- Да, дома.
Повернувшись ко мне спиной, он свистнул. Я думал, меня будут грабить. Народу поблизости не было. Я хотел ударить его ногой, это было очень легко, но из темноты к нам шла тень с чем-то очень большим, как ящик, и я решил поглядеть, что будет. Бесспорно, меня не будут грабить. Зачем бы грабителю ящик?
Тень сказала:
- Бери и скачи…
Я разглядел лицо тени: у типа было щетинистое лицо. Глаза блестели во тьме. Он протягивал ящик мне.
- Бери и скачи, гоп-гоп, - добавил он раздраженно.
Мой первый знакомый подтолкнул меня. Притом он тоже сказал:
- Скачи, милый, в сито…
Они говорили странно. Это показалось мне черт знает чем, я ничего не понял.
- Куда нести его? - спросил я про ящик.
Мои коленки чуть-чуть дрожали. Мне было страшно.
- В сито неси! - гаркнул детина и дал мне в лоб ладонью.
Я покачнулся. В голове у меня застучало. Чудом я не упал. Дрожащими руками я держал ящик. Я нес его как в бреду. Нес по темным улицам, тяжело дыша. Нес, оступаясь на каждом шагу. Я чуть не плакал. Куда я должен его нести? Я принес ящик домой. Положил в передней. Всю ночь я не мог уснуть. Заснут лишь под утро. Мне снились кошмары. Я открыл ящик к вечеру.
Ровными рядами, завернутые в тонкие бумажки, лежали в ящике мандарины.
МЫ БЕСПОКОИМСЯ ЗА ПАПУ В 2000 ГОДУ
Папа пошел выпить пива на Марс и что-то там задержался. В это время случилось несчастье. Пес Тузик съел небо, которое постирала мама и вывесила сушиться на гвоздь. Пес Тузик надулся, как детский шарик, и захотел улететь. Но он не смог этого сделать, потому что не было неба.
- Как же вернется наш папа, - сказала мама, - раз неба нет?..
- Действительно, как он вернется? - сказал я.
- Ха-ха-ха-ха! - сказал папа в дверях. - Ха-ха-ха-ха!
- Какой дорогой вернулся ты? - удивилась мама.
- Ха-ха-ха-ха! - сказал папа. - Я пьяный, я не знаю, какой дорогой.
ЭТО БЫЛО ВЧЕРА
"СКАЧКИ В ГОРАХ"
Один решил, что он композитор. Он не знал даже нот, никогда ни на чем не играл и вообще о музыке не имел понятия.
Он садился возле окна и отстукивал по стеклу мелодии. Но тотчас же их забывал.
Одну мелодию он запомнил, назвав ее "Скачки в горах".
Он напевал ее ежеминутно, был о ней очень высокого мнения и ею гордился.
Он стал отыскивать тех, кто знал ноты, и просил ее записать. Но никто не хотел его слушать, и все смеялись.
"Они завидуют мне", - думал он.
И вдруг он мелодию забыл. Это случилось так внезапно, что он растерялся.
Сколько он ни стучал по стеклу, ни мурлыкал под нос, ни бил по тарелке ложкой, - он ничего не мог вспомнить. Он стал приставать к тем людям, которым ее напевал. Но они ее тоже забыли.
Мелодия совершенно исчезла. А когда он совсем уже приуныл и всякую надежду потерял, - мелодия возвратилась. Ее передавали по радио в очень известном романсе. Сочинил эту вещь композитор, умерший сто лет назад. И название было другое. Вовсе не "Скачки в горах".
ВСЕ БУДЕТ НЕПЛОХО
Один парень дал телеграмму, чтобы девушка встретила его в Тамбове. Он ехал проездом через Тамбов. Парень думал, как встретит ее, и волновался. Но когда подъезжали к Тамбову, он выпил пива и все забыл. То есть он забыл, что его должна девушка встретить. И он ушел в другой вагон с кем-то выпить чего-то еще. А в это время как раз Тамбов, и девушка бегает по вагонам и спрашивает всех про парня - где он, куда делся, - и даже плачет.
Ну, постоял поезд в Тамбове и дальше пошел, а парень тотчас же вернулся в вагон, а девушки уже нет, конечно. И тут парень вспомнил про девушку.
- Где она? - говорит.
Стали его ругать и судачить по поводу девушки. Эх, ты, говорят, ух, ты, как же так, и другое.
Парень схватился руками за голову и так сидит и молчит. Горюет. Тут кто-то сказал ему про телеграмму. Хотя чтобы девушка перестала плакать. Чтоб успокоить ее.
И на станции парень послал телеграмму. Он послал телеграмму такую:
"Я ничего. Ты ничего. Все будет неплохо".
В вагоне стали его ругать, что он не ту телеграмму послал и что надо еще телеграмму послать, получше и попонятней.
Он послал еще телеграмму. Он послал телеграмму такую:
"Ну, жалко вышло, ох…"
В вагоне опять его все ругают, что он не ту телеграмму послал и вообще он странные телеграммы шлет в его зрелые годы.
- Да нет, - говорит, - я волновался и слал все не те телеграммы. Но теперь пошлю ту телеграмму. И успокою ее.
И он послал телеграмму такую:
"Пил пиво, и вот…"
На него опять все напали. Чтоб он другую послал телеграмму. Попроще. Чтоб он объяснил, что он был в вагоне, но в этот момент его просто там не было. И пусть она не горюет.
На остановке он снова сошел и в вагон не вернулся. Наверное, выпил на станции пива и забыл, что он должен дальше ехать. А может быть, сел на встречный поезд и поехал к девушке извиняться. Или он приехал на место и дальше ехать ему не нужно.
Только он чемодан забыл - вот что плохо.
ГВОЗДЬ В СТОЛЕ
Мой отец пил водку, повторяя при этом, что дело не в этом. Почувствовав себя бодрым, он лихорадочно искал гвоздь, чтобы вбить его основательно в стенку, в стул или в дверь для пользы хозяйству в доме. Он мог с одного удара всадить гвоздь куда угодно. На этот раз он притащил в дом огромный гвоздь, и, пошатываясь, прикидывал, глядя вокруг, где бы его пристроить. Этот гвоздь был в полметра длиной. Такого гвоздя я в жизни не видывал!
Отец стоял посреди комнаты с молотком в руке и гвоздем в зубах, повторяя сквозь зубы, что дело не в этом, в ответ на наши расспросы, куда он собирается его вбить. Он долго стоял так, насупив брови, пока мудрая мысль не пришла ему в голову. Он вдруг просиял, взял гвоздь в руки, попросил снять скатерть со стола и великолепным ударом загнал часть гвоздя в середину стола. Он имел в виду укрепить центральную ножку, которую он прибавил к столу год назад. Он уверял тогда, что стол шатался, хотя никто этого не замечал. Эта пятая ножка в столе была так же нужна, как шестая, но отец укреплял хозяйство, и никто не посмел спорить с ним. Итак, четверть гвоздя вошла в стол моментально, но дальше, как отец ни старался, гвоздь продолжал упорствовать. Сколько отец ни бил по гвоздю, он все так же торчал посреди стола, приводя всех в уныние и досаду. Отец разделся, остался в одних трусах, натянул на голову мамин чулок, чтобы волосы не мешали ему работать, и опять принялся колотить по гвоздю, но тщетно!
Отец вытер пот, оглядел меня, мать и бабушку и сказал:
- Я устал…
- Так что же делать? - спросила мама.
- Нужно вбить этот гвоздь, - сказал отец.
- И я так думаю.
- Но дело не в этом.
- Тогда его лучше вытащить.
- Его лучше вытащить, - согласился отец.
Я принес клещи. Отец тянул гвоздь клещами, согнул его, но гвоздь остался в столе. Потом я стал тащить этот гвоздь, но только больше согнул его.
- Теперь на стол нельзя постлать скатерть, - промолвила мама.
- Мы что-нибудь придумаем, - сказал отец.
Он сидел и думал, а мы смотрели на него и на гвоздь в столе. Наконец отец встал и сказал:
- Принесите напильник.
Я пошел за напильником, но не нашел его.
- Ну и дом! - сказал отец. - Ну и дом! Во всем доме нету напильника?
Он сел на стул. У него был растерянный вид. Он тер кулаком свою голову. Видно было, что хмель проходил. Голова у него прояснялась.
- Черт с ним, с гвоздем…
В это время к нам позвонили. Я побежал открывать дверь.
Пришла семья Дариков. В дверь с шумом ворвались шесть братьев дошкольного возраста. За ними гордо вкатились родители. Шесть братьев стали носиться по комнате, опрокинули стулья, разбили стекло в уборной, сдули с рояля все ноты, повыдирали цветы из горшков и вытащили гвоздь в два счета, который вбил отец.
Когда удалось собрать братьев в кучу, загнать их в угол и успокоить, мать с радостью объявила всем:
- Теперь я могу постлать скатерть на стол.
- Но дело не в этом, - сказал отец.
ЛЮБОЙ ЧЕЛОВЕК В ЛЮБОМ ДЕЛЕ УСТАНЕТ
Я начал икать ни с того ни с сего. Мама дала мне воды, папа - водки, я все икаю. Мама дала помидор, папа - водки, я все икаю.
- Ой, - кричит мама, - ой, что с ним будет?
- С чего бы это?
Я в ответ только икаю.
Пришел папин знакомый. Папа к нему:
- С нашим Микой горе. Он уже второй час икает. Помоги нам, пожалуйста, в этом деле.
- С удовольствием, - говорит, - помогу. Что мне делать?
И снимает пиджак.
Что, думаю, он со мной собирается делать? И я на всякий случай встал у двери. Но он ничего не хотел со мной делать. Он просто так снял пиджак, ему, наверное, было жарко. Он повесил пиджак и говорит:
- Может, вы напугали его? И на этой почве он стал икать? И с перепугу не может понять, в чем дело?
- Вот еще, - говорит папа, - он ведь наш сын, а не посторонний. С чего бы мы стали его пугать?
Знакомый спрашивает меня:
- Ты чувствуешь, отчего ты икаешь? Или ты просто так икаешь? Не знаешь сам, отчего икаешь?
Я ответил ему сплошным иканьем.
Знакомый послушал и говорит:
- Икает он совершенно нормально. И не нужно ему мешать: пусть он икает, пока не устанет.
Тут я икать перестал.
- Вот видите, - говорит знакомый, - он устал. Я говорил, он непременно устанет. Любой человек в любом деле устанет.
ЛИРИЧЕСКОЕ ПИСЬМО
Вот какое письмо написал один очень влюбленный.
"Дорогая моя, родная!
Я пишу вам это письмо.
Вы помните тот теплый вечер? Мы пели "Летят утки и два гуся".
Несмотря на то что мы петь не можем, мы все же пели у входа в ваш дом. Мы встретимся с вами и вместе споем. Поете ли вы сейчас? Я не пою с тех пор, как не вижу вас. Я ни разу не пел. Но если я вас увижу, я спою с вами ту же самую песню.
Это чудесная песня, и мы ее с вами споем. Но если не будет у нас желания или еще что-нибудь такое, мы не будем петь эту песню или какую-нибудь другую. Мы вообще не будем петь. Но хотелось бы.
Потому что я помню, как мы с вами пели, и хотел бы спеть еще. Песня - это великая сила, и мы непременно с вами споем. Как вы находите это дело?
Думающий о вас и тоскующий Леопольд".
ФУ-ТЫ… ФУ-ТЫ…
Вот что случилось однажды.
Я пришел тогда в удивленье. Может, в этом нет ничего такого, но как бы не так. Как сейчас, помню этот концерт. Трель за трелью звучал романс. И когда трель достигла вершины, кто-то крикнул. Крикнул так резко и так неожиданно, будто его кольнули. Никто не расслышал, что он крикнул. Это был крик не то "ой", не то "ай", не то "хей". Все повернулись в ту сторону. Он сидел в пятом ряду. Он клонил голову набок. И вроде бы спал. Глаза его были закрыты, а впрочем, может, и нет. Я точно не помню. Этот крик поразил весь зал. Никто никогда не кричит на концертах. И притом так громко. Я ни разу не слышал. Когда трель пошла вниз, он снова крикнул. Теперь я расслышал отчетливо. Он кричал "хей". Потом еще и еще и так много раз на весь зал. Все головы повернулись к нему. Трель на сцене сорвалась. К кричавшему подбежали.
- Что такое? - спросили его.
Он поднял голову и сказал:
- Ой, простите меня, фу-ты, фу-ты…
А ЭТО ВИДИШЬ?
Человек я спокойный. Скромный служащий одного учреждения. С улыбкой хожу по улицам. Мне в ответ улыбаются дети. А иногда, как вы сами понимаете, даже женщины. За всю свою жизнь слова грубого не сказал. Я и кошку-то не обижу. И камнем-то в нее никогда не кину, как некоторые. А чтоб драться - помилуй бог! Такого в моей жизни не было. Даже в детстве не дрался. Я знаю, в детстве тузят друг друга, а я никогда. Никогда меня никто не тузил, и я никогда никого не тузил. Один раз, помню, только давно это было, совсем на заре моей юности, приятель меня обхватил и орет: "Ну, поборемся?" Так я ему говорю: "Что ты, милый? Зачем? К чему это?" Он даже стал извиняться. "Да я, - говорит, - пошутил, просто так, не сердись…" Как же тут не сердиться? Вдруг ухо прищемит? Да мало ли что! Не любитель я этого.
А вчера я иду по улице. Как всегда, улыбаюсь детям и всему, как вы сами понимаете, остальному.
Вдруг подходит ко мне этот тип. Как вы сами понимаете, абсолютно пьяный.
- Давай я тебя защищу, - говорит.
- От кого?
- От любого!
- Зачем?
- А это видишь? - сует мне в нос кулак.
- Ну, вижу.
- Ка-ак дам!
- Кому?
- Кому хочешь!
- Никто, - говорю, - представьте себе такую картину, меня совершенно не обижает.
Я интеллигентный человек, интеллигентно все ему и объясняю.
- А это видишь? - говорит и кулак опять мне в нос сует.
- Ну, вижу.
- Ка-ак дам!
- Кому?
- Кому хочешь!
- Зачем?
- А это видишь?
Очень мне, как вы сами понимаете, тоскливо стало и печально. Что есть у нас еще вот такие неприятные люди. И улыбаться я, безусловно, перестал. И захотелось мне вообще уйти. А он - цап меня! За рукав. И тянет, сами понимаете, в свою сторону. И показывает мне, как вы сами уже знаете, кулак.
Тут, надо мне должное отдать, вырвался я от него стремительно, а он меня снова схватил. Так крепко держит, что никак мне от него не вырваться. Тут я ему, сами понимаете, кулак в нос и сунул! Потому что, как вы сами понимаете, терпения у меня, как бы это сказать, не хватило.
А он говорит:
- Извините!
И сразу ушел.
Сами понимаете.
БУДЕТ СУП
- Ты подожди меня здесь, - сказал мой брат, - а я сейчас. Я остался стоять на лестнице в незнакомом мне доме. Потом мне надоело стоять на лестнице, и я поднялся наверх в коридор. Коридор был пуст. Я остановился у двери, слегка приоткрытой, и почему-то мне вдруг показалось, что брат зашел именно в эту дверь. То есть я был даже уверен в этом. Я постучал. Дверь открылась, и передо мной возник старикашка с кастрюлькой: у старика была белая борода. Он щурился - видимо, плохо видел, и ресницы у старика были белые тоже.
- Мой брат… - начал я.
- Вот вы, - быстро меня перебил старик, - пойдемте со мной… вот сюда… вот… в кухню…
Он зажег газовую плиту. Посмотрел на меня как-то сбоку (я стоял у дверей кухни) и налил в кастрюльку из крана воды.
- Будет суп, - объявил старик.
- Мой брат… - опять начал я.
- Просто к слову пришлось, - сказал старик. - Сейчас я буду резать лук. Вы не хотите со мной резать лук?
- Я не хочу резать лук, - сказал я.
- Вот зря, я вам дам нож…
- Зачем мне нож?
- Резать лук.
Он вытащил луковицу из кармана, аккуратно очистил, а кожуру преспокойно сжевал и съел.
- Не рекомендуют, а я все же ем…
- Я искал брата, - сказал я в нетерпении, - он куда-то зашел…
- У меня ваш брат, - сказал старик.
- У вас?
- Зайдите ко мне, я сейчас…
Я вошел в комнату старика. Брата там не было. Я хотел выйти, спросить старика, где же мой брат, когда его вовсе здесь нет. Я дернул дверь, но она не открылась. Видимо, я случайно защелкнул замок. Я сел на стул, оглядел комнату. На столе стоял живой гусь, привязанный за ноги к столу. Я удивился, как сразу его не заметил. В углу две теннисные ракетки. Портрет старухи в чепце. Вскорости кто-то дернул дверь.
- Я закрыт, - сказал я.
- У меня нет ключа, - сказал старик.
- Здесь нет брата! - крикнул я.
- Он на столе, - ответил старик.
- На столе гусь, - разозлился я.
- А ты не гусь? - спросил старик.
- Дурак! - крикнул я что было мочи.
Гусь заорал. Старик засмеялся.
- Ему нужно в суп, - сказал старик.
- Эй, - крикнул я, - открывайте!
ПЕТЛЯНЬЕ
Я не мог застать его дома. Он уходил из дома в пять утра. Старый больной человек уходил каждый день в пять утра. Куда он уходил, я не знал. Я подкараулил его в пять часов. Он как раз выходил из дома. Мне показалось, что он улыбался. Освещенный улыбкой, он прошел мимо. Я двинулся следом за ним. Он свернул за угол, прошел садик, вернулся в садик, свернул в переулок, потом в другой, потом в третий, потом обратно… Он явно петлял. Мне неясно было, зачем он петляет. Я петлял вместе с ним, чтобы выяснить это. Я все время смотрел ему в затылок. Я не видел его лица. Но я чувствовал: он петляет с улыбкой. Он сел в садике на скамейку. Я устроился сзади, в кустах. Он сидел, вероятно, час. Я глядел на его затылок. Потом он встал и опять стал петлять, и после третьей петли я уже не пошел за ним. Я решил подождать его. Он прошел мимо меня. Я наблюдал за ним сквозь кусты. Потом я испугался, что он уйдет, перестанет петлять, я его потеряю. Я возобновил петлянье.
Прошел еще час. Мы петляли. Я еле шел от усталости. Он же, напротив, шел очень бодро. Мне нестерпимо хотелось сесть. Вдруг он остановился. Взглянул на часы. Я подошел поближе. Открывали винный ларек.
- Сто пятьдесят, - сказал он твердо.
- И мне, - сказал я.
- О! - Он увидел меня. - И вы?!
- И я. - сказал я.
КАКОВО
Он сидел в пятом углу.
- Каково вам? - спросил я.
- Никаково, - сказал он.
- Ну, а все-таки, каково? - спросил я.
- Никаково, - сказал он.
- Каково вам? - спросил я еще раз.
- Никаково, - сказал он, - мне никаково.
ФРУЛОФФ
- Я… Фрулофф Иннокентий Маевич… - шепчет Фрулофф Иннокентий Маевич.
- Заполняйте ваш бланк молча, - говорит заполняющий рядом, - вы мне мешаете заполнять.
- А вы, пожалуйста, локоть уберите, - говорит Иннокентий Маевич, - уберите-ка свой локоть со стола.
- Если я свой локоть уберу, - говорит заполняющий рядом, - как же я тогда писать буду?
- А если я шептать не буду, как же я тогда писать буду?
- Мне совсем неинтересно знать, что вы Фрулофф, - сказал Петров.
- А мне - что вы Петров, - сказал Фрулофф.
Он видел бланк Петрова.
Какой-то щупленький парнишка в маечке говорит:
- А может, он суфлер? Привык шептать, и все.
- Да, я суфлер, - сказал Фрулофф.
- Я, значит, угадал! - обрадовался парнишка.
Но никто не поверил. Суфлер! Так уж и суфлер! Что еще за суфлер? Быть не может. Так уж угадал!
Ну суфлер так суфлер. Ну, Фрулофф, мало ли… ну и бог с ним. Некоторые на него косились: суфлер не суфлер? А потом коситься перестали, раз не космонавт. И все же известного артиста даже чаще встретишь, чем суфлера. А тут этот Фрулофф… суфлер… А может, он заслуженный суфлер?
Петров косился на Фрулоффа, все косился - взял да пересел. Раз здесь нотариальная контора, а не опера. Сел на другое место.
Фрулофф бланк написал, очереди своей дождался и подал лист в окошко.
- Вы чего тут написали? - спросили из окошка.
- Я… Фрулофф, - начал было Фрулофф.
В конторе засмеялись.
- Ну, а дальше? - спросили из окошка.
И Фрулофф продолжал:
- Иннокентий Маевич…
- Да я не об этом, - сказали из окошка, - ну, а дальше-то, а дальше-то что вы написали? Вы все выдумали.
- Как это выдумал? Кто? Я?