим снегом, лоскутками с фабрики, нарезанными от большого рулона, с приклеенными головами Дедов Морозов…
"И пропал во тьме пустой… И пропал во тьме пустой…" - вспомнились слова Пушкина.
20
Время летело незаметно…
21
Приплясываю в углу ринга, готовый ко всему. С мастером спорта мне еще драться не приходилось…
Приплясываю в ящике с канифолью, неожиданный финалист. Добрался до финала, двоих нокаутировав в предыдущих боях, ко всеобщему изумлению.
Грохочет цирк - сенсация номер один натирает свои подошвы. Приветствуют меня в том же цирке, где избили в первом бою. Такой же вой стоял, такой же свист и топот.
Присвоили мне, минуя третий, второй разряд, без него на такие соревнования не допускают. Первенство города, бьюсь с мастерами, со всеми наравне. Уложил двоих перворазрядников подряд. "Бей всех подряд, - разнервничался Азимов, - не останавливайся, отлично у тебя получается!"
Когда ждешь гонга, ощущение, словно на экзамене, пока не вытянул билет. А взял билет - ясно: отступать некуда, положение четкое. Выпутывайся из этого положения как знаешь.
Действительно экзамен.
Противник мой опасен.
- Бей его! - твердит мне Азимов. Особенных советов не дает. На меня полагается.
Я киваю головой, отодвигаю ящик с канифолью, скорей бы гонг, волнение не проходит.
- Брось дрожать. - Рука И-И на моем плече. Дрожь некоторая действительно есть, а что делать…
Он идет на меня улыбающийся, довольный, видел он таких! Ко мне не относится серьезно. Сухой и длинный. Мастер спорта. Он со мной не спешит, он уверен. Близко не подходит, ему этого не требуется. С длинными руками лучше держать меня на расстоянии, а как же иначе. Посылает вперед прямые, легко передвигается, а мне необходимо к нему прорваться. Так просто к нему не подскочишь, я понял. Верно ребята говорили: не нарывался я на сильного противника. С подскоком апперкот здесь не пройдет. Он начеку. Левая его вылетает вперед с поразительной быстротой. Он легко набирает очки, а я верчусь вокруг как юла, ничего не могу поделать. Мои удары он блокирует и быстро уходит. Нельзя идти на поводу его тактики, а свою не в силах предложить. Ну и длинные ручищи! Попытки мои сблизиться бесплодны. Нельзя с ним расслабляться, а я занервничал, в башке мысль промелькнула, что бьюсь я за свой родной город, где родился и вырос, и если стану чемпионом, детям потом буду рассказывать, вот, мол, какой у вас заслуженный папаша, всех подчистую побил в своем родном городе. Я задумался, а нужно было следить за ним. В конце концов, он тоже в родном городе, и бьется за то же самое, и, возможно, также детям своим собирается рассказать. Он сразу заметил мою задумчивость, расслабленное состояние. Я и сам удивляюсь, с какой стати посетило мою башку совсем не то. Но оказалось достаточно. Он потряс меня ударом и загнал в угол. Левую положил мне основательно на голову, а правой лупил наподобие автоматического молота. Я рванулся из угла, а он подловил меня ударом снизу. Критическое положение, только защищаться успевай. Переменил руки - правой мне на плечо давит, а левой добивает. Из угла я выскочил крепко ошалелым. Ударчики меня поколебали. Последнюю минуту раунда я отступал, не шел на обострения, а он преследовал меня, как приговоренного.
В перерыве И-И уверял меня, что я спал весь раунд, а я отмахивался: при чем здесь спал! Он снова и снова повторял "бей!" и "голову ниже!".
Второй раунд начался ужасно.
Сразу же после гонга мастер спорта попал мне по уху. Видимо, каким-то образом ухо подвернулось, и хрящ прищемился при ударе. Дикая боль все смешала, и я взвыл. Схватился за ухо перчаткой, и слезы полились из глаз. В полном смысле слова, я заплакал… Настолько неожиданно для всех и для самого себя, что противник оцепенел, судья растерялся, а цирк после шокового короткого молчания грохнул смехом. Несколько секунд продолжался конфуз, а я взвыл второй раз, теперь уже от ярости, обиды и досады, кинувшись в атаку. Провел любимые апперкоты в сплошных сериях, и противник заметался по рингу, теперь-то я ему предложил свою тактику, свой темп! Он почувствовал удары в корпус, заикал, первый признак. Не останавливаться, закреплять инициативу! Длинные руки теперь уже не пугали меня, не причиняли беспокойства. Они оставались все время сзади, захлестывали меня. Беспорядочно отступая, он изредка наносил скользящие, неточные удары. Атакуя возле своего угла, я услышал подсказку Азимова: "Подлови его! Подлови его!" Чей-то пронзительный голос завопил на весь зал: "Во-о-ва!!!" Я шел к его корпусу твердо и непоколебимо, пробивался к солнечному сплетению и бил, бил, но все без результата, повторяя: "Фу ты, черт!.." Я должен был его посадить, должен! Темп, темп, и подловить! Он перешел на обхваты и делал их умело, нс давая ударить, сбивая темп. Атака его ошеломила, и он от нее оправлялся.
Грянул гонг. Инициатива была моя, а теперь он перестроится. Он понял: ставка на удар. В игровом бою он меня бесспорно переиграет. Нужно подловить! Третий раунд. Последний. Собраться! Все тренировки, все бои, умение и соображение, все собрать в одно, в кулак. Не пропустить удара и ударить самому.
- …Распрыгайся, раздвигайся, - нервничает Азимов, - и поймай его на удар! Бей его! Подлови!
Киваю головой. В таких случаях больше ничего не остается.
…Опять я в углу, рука его на моем плече, другой рукой молотит - излюбленный прием, ловко он проделывает свой номер. Вырваться не могу, ухожу в глухую защиту, из угла не выскользнуть никак. Решаю ударить, использую канаты: отталкиваюсь с силой от них спиной и бью в корпус почти наугад. Бью сильно, канаты помогают. Со стороны удар не был заметен, тем он выглядел эффектней. Противник согнулся, навалился на меня, и я еще ударил.
- А мне не вери-ли!!! - завопил Азимов, подбрасывая вверх полотенце. Он подпрыгивал, не скрывая радости, а рядом с ним размахивал руками Дубровский. Я видел только его и Дубровского на фоне орущей, топающей массы, слышал счет судьи и понимал: он не поднимется, а если даже и поднимется, я посажу его снова.
Он все-таки поднялся до счета, но покачал головой и тяжело, полусогнувшись заковылял в свой угол, а судья провожал его. Сколько раз загонял он меня именно в этот угол, и здесь он проиграл…
Судья держал меня за руку, готовый поднять ее, а там, в дымке, среди голов, я увидел маленькую головку с короткой стрижкой, я узнал его сразу и рванулся инстинктивно туда, но судья сжал мою руку, удивленно на меня посмотрел и сказал: "Все в порядке". А тот тип уходил, встал со своего места и пробирался к выходу по своему ряду, и уже не смотрел на меня, а только и думал, как бы убраться. Люди поднимали ноги и недовольно пропускали его. Тогда солнечные зайчики прыгали по его спине, а я стоял с окровавленным лицом. Ни за что ни про что он меня тогда ударил головой, но я еще с ним встречусь…
Судья поднял мою руку.
Завопили, затопали, засвистели земляки, и я поклонился, как артисты в цирке, и шум удвоился, они меня поняли, и, счастливый, я послал им поцелуй, и долго махал руками, и поднимал руки над головой.
22
Погода стояла самая настоящая осенняя. Когда я отправлялся на соревнования, я не замечал погоды, а выйдя из цирка, сразу ощутил осенний воздух. Вдыхать свежий воздух после жаркого боя - настоящее удовольствие.
От фонарей покачивались тени на асфальте, шелестели листья на деревьях и блестели лужи.
У решетчатой двери я остановился. Сквозь решетку просвечивал свет. Да, на этой решетке я висел тогда. А какую чушь болтали мы с Гариком про старого директора и завуча! В каком нелепом положении находился я на решетке! Старый хромой директор, он один поставил мне тройку по своему предмету, а все остальные педагоги - единицы. Он даже допустил меня до экзаменов, с полным ворохом колов. Смешно было допускать, а он допустил. Правда, он потом меня из школы вытурил, после того как я пьяный на его дверь забрался, но это пустяки: терпение у него просто лопнуло. У каждого может лопнуть терпение, я на него за это не обижался.
Я позвонил и услышал голос старика:
- Да, да!
Я толкнул дверь, помню, она открывалась внутрь, когда я висел на ней.
Старик стоял посреди комнаты, опираясь на свою палку.
- Вы меня не помните? - спросил я, держа в одной руке букет цветов, а в другой диплом чемпиона.
- Постой, постой, - сказал он, - как же, как же…
Я протянул ему букет, и он смутился.
- Какая прелесть, - сказал он, - дивный букет, сынок…
В комнате еще был мальчонка лет шести с кошкой в руках, он пел странные куплеты на мотив песни из кинофильма "Цирк":
Пикованные слоны,
Пиковый барсе-о-нок.
Слон пико-о-ванный,
Барсик пи-кова-а-нный!
- Мой внук, - сказал старик, - молодежь отправилась в кино, а ребенка - деду. Я с ним и забавляюсь. Не думал, что заглянешь, да еще с цветами… Помнится, я тебя еще из школы вытурил, не так ли?
- Совершенно верно, - сказал я обрадованно, - значит, вы меня вспомнили?
- А как же! Помню, отлично помню. Красочные газеты, метровые листы, премии на конкурсах… Но трудно было ожидать, что ты ко мне заявишься, сынок, невозможно было ожидать…
- Шел мимо, вот и завернул.
- Это отлично, отлично, что завернул, не знаю, чем тебя угостить…
- Мне ничего не надо, я без всякого заглянул.
- Я понимаю: без всякого, понимаю, помнится, ты водкой увлекался… В детстве маленько баловался, так?
- Ну, зачем же вспоминать, Хачик Грантович…
- Ну, я пошутил.
- Хороший сегодня денек, - сказал я.
- О да!
- Кто у вас теперь стенгазеты рисует? - спросил я.
Он махнул рукой.
- Художественная часть пошла на убыль. Завал с художественной частью, сынок. Часто вспоминал, где, думаю, сейчас наш художник пропадает, учиться не хотел…
- И я вас вспоминаю. Вот бы, думаю, Хачик Грантович мне преподавал…
- Значит, учишься?
- А как же!