- Не я же это писала. Не по форме у вас написано, понимаете? Да и вообще неясно.
- Как же так неясно? Я писал…
- Что вы написали, полюбуйтесь, - ерунду. Вот что вы написали: я, Фрулофф Иннокентий Маевич… суфлер…
- Два эф, - сказал Фрулофф. - В конце.
- "Суфлер" не надо, - продолжали из окошка. - Да будьте вы хоть кондитером или сапожником - это не имеет значения: понимаете? В данном случае это значения не имеет.
- Я? - спросил Фрулофф. Совсем уж невпопад.
- Да, да, не я же, вы! Дальше что вы написали, отдаете себе отчет? Пропустим… это же как можно! Ну что вы доверяете? Кому? Вы тут ничего не написали. Вон там под стеклом образцы, перепишите, и… У вас не по форме все.
- Как не по форме? Скажите, что неправильно, я перепишу, - сказал Фрулофф.
- Да у вас тут все неправильно. Буквально все.
- Как - все?
- Надо смотреть каждое слово, - сказали из окошка, - число сегодня какое? Идите и пишите. Хватит мне с вами. Взрослый человек. Я вам все объяснила. Все! Товарищи, помогите ему написать… Кто-нибудь помогите, очень уже непонятливый человек попался.
Петров вдруг предложил:
- Не стоит друг на друга обижаться, право, товарищ Фрулофф. Давайте я вам напишу, если уж на то пошло.
Фрулофф долго смотрел на Петрова.
- На что пошло? - спросил Фрулофф.
- Действительно, непонятливый какой-то, а еще суфлер. Ну, что там у вас такое?
Фрулофф протянул бланк Петрову.
- Нужно взять новый бланк, - пояснил Петров, давайте я возьму.
- Я? - спросил Фрулофф.
- Ну, вы возьмите, все равно.
- Я не возьму, - сказал Фрулофф.
- Что вы хотите, не пойму? Да ну вас, ей-богу, в конце-то концов!
Петров стал раздражаться.
Парнишка в маечке сказал:
- Чего он, действительно, баламутит? Человек для него старается, а он баламутит.
Визгливо сказал, обращаясь ко всем. Но Фрулофф на него никакого внимания не обратил.
Парнишка суетился. Уговаривал:
- Напишут вам. По форме. Ну? Садитесь. Вот сюда. По форме все напишут. Ну?
Тогда Фрулофф повернулся и вышел из конторы. И тут вдруг Петров прочел, что было написано Фрулоффым. Петрова затрясло. От смеха. Он чуть не упал.
Там было написано такое…
И парнишка заглянул. Написанное Фрулоффым его удивило.
- И как это она, в окошечке-то, еще вежливо с ним разговаривала, ничего себе…
Петров сказал:
- Черт знает… слов не нахожу… ей-ей, не могу, ну и ну!
- Да разве можно с таким человеком так долго разговаривать! - не унимался парнишка.
Он выбежал на улицу и крикнул вслед Фрулоффу:
- Ты что, одурел?
- Обиделся… - сказал Петров. - Ну, надо же…
- Да, может, он и не суфлер… - вздохнул парнишка.
- А кто же он?
- Ну и суфлеффф… вот те суфлер… суфлер… - Парнишечка вздохнул.
Другие подошли. Прочли. И контора от смеха перекосилась.
От автора: к сожалению, меня тогда не было в этой конторе, и я не знаю, что там было написано.
Жаль…
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ДЕТИ
Художник писал в саду пейзаж, а дети ему мешали. Они стояли гурьбой за его спиной. Тогда он сказал ребятишкам:
- Полезайте-ка, дети, на дерево и сосчитайте, сколько там листьев.
Дети с радостью убежали.
Когда художник кончил работать, он счистил краску с палитры и собирался идти домой. Но дети опять его окружили. Они кричали наперебой:
- Тысяча!
- Двести!
- Пятьсот!
- Восемьсот!
- Семь тысяч!
- Миллион!
- Шесть - пять!
- Удивительные дети! - сказал художник.
ПРИСТАНИ
В возрасте пяти лет я преспокойно прошел по карнизу пятого этажа. Меня в доме ругали и даже побили за то, что я прошел по карнизу. Я убежал из дома и добрался до города Сыктывкара. Там я поступил на работу в порт. Хотя мне было всего пять лет, но я уже крепко стоял на ногах и мог подметать исправно пристань. Мне едва хватало на хлеб, но через месяц я подметал две пристани в день, затем три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Через год я подметал двести семьдесят пристаней. Мне стало уже не хватать пристаней, для меня срочно строили новые, но я успевал подмести их раньше, чем их успевали построить. Дело дошло до того, что я подметал те пристани, которые были еще в проекте и которых в проекте не было. Папаша, узнав о моих достижениях, не скрывая восторга, воскликнул:
- Молодец! Пробился в люди.
О ЧЕМОДАНЕ
Две старушки беседуют на углу:
- Ну как, твой сынок уехал?
- Чемодан, понимаешь, ему купили, а он взял с собой рюкзак. Чемодан-то ему оказался не нужен, а деньги-то ведь текут… Куда теперь чемодан-то использовать? Ведь в карман не положишь - торчит в углу комнаты, весь пейзаж портит. День и ночь кошка на нем сидит. Будто для кошки его купили. Все дни чемодан у меня в голове. Чемодан, он чемоданом останется - и ничего для него не придумаешь нового. Если бы, например, стол, или шкаф, или, к примеру, диван какой, так на диване сидеть еще можно. А чемодан не пригоден к этому. Горе мне с чемоданом! Напишу Ваське: мол, приезжай, совершенно его пристроить негде. Загонит меня чемодан в могилу.
- А ты под кровать положи.
- Да ты что, с ума? Для того разве мы чемодан купили, чтобы его под кровать пихать? Упаси бог, лучше пусть чемодан на виду стоит, чем под кроватью пылится. Чего доброго, про него забудешь, так он и простоит там тысячу лет. Ничего себе ты придумала! Эдак выходит, их покупай, а потом под кровать запихивай? Спасибо тебе на здоровье!
- А ты попробуй его на шкаф. Со шкафа небось видно будет.
- Чемодан у меня ведь шире шкафа. Тогда шкаф надо на чемодан поставить. Только не принято так у людей, чтобы шкафы ставили на чемоданы.
- Так что же тебе с ним делать?
- В том-то и дело, что нечего делать. Вопрос ведь в это и упирается. Оттого и мучаюсь. Спать не могу. О чемодане все рассуждаю. Потому что ежели он не нужен, так и покупать его было не нужно. У меня во всем должен быть порядок. И чемоданы на месте, и все как положено.
- Да, тяжелый вопрос.
- А я об чем? Конечно, тяжелый. Кабы легкий был - делов-то мало. С чемоданом этим мозгами закрутишь. Поди попробуй управься. Так, глядишь, каждый себе чемоданов накупит… А к чему они? Ясное дело, что ни к чему.
- Так что же ты думаешь делать?
- Право, я и не знаю. Серьезная тема. Ну, приходи вечером, поговорим.
Я ЗАШЕЛ БЫ К ВАМ
Если бы я знал, куда открывается ваша дверь… я зашел бы к вам. Но я не знал этого.
Жена говорит:
- Пойдем сходим к ним…
А я ей говорю:
- А дверь?
Она говорит:
- Что - дверь?
- Ты знаешь, куда она открывается?
- Нет, - говорит она, - не знаю.
- Вот в том-то и дело, я тоже не знаю.
- Как жаль, значит, мы не пойдем к ним в гости.
- Нет, почему же? Мы сходим, надо только узнать заранее, в какую сторону открывается дверь.
Я ТЕБЕ - ТЫ МНЕ
- Дай то-то.
- На, но помни, что я тебе дал.
- Дай теперь ты то-то.
- Не дам.
- А помнишь, я тебе дал то-то?
- А зачем ты дал, ты не давал бы.
СТУК
Я ждал, когда нам починят крышу.
Началось это так:
БУМ! БУМ! БУМ!
Потом по-другому:
БАМ! БАМ! БАМ!
Потом:
ТРАХ! БУМ! БАХ!
Потом:
БИМ! БИМ! БИМ!
Потом деликатно:
ТИК! ТИК! ТИК!
Потом громко и долго:
БУМ! БУМ! БУМ! БАМ! БАМ! БАМ! БУМ! БУМ!
Потом удивительно резко:
ТРРРАХ! ТРРРРРАХ! ТРРРАХ!
Потом несравненно, ни с чем несравненно:
УУУУХ! УУУУУУУУХ!!
Потом выразительно:
БАЦ! БАЦ! БАЦ!
Потом витиевато:
ТРАМБАЛАМБЫМ! ТРЫМБАЛАМБЫМ!!!
Потом сумбурно:
БУМ! БАМ! ТРАМ! БУМ! БИМ! ТИК! ТРРАХ! УУУХ! БАЦ! БАЦ! ТРЫМБАЛАМБЫМ!!!
Через год починили всю крышу.
А я к этому времени уже оглох окончательно.
ФЛАЖКИ, КРУГОМ ФЛАЖКИ
Флажки, кругом флажки, все небо в флажках, и флажками насыщен воздух. Сидит маленький мальчик среди флажков и ест флажок.
СИМПАТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
- Приветствую вас, - сказал он, входя и снимая шапку.
- Привет! - сказал я.
- Привет! - сказал он, надел шапку и вышел.
Только его и видели. Он очень понравился мне. Какой-то он был симпатичный и странный. Приятный он был человек.
ЧЕЛОВЕК ИДЕТ ПО РЕЛЬСАМ
Человек идет по рельсам.
Блестят бликами рельсы.
Шпалы, шпалы под ногами.
Рельсы идут в перспективу.
Человек идет в перспективу.
Так, так - отбивают шаги.
Пыль под ногами, пыль.
Насыпи по бокам, по бокам насыпи.
Человек идет по рельсам.
"Где конец рельсам, - думает он, - где конец рельсам?"
Там, где они сходятся, там, где они сходятся.
Дождь идет на рельсы, снег идет на рельсы.
Человек идет по рельсам.
И ТАК ХОРОШО, И ТАК ХОРОШО
Когда я в жаре под солнцем, я хочу на дождь и туман.
Вот дождь барабанит мне по макушке, туман окутывает меня. В тумане мои мечты - о солнце.
На солнце мне жарко.
Пусть лучше дождь барабанит мне по макушке.
ОКНО ПРОТИВ ОКНА
Весело мне, очень весело - я смотрю из окна в окно напротив и опять вижу ее.
Я вижу ее каждый день в окно, и она меня тоже.
Утром расчесывает она волосы у окна, а я ей машу из окна рукой. Днем она улыбается мне из окна, и я улыбаюсь ей из окна.
Вечером она поет у окна, подперев рукой щеку, я смотрю на нее, подперев рукой щеку.
Между нашими окнами целая улица. Но словно нет между нами улицы - так мне кажется.
ПРОХОЖИЙ
Прохожий идет по улице с непокрытой головой.
Мороз и снег на улице. Локти на пиджаке протерты, а воротник пиджака поднят кверху.
Взрывы бомб, плач детей, облака и любовь, цветы и солнце, горе и радость, мосты через реки, моря и горы несет в себе прохожий.
ПОЧЕМУ Я ИДУ АТЬ-ДВА?
Правой ногой, левой, ать-два, ать-два!
Музыка где-то играет марш.
Ать-два! - я иду. Ать-два!
А кто знает, я и сам не знаю, я независимо от себя иду ать-два. Как я ни противлюсь, все равно иду ать-два.
Что же мне делать, раз я не могу не идти ать-два, когда рядом играет марш.
КВАКАНЬЕ
(МОЙ СОСЕД)
Мой сосед квакал. Он квакал самым естественным образом в радиопостановках. Я часто слышал его дивный голос в различных детских сказках. Квакал он прямо-таки виртуозно: "Ква-ква, ква-ква, ква-ква!" Я всегда удивлялся, как человек навострился так ладно квакать.
Он говорил мне за чаем сотни раз: "Жаль, не умею я хрюкать и лаять, а то б зарабатывал втрое больше".
НИЧЕГО ТУТ СТРАННОГО НЕ БЫЛО
Ничего тут странного не было. Вася сел с пилой возле дерева на проспекте и стал пилить ствол. Люди прогуливались по проспекту. На Васю не обращали внимания. А когда дерево рухнуло, все смылись. А Вася пошел домой.
Одна старушка догнала его и спросила, к чему все это. Он сказал:
- О, здрасьте, Первое мая, очень приятно вас видеть!
А потом сказал:
- Пьезонаушники пристроить к скрипке, ка-ак жмыкнешь - о, красота!
ПЯТНО НА СТЕНЕ
Мне показалось, я вижу пятно на стене. И в то же время я не был уверен, что пятно там действительно есть. То есть я его видел и мог бы поспорить с кем угодно, но было сомнение в какой-то малой доле. Я встал и потрогал стену в том месте, где, как мне казалось, было пятно, дабы проверить, не сыро ли здесь.
Но это место не было сырым, и я стал сомневаться гораздо больше в существовании пятна, чем до того, как потрогал стену. Я уже готов был отойти от стены, как вдруг что-то треснуло, поднялась пыль столбом, и зеленая тень легла вдоль стены. Потом тень стала розовой. На месте пятна образовалась дыра. Я разломал края этой дыры, чтобы заглянуть внутрь. Просунув голову в дыру, я понял, что обратно мне ее не вытащить.
В дыру я видел собак и кошек. Кошки вскорости побежали, а за ними также и все собаки.
Видимо, начиналось землетрясение.
МОЛОДЦЫ
Вот где молодцы работнички! Вот где да! Вот где! Вот это да! Молодцы! Вот это они сделали! Здорово сделали! Ох, и поработали! Молодцы молодчики, молодые молодцы! Не просил их никто, никто не просил. Все сами, инициатива все, взялись сами, все сами! Вот бы все так! Вот все бы! Эх, а не все так. Не сделают это. А эти, эх и! Ну и! Ох, молодцы, ох молодчики, честные, любят работу, трудятся, эх, что там, ох и молодцы, ох и, ух ты… Так они ведь не то сделали…
ВЕСЕЛОЕ НАСТРОЕНИЕ
- Веники продаем! Веники продаем! - кричит женщина на углу.
Полная корзина веников. Почему бы мне не купить веник?
- Дайте веник.
Я иду по улице, машу веником.
- Простите, где вы купили веник? - интересуется милая девушка.
- Как где купил, на углу купил…
Я провожаю девушку.
Она тоже купила веник, и мы вдвоем с ней машем вениками и смеемся.
ЭТО БЫЛО ВЧЕРА
Нас разделяла перегородка с обоями с двух сторон. За перегородкой я слышал, как Кошкин кашлял и как смеялся, когда вычитывал в книжках смешное. Он всегда громко смеялся, читая забавные книжки. Иногда он смеялся по целым дням, с перерывами на обед. Это значит, что книжка попалась очень забавная. Он стучал мне в перегородку, приглашая с ним посмеяться. Мы сидели вдвоем на его диване и грохотали что было мочи. Мы смеялись так, что графин на столе выплескивал воду. Я не мог очень много смеяться, я тотчас чувствовал спазмы в горле и уходил к себе. Каждый раз зарекался я смеяться так сильно. Вот и сейчас, я только что лег и улеглись мои спазмы, как вдруг он опять стал звать меня, заливаясь смехом. Но я больше не мог смеяться. Он позвал меня еще раза два. Я притворился спящим.
И вдруг… Он прошел сквозь перегородку, прошел надо мной по воздуху, сотрясаясь от смеха, вошел в другую стенку, вышел из нее, нырнул в потолок и все продолжал смеяться, смеяться, потом он вошел преспокойно в пол, вышел из пола, нырнул в окно, вынырнул из окна, затем пропал на моих глазах, очутился на улице, и оттуда я слышал его непрерывный смех.
Я накрыл голову одеялом. Это все показалось мне слишком странным. Я накрыл голову одеялом и так сидел без движения, но чувствовал, что у меня дрожат коленки. Кошкин звал меня за перегородку.
Я молчал.
Он снова позвал меня.
Я молчал.
- Сережа, - спросил он, - ты спишь?
- Я не пойду, - сказал я глухо.
- Ну и дурак, - сказал он.
- Ну и ладно, - сказал я глухо.
Кошкина хоронили на другой день. Он лежал в гробу с улыбкой. Его провожали с музыкой. На кладбище выступали ораторы. Хвалили Кошкина. Говорили, что зря он умер. Плакала мать его, приехавшая из Пензы. Печально смотрел в одну точку брат его из Мытищ.
На следующее утро Кошкин позвал меня из своей комнаты. Он опять над чем-то смеялся. Это меня удивило, так как он вчера умер. Я вошел к нему. Он сидел на диване и читал книгу.
- Ты же умер, - сказал я ему.
- Это было вчера, - сказал он просто.
Я ЖДУ ВАС ВСЕГДА С ИНТЕРЕСОМ
Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во-первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.
Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне ноль. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: "Это значит, что вы - НОЛЬ! Вы ни черта не значите, вы не согласны со мной?" - "Послушайте, - сказал я тогда, - какое вы имеет право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!" Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: "Ради исключения, приятель, ради исключения, я делаю для вас исключение!" Он сказал таким тоном, как будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.
Но этот! Нет, это был исключительный педагог!
Когда я пришел к нему сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:
- Ни черта вы не знаете…
Я был восхищен его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищен моим откровенным видом ничего не знающего ученика.
- Приходите в другой раз, - сказал он.
Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я спросил его, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
- Фу… бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…
Я ушел от него в самом прекрасном настроении.
Во второй раз, я, точно так же ничего не зная, явился к нему.
- Сколько у человека зубов? - спросил он.
Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.
- Сто! - сказал я наугад.
- Чего?
- Сто зубов! - сказал я, чувствуя, что цифра неточная.
Он улыбался. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:
- А сколько, по-вашему, меньше или больше?
Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошел ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.
- Я редко встречал такого человека, как вы, - сказал он, - вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья… но, несмотря на это…
- Почему? - спросил я.
- Никто, никто, - сказал он, - никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моем предмете. Это восхитительно! - Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: - Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!
- Спросите еще что-нибудь, - сказал я обиженно.
- Еще спросить? - удивился он.
- Только кроме зубов.
- А как же зубы?
- Никак. - сказал я. Мне неприятен был это вопрос.
- В таком случае посчитайте их, - сказал он, приготавливаясь смеяться.
- Сейчас посчитать?
- Пожалуйста, - сказал он, - я вам не буду мешать.
- Спросите что-нибудь другое, - сказал я.
- Ну хорошо, - сказал он, - хорошо. Сколько в черепе костей?
- В черепе? - переспросил я. Все-таки я еще надеялся проскочить.