- Значит, у тебя все в порядке? Я рад. Рассказывай, рассказывай. Рисуешь?
- Сейчас я не тем занят. Сейчас у меня задача другая.
- Между нами, - сказал старик, - зачем ты мне букет принес? С какой стати? Что у тебя на уме, выкладывай. Нет ли здесь подвоха?
- Подвоха?
- Может, мне цветы притащил за то, что я тебя из школы вытурил?
- Любой бы меня вытурил. Я очень даже понимаю, что любой бы меня исключил на вашем месте.
- Зачем же цветы? Что у тебя в руке?
Я протянул ему диплом чемпиона и сказал:
- Хотел вам показать. Побил всех подчистую ваш бывший ученик.
Мне давно хотелось похвалиться своей победой, и он оказался первый. Он ничего не понял, смотрел то на меня, то на диплом.
- Кого побил? - спросил он.
- Всех, всех, читайте. Об этом там написано. Внимательно читайте. Ну, прочли?
- Сейчас мы найдем очки, - сказал он, недоверчиво на меня поглядывая.
Малыш представил кошку:
- Барс.
- А почему он пикован? - спросил я.
- Как почему? Потому что он пиковый! Пикованный! Неужели не понятно? Сам придумал! Больше я ничего не могу сказать.
Пиковый Барс, обыкновенная кошка, выскочил у него из рук и помчался в соседнюю комнату, а внук за ним.
Старик надел очки, прочел диплом, поднял на меня глаза.
- Прочли? - спросил я. - Все прочли?
- Ты?! - сказал он, снимая очки.
- Чемпион родного города, - сказал я.
Он спросил почти шепотом:
- Между нами: ты? Побил всех…
- Ну, не всех…
- А ты сказал: всех.
- В своем весе, разумеется, в масштабе города…
- Ну, это я понимаю. - Он даже обиделся. - Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я сам боролся в юности, ты мне не веришь, пощупай мускулы! Я отлично боролся, пока мне не оторвало ногу в войну… - Он хлопнул по искусственной ноге палкой. - Я знаешь как тебя терпел? Педсовет настаивает: исключить, а я упрашиваю: пока, товарищи, повременим, потормошите его, может, разойдется, поспрашивайте, подход найдите. Я-то уж тебя тормошил на посмешище классу. И ничего, вытягивал. С трудом вытягивал. Навстречу шел художественному таланту, да ты это чувствовал, между нами. Помнишь, ты мне детство Маяковского рассказывал? Начал так: "Маяковский в детстве залезал в кувшины и оттуда читал своей сестре стихи". Я - вопрос: "А почему он туда залезал?" - "Потому что резонанс был хороший", - ты мне отвечаешь. "Верно, - говорю, - очень даже верно и точно". Вот до чего доходило! Тройку-то хочется поставить, но вроде бы за один такой ответ неудобно и кощунственно. Не думай, что я тебя за стенгазеты держал, не в них дело…
Мы посмеялись, вспомнили, сколько раз он меня домой отсылал, он все помнил, редкий старик. Один, говорит, в поле не воин, а то бы он меня и на третий год оставил, педсовет решал. Жалко, говорит, было со мной расставаться, несмотря на все мои сплошные единицы. Безумно рад, что я сейчас за ум взялся, в вечерку поступил: рано или поздно, говорит, все равно это должно было произойти, учеников он знает как пять пальцев…
- Значит, ты пришел ко мне, сынок, я все понял… Значит, я хороший человек, не так ли? Между нами, я хороший человек?
- Что за вопрос!
- Нет, нет, я к слову, видишь ли… некоторые считают, что я нехороший человек, ну, это я так…
- Кто считает?
- А мало ли, находятся такие. Мало ли кто что считает, верно я говорю?
- Наверное, верно.
- Тебе мой совет: не всех слушай. Ты понял? Не всех. Кое-кого. Кого сам считаешь, того и слушай, вот что я тебе скажу, сынок. А впрочем, ты-то наверняка вообще ничего не слушаешь. Зря я тебе советы подаю. Директор школы подает ужасные советы своему ученику, кошмар! Ты, между прочим, меня тоже не очень слушай. Потому что я запреподавался, между нами. Тебе сколько лет?
- Шестнадцать.
- Между нами, как ты все-таки выиграл этот диплом, сложная ведь штука, а?
- Немножко сложная.
- Ха, немножко, ты не дури, ты знаешь, с кем разговариваешь? С директором школы, со стариком. Нечего дурить, и отвечай: как тебе удалось выиграть, сынок?!
Я не знал, как ему ответить на такой вопрос, и сказал:
- Я бил под дых, Хачик Грантович, вот сюда. Всех бил под дых…
Я показал на нем, как это делается, и он замахнулся на меня палкой:
- Но, но, не смей!
- Троих под дых, - сказал я, - просто удалось.
- Прелесть! - сказал он. - Троих под дых! Это очень здорово! Отлично! Между нами, стоит дать под дых одному товарищу, я бы тебе был премного благодарен, сынок. Я шучу, между нами. Ба! Про угощение-то я забыл!..
От угощения я отказался, спешил домой. Я взял у старика диплом и сунул за пазуху.
Пел про Барса пикованного внук директора.
- Нужно отобрать у него кошку, - сказал я, - она его крепко царапает.
- Да, кошку следует отобрать, - сказал старик, - брось кошку!
Внук кошку не бросил.
- Вот на вид ты кажешься дурашливым, - сказал мне старик, прищурившись, - "чего" да "что" все время. Будто бы непонятливый на первый взгляд. А выходит? Один диплом у тебя уже имеется и еще будет.
Мы попрощались, старик растрогался, вышел со мной на улицу, но я его отослал назад: как бы не простудился.
По этой аллее шагал я каждый день в школу, бесцельно занимать место у окна. Старик в меня верил, поэтому я к нему и зашел. А разве не верил в меня Азимов? Только так. Чемпион родного города…
Он поставит цветы в вазу, поднимется у него настроение, этого мне и хотелось. Трудно понять, с какой стати Ирка подскочила ко мне в цирке в узком проходе на пути в раздевалку и сунула этот букет. Тут уж я ее, конечно, поцеловал, елки-палки. Не думал я ее увидеть, давно с ней все покончено, и опять появляется на горизонте, елки-палки.
Я вспомнил внука с кошкой и запел:
Слон пико-о-ванный,
Барсик пи-ко-ва-нный!
23
- Где ты так долго пропадал? - открыл мне отец. - Физкульт-привет! - Он был чем-то возбужден.
Я вошел в комнату.
- Знаем, знаем, - сказала мама, - видели!
- Мы видели, - сказал отец. - Ты нас не приглашал, но мы там были.
- Он еще улыбается! - сказала мать. - Я чуть не закричала, чтобы прекратили драчку…
- Она действительно чуть не закричала, - сказал отец.
- Во-во, - сказал я, - от нее можно ожидать.
- Не устраивайте шума! - сказал отец. - Я, признаться, в восторге! Я видел все своими глазами, и я в восторге!
- Не смей ему этого говорить, ты с ума сошел!
- А я в восторге, - повторил отец. - Ему трудно пришлось, это верно, а кому не трудно приходится в наше время? Я много пережил, но финал феноменальный…
- А по-моему, ужасно, - сказала мать.
- Мы поздравляем тебя, - сказал отец, не обращая на нее внимания. Он протянул мне руку торжественно, как в кино на официальном приеме.
- Я вас не заметил, правда вы там были?
- Представь себе! - Отец откупоривал бутылку сухого вина.
- Я немного задержался, - сказал я, - а вы сразу уехали?
- Да, мы сразу уехали.
Я вынул из-за пазухи диплом и положил на стол. Родители меня ждали. Стол был накрыт на троих. Мои родители собирались отпраздновать вместе со мной мою победу, кто бы подумал!
- Сейчас мы разопьем бутылочку винца за твое здоровье и успехи, - сказал отец, ставя бутылку на стол. - Ты не пошел по музыкальной стезе, хотя это нас и огорчает, но я был свидетелем, как мой сын, родной мой сын, я подчеркиваю это, отдубасил такого верзилу, что, честно сознаться…
- Перестань, - сказала мама.
- Хорошо, я перестану, но я сказал, что думал.
У мамы подгорало на кухне, и она выскочила из-за стола.
Жаркое сгорело не совсем, и мы уселись в теплой и дружеской обстановке. Все было необычно, без скандалов, мамаша хлебнула полстакана и пустилась в рассказы:
- Ведь я на драматических курсах училась, у меня ведь способности к сцене были большие, милые мои. Когда я экзамен сдавала, куклу представляла, то получила пятерку, не надо забывать! И еще я читала басню Крылова "Волк и Ягненок". Там есть такие слова: "Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое питье мое мутить с песком и илом…" А ягненок отвечает: "Когда светлейший Волк позволит" (это ягненок говорит), и еще я читала монолог Годунова, у меня есть тетрадка, нам Муров преподавал, а Муров сейчас седой старик… Был еще Туганов, однофамилец тому Туганову, а потом был еще жокей Туганов… Я вам продолжу басню…
- Мы знаем эту басню, - деликатно прервал отец, а она сказала:
- Ну и что? Знаете - еще послушайте. Велика важность.
И отец сказал:
- Ну, валяй.
- Ну и буду валять, - сказала мама, - не смей меня перебивать!
Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!
Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:
- Нечего вспоминать зады.
- Мы собирались сварить варенье… - рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.
Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать - непонятно, в шутку или всерьез:
- Твой отец написал фуги Баха, - сказала она, - но их у него украли, и осталась одна обложка…
- Что ты несешь? - не выдержал отец. - Разве могли у меня быть фуги Баха?
- А что, разве не было у тебя фуг Баха? - спросила она невозмутимо. - Значит, я ошиблась…
- Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, - обратился ко мне отец, - и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…
Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.
Я думал, опять начнется - в такой день, чемпион родного города, - но все обошлось.
Мать села за рояль, и пошли романсы.
24
После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в "Спартак".
Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.
Знакомых в зале не оказалось.
Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.
- О, я о нем слышал! - сказал рядом стоящий человек.
- Вы его знаете? - спросила библиотекарша.
- Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, - ответил тот.
- Каких обстоятельствах? - спросила старушка.
- Чрезвычайных обстоятельствах.
Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.
- Он на Кончаловском помешался, - сказала про меня библиотекарша. - Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: "Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?" Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. - Старушке хотелось поговорить.
- Кончаловский - хороший художник, - сказал он с улыбкой, - но молодой человек приобретает Сурикова.
- Скорей всего, вы что-то путаете, - сказал я.
- Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.
- Какую еще записку? - сказал я.
- Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.
- Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! - сказала старушка.
- Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.
- Ай-ай-ай, - сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.
С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:
- Посетили великие художники.
Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…
Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…
- Мама показывала твои рисунки… - сказал он.
И ему она показывала рисунки! Ну что мне с ней делать?! Что делать мне сейчас?..
Принесли альбом, но смотреть его не хотелось. Заслуженный художник сел рядом со мной.
- Кончаловский - хороший художник, - сказал он.
- А Рембрандт? - спросил я.
- Рембрандт - хороший художник, - сказал он с улыбкой.
- А Шишкин?
- Шишкин тоже хороший художник.
- А Касумов - хороший художник?
- Касумов - хороший художник, - сказал он с улыбкой.
- А Репин?
- Конечно, хороший художник.
Он кончил листать книгу, поднялся, вернул ее и вышел.
Я догнал его на улице и спросил:
- А Брюллов - хороший художник?
- Хороший художник, - сказал он с улыбкой.
- А Серов?
- Хороший.
- А вы?
- Я заслуженный художник, - сказал он с улыбкой.
- Ну, а Леонардо да Винчи? - спросил я.
- Слушай, что ты от меня хочешь? Леонардо да Винчи - хороший художник. Зато ты - великий художник. Что тебе еще от меня надо?
Я проглотил слюну и поперхнулся.
Заслуженный художник отправился с улыбкой по своим делам, а великий художник остался стоять на месте в полнейшем смущении.
Но долго стоять в полнейшем смущении мне не хотелось, и я отправился за ним. Я догнал его, чтобы объяснить, почему я к нему залез, до какой степени нужны мне были краски, а костюм я у него не брал.
Он свернул в павильон "Воды-соки", я дожидался его у дверей. Мне показалось, прошло порядочно времени, и я решил проверить, не пропустил ли его случайно. Мы встретились глазами, и он подозвал меня.
- Чего? - спросил я.
- Будешь пить?
- Спасибо.
- Потом будешь говорить спасибо. Что хочешь пить?
- То же, что и вы.
- Очень хорошо!
Он взял два стакана томатного соку, и мы с ним выпили.
- Хороший сок, - сказал он.
Я с ним согласился.
- Свежий сок.
Я согласился.
- Хочешь еще?
Я отказался, а он выпил второй стакан.
- Теперь хватит, - сказал он.
- А Петров-Водкии - хороший художник? - опять спросил я.
- Слушай, я тебя боюсь, - сказал он с улыбкой.
- Почему?
- О смысле жизни начнешь допытываться.
Об этом я не думал, но немедленно спросил:
- А в чем смысл?
Мы вышли из павильона, у дверей нас здорово толкали. Он сказал:
- Один человек явился к мудрецу и спрашивает: "В чем смысл жизни?" Мудрец сидел под деревом и мудро смотрел на жизнь. Он сказал человеку: "Какое твое дело? Не имеешь права спрашивать такие вещи. Пошел прочь!"
- Извините, я вам надоел… - сказал я.
- Другой человек пришел к мудрецу и спрашивает, может ли он кому-нибудь надоесть. "Можешь всем надоесть, а можешь никому не надоесть", - мудрец отвечает. "Как это понять?" - "Как твоя голова понимает", - мудрец отвечает. "Моя голова не может этого понять", - "Слушай, ты мне ужасно надоел", - сказал мудрец.
- Здорово я вам надоел, - сказал я, - раз вы мне такие вещи рассказываете.
- Слушай, - сказал он, - слушай. Мудрец сказал по этому поводу…
Мне вдруг захотелось спросить, как он относится к Рафаэлю, неужели точно так же, как ко всем художникам, и я прослушал, что сказал мудрец.
- Ты понял, что сказал мудрец? - спросил он.
Я кивнул.
Он быстро попрощался, он спешил. Но я продолжал идти за ним, все равно мне было по пути. На ступеньках Театра оперы и балета имени Магомаева возвышалась единственная в своем роде шляпа Гариковой мамаши. Убедившись, что это она, я остановился, собираясь свернуть за угол. Встречаться мне с ней не хотелось. Но она улыбалась, да так приветливо, что я свернуть не решился, - неужели она меня видит издалека? Я улыбнулся ей в ответ, на всякий случай, но, к моему изумлению, Велимбеков поднялся по лестнице, поздоровался с ней, приложился к ручке, и вместе они стали спускаться. Теперь-то уж мне оставалось смыться, чтобы не быть замеченным.
25
На центральной улице всегда всех встречаешь. Кого хочешь и кого не хочешь. Кого нужно и кого не нужно. Знакомые лица беспрерывно идут тебе навстречу. Соседа только что видел, а он уже тебе навстречу идет. Здороваешься с ним, как будто сто лет не виделись. Идешь обратно, а он тебе опять навстречу. Встречаешь его вечером на бульваре и удивляешься: до чего мир тесен. Встречаешь его в тесном автобусе и понимаешь, что мир действительно тесен. Только здороваться успевай. И в этом просторном и тесном мире, на центральной улице, - навстречу мне Вася в веселой компании. Идут обнявшись, никого не замечают. Вдруг меня увидали.
- С поэтами знакомься! - орет Вася. - При Дворце культуры в объединении занимаются!
Поэты протягивают все вместе руки, называют имена. Запомнить невозможно. Никогда не видел столько поэтов сразу.
Вася хлопает меня по плечу, наваливается, как противник на ринге, заводит речь о Шторе, поскольку общий наш знакомый.
- Он мчался на мотоцикле, - говорит Вася, - в шляпе, в черных очках…
- Он здорово мчался на мотоцикле, - сказал я, вспомнив, как мы рванулись со двора с полными мешками.
- Никто не мог его остановить, - сказал Вася. - Даже Сикстинская мадонна не могла его остановить, - сказал я.
- Сикстинская мадонна от него сбежала, - сказал Вася. - Его невозможно было остановить…
Мы вдруг начинаем безудержно хвалить Штору, забываем, как он нас облапошивал, изворачивался, прятался и лгал. Мы искренне хвалим его, словно лучше его человека на свете не было и не будет. Вспоминаем его выходки, и они теперь кажутся симпатичными, а раньше выводили меня из себя.
- Редчайший человек, - сказал Вася, - я еще такого в жизни не встречал!
- Штора - хороший человек, - говорю я в стиле заслуженного художника.
Топчутся на месте поэты, непричастные к разговору.
- А на деньги мне плевать! - говорит Вася.
- Плевать! - сказал поэт маленького роста в финской шапке.
- На деньги нам плевать! - заорали поэты.
- И мне плевать, - сказал я.
Поэт в финской шапке сказал:
- А мне временами на себя плевать.
- Это почему?
- Стихи дрянь выходят.
- А вы не пишите.
- Ишь чего захотел! Не пойдет!
- Отчего же не пойдет?
- Потому что на меньшее я не согласен, ясно вам? Вот так!
- На что на меньшее?
- Не согласен! - повторил он упрямо. - На меньшее я не согласен!
- На меньшее никто не согласен, - сказал я.
- Не согласны! - заорали поэты.
Поэт в финской шапке спросил:
- Поехали?
- Куда?
- А, не важно.
- Поехали! - заорали поэты.
Поэт в финской шапке мечется по мостовой, останавливает машины, свистит, сунув все пальцы в рот. Поймал - садитесь все в машину!
Всем не уместиться, да я и не поеду, мне не нужно.
- Садись ты! К дому подвезем!
Осталось несколько поэтов на тротуаре.
Вперед помчались, красота! Лихой шофер, ребята!
Я тоже кричу:
- Вперед!
Вот где вперед! Вот где скорость!
Поэты завелись:
- Вперед!
Шофер спрашивает: