Избранные - Виктор Голявкин 6 стр.


Отец сидит, положив кулаки на стол, а суп стынет. "Мне всегда твердили люди, - говорит он, - пока у тебя будет жена Люба, ты всегда будешь жить хуже всех". - "Я уйду, и вы больше меня не увидите!" (В какой раз, Господи!) Отец стучит кулаками по столу. Мать уходит в другую комнату, хлопает с силой дверью. Филенка давно уже отлетела от постоянного хлопания, и дверь теперь открывается в любую сторону, как в гостинице "Интурист". Мать возится по ту сторону, просовывает палку в ручку двери, чтобы дверь не открывалась. Ей плохо удается, она с шумом распахивает двери и кричит снова и снова: "Я уйду, и вы больше меня не увидите!" - "Если она еще откроет дверь, я не знаю, что сделаю!" - отец выходит из себя. "Закрой!" - ору я. Нет, мать так просто не остановишь! Она повторяет маневр. Тарелка с недоеденным супом летит в дверь, вдребезги разбивается. "Имейте в виду, если я испугаюсь, мне становится плохо, - слышим мы звонкий голос матери сквозь закрытую дверь, - меня нельзя расстраивать, нельзя меня пугать, как вы не можете этого понять! У меня травма испуга! Спросите, вам весь город скажет! Я сейчас уйду, и вы больше меня не увидите!.." - "Я шашкой махал! - кричит отец. - Я махал шашкой, меня не запугаешь!"

Я иду на кухню, наливаю отцу супу, почему-то в жестяную миску. Он есть не хочет.

- Фурия, - говорит он про мать. - Сущая фурия. В Гражданскую, помню, влетаем в село, бегу к самому богатому: "Давай коней! Нужны свежие кони". Тот сидит, рожа оплывшая, как пузырь надутый, коней не дает. А на комодике у него рюмочки стоят гранененькие, с розовым отливом, так в ряд и выстроились. Я вынимаю револьвер, прицеливаюсь, раз! - одной розовенькой нету. "Будут кони?" - спрашиваю. Он молчит. Я вторую рюмочку, третью, четвертую… Он видит, всю у него посуду перебьют, а потом, того гляди, и за самого примутся. "Пожалуйста, милости просим, - говорит, - коней…" Пока что-нибудь стеклянное не грохнешь… Обычная история…

Мать молчит за дверью. Прислушивается.

- Убери суп, - говорит отец. Криво улыбается. - Ишь ты, в железяке притащил, умен. Надо же, сообразительный у меня сын. Ты там чего-нибудь бронированного не подыскал?..

Я привык к этим сценам.

Когда я самостоятельности не имел, тогда другое дело было, а теперь я уже ко всем этим дискуссиям спокойно отношусь.

Поскольку я самостоятельный.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Я выхожу на площадь.

В руках у меня ведро с краской и кисть.

Расставив ноги, пишу на асфальте:

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА

БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!

ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!

ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!

Буквы аккуратные получились и строчки ровные.

Пишу дальше:

ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!

Работа мне эта нравится. Хотя и ночью приходится. Никто над тобой не командует (хватит мне командиров разных!), и никто тебе не мешает, а потому и стараешься, потому и работать приятно.

Город спит.

Отучиться бы только язык высовывать, какая-то отвратительная привычка! Как спрячу язык - строчка криво. У других еще хуже привычки. Была же у одного нашего знакомого привычка после каждого слова "Ай-Петри" твердить! "Здравствуйте, - говорит, - Ай-Петри, я вас давно не видел, Ай-Петри, как ваше здоровье, Ай-Петри, как сын, как с деньгами, Ай-Петри?" Мы ему должны были деньги, так он всегда спрашивал, когда ему вернем, а мы не возвращали. Помнится, смешной разговор произошел, до сих пор у нас в семье смеются: "Когда же вы мне отдадите, Ай-Петри, мои деньги, Ай-Петри?" - спросил он отца. "Потерпи еще немножко, - сказал ему отец, - войди в мое положение…" - "А вы, Ай-Петри, в мое положение не хотите войти, Ай-Петри?" - сказал он. "Мы в твое положение входим, Ай-Петри", - сказал ему отец нечаянно. Тот побледнел и говорит. "Передразнивать себя я никому не позволю, а долг потрудитесь возвратить в самое ближайшее время, независимо от вашего положения, ибо мое положение мало чем от вашего отличается и ваше положение не меняется". И ни разу "Ай-Петри" не произнес. Когда он ушел, мы подумали: вполне возможно, он с этого момента перестал твердить свое "Ай-Петри".

А у моего друга Алика - он тоже рисовал отлично, уехал он после с родителями в Москву, - так вот у него все "шикарно" выходило: "шикарная погода", "шикарный футбол сегодня видел", "шикарная вода в море" и так далее. Все у него "шикарно". Даже когда он гриппом заболел, заявил мне: "Эх, и заболел же я шикарно, две недели в школу не ходил!" Да и вправду он был шикарный парень, мой лучший друг, но уехал он в Москву…

Опять язык высовывается!

Приятно все-таки быть самостоятельным человеком.

Шаги слышу. Кто-то идет.

Подходит.

Стоит, на мои буквы смотрит.

Я и внимания не обращаю, мало ли кто там проходит! У меня работа. Ответственная. Некогда мне на каждого прохожего внимание обращать.

- По линейке или без линейки? - спрашивает.

Я ему ничего не ответил. Чего на глупые вопросы отвечать. Не смотрю даже.

- Неужели без линейки? - говорит. Хотя видно, что без линейки. Он же видит, никакой линии нет там, да и линейки нет, чего ж тогда спрашивает?

А он опять:

- Так без линейки и шпаришь?

- Да где ж у меня линейка? - говорю. - Ну, где вы видите у меня линейку?

- Ай да ай! - говорит. - Ну, бальзак!

Что еще за "бальзак" такой, смотрю на него: пьяный, что ли, в компании задержался, да нет, вроде не пьян, а по ночам шляется.

- А я смогу? - говорит. - Дай прошвырнусь.

- Иди прошвырнись, - говорю, - где-нибудь, а потом приходи.

В ночь работаешь, а тут этот умник. Со своими словечками. Тоже мне блатной нашелся. Я кисть не дал. Он обиделся:

- Молодежь… Старших надо уважать. А ты? Эх, ты! Не стыдно, э-э-эх! - рукой махнул и вроде бы уходить собрался.

Зря я на него окрысился, наверно.

А он этак пол-оборотом ко мне, рукой этак небрежно на буквы указал и говорит:

- Криво.

- Где криво? - спрашиваю.

- Криво, брат, криво, - говорит.

- Прошвырнитесь, прошвырнитесь… - говорю, и кисть в ведро с досады бросил.

- Ишь ты, бальзак! Сердитая личность. - Берет он мою кисть и пишет на асфальте такие отличные буквы, что я глазам своим не поверил. Даже завидно стало. С восторгом я на него поглядел, а он улыбается. Написал он еще несколько слов, кисть в ведро бросил и говорит:

- Вот так, бальзак! А ты думал, только ты один можешь? Я тебе еще позавчера говорил, что другие получше могут. Талантливых людей на свете знаешь сколько? Пруд пруди! Только нужно их находить и пестовать. Об этом я тебе еще позавчера говорил.

- Кто? Вы мне позавчера говорили?

Он смеется.

- А в прошлом году, помнишь, я тебя этому делу учил?

- Кто, вы меня учили?

Он опять смеется.

- Аналогичный случай, - говорит, - был, сосед белье повесил, а соседка его украла.

- Это вы к чему?

- А к тому, чтобы ты умным был, бальзак, а не дурак. Бальзак знаешь какой умный был? На весь свет умом прославился.

- Какой Бальзак?

- Бальзак всего один, больше Бальзаков на свете не было и не будет. При желании можешь вторым Бальзаком стать, но не первым. Обо всем этом я тебе уже говорил.

- Ничего вы мне об этом не говорили.

- Аналогичный случай произошел…

Слова внизу под моим объявлением написал: "Почему вашу собачку зовут Сигизмундой?" Буквы ровные, чудо!

- Попадет мне за вашу собачку, - говорю, - тут карнавал, а тут собачка…

- Больше людей, - говорит, - на карнавал привалит, подумают, необыкновенную собачку Сигизмунду будут представлять.

Шутник настоящий.

- С работы погонят, - говорю, - за вашу собачку.

- Проявил самостоятельность. Рекламу освежил. Внес свежую струю. Никогда не знаешь, за что тебя выгонят, а за что по головке погладят. Как раз, может быть, за эту Сигизмунду тебя к повышению представят, - к примеру, не на тротуаре писать, а на стенах…

- А может, на потолке?

- Можешь добиться, - говорит, - и большего.

- Вы лучше скажите, где вы так буквы научились писать, - спрашиваю, - это ваша профессия, наверное?

- Зачем попу гармонь, - говорит, - когда у него кадило есть.

Помешал кистью в ведре, да так энергично, чуть всю краску не выплеснул.

- Я, бальзак, из института с последнего курса ушел, сам себя, называется, отстранил от строительства жилого и административного фонда, сейчас уж стар, двадцать восемь лет исполнится в будущем году. Для меня эти буквицы - мелочь, плюнуть, растереть, чихнуть! Открыл я, бальзак, свое собственное ателье, процветаю, образование у меня высшее. Малость незаконченное, я тебе, кажется, три дня тому назад говорил…

Вид у него действительно процветающий, костюм отличный, босоножки лаковые, а волосы блестящие и гладкие.

Пошли мы с ним вниз по Буйнаковской улице. Мне нужно было еще одно объявление написать. А ему как раз по дороге. Он в конце Буйнаковской улицы на углу жил.

- На художника не собираешься учиться? - спрашивает.

- Сначала я хочу боксом заняться, - говорю.

- Да ты что, очумел? Морду бить - кому это надо! Ну и бальзак!

- Это ведь целое искусство! Как чемпионы работают, видели?

- Да брось ты, несерьезный ты человек, давай-ка лучше познакомимся, - он протянул мне руку, - Викентий Викторович Штора. Директор. Заведую ателье.

Приятно с ним познакомиться. Что значит самостоятельный человек! С директором ателье познакомился. Запросто. Свои знакомые появляются. Замечательная жизнь пошла. Я это предвидел!

Он шел и говорил:

- А как ты со мной разговаривать начал? А? С директором повежливее надо разговаривать. Как-никак персона, выше своих подчиненных. У меня ты в двадцать раз больше заработаешь. Это ты всегда помни. В двадцать раз больше, чем мазней по грязной мостовой. У тебя отец, мать имеются? Так, имеются. Очень хорошо. Отцу, матери мог бы помочь, подсобить. Небось старики нуждаются, вон какого сынка вырастили, а он с метлой по ночам шляется, а у парня талант есть. Я бы тебе по первому разряду платил. Пора за ум браться. А парень ты, я вижу, смышленый, - зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Ты понял меня?

Мы около его парадной остановились.

- Нечего тебе по темным улицам болтаться, - сказал он, протягивая мне руку. - Заходи. Мне толковые работники нужны. Головастые. И ты рад будешь. Отцу, матери поможешь. Трактаты будешь писать!

- Какие трактаты?

- К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?

- Подходит! - сказал я весело.

- Коза всегда вытаращивает глаза, - сказал он ни с того ни с сего.

- Коза? - спросил я.

- Дереза! - сказал он.

Мы оба засмеялись.

- А куда заходить?

Он показал мне, куда заходить.

Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.

Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:

НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА

БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!

ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!

ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!

ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!

Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!

Я обмакнул кисть в краску и дописал:

У Р Р А!!!

2

Позвонил.

Жду.

Слышу голос:

- А! Бальзак!

Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх - там окошко, вот откуда видит. Улыбается.

Сандалии шлепают. Значит, идет.

Щелкнул замок. Дверь открылась.

- Салютик! Бальзаку салютик!

В коридоре темнота.

- У вас, - говорю, - света нету, что ли?

- Днем свет от Бога, - говорит.

Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.

Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.

- Рад приветствовать, - говорит, - молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?

- О том, что рады приветствовать, говорили.

- А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: "Давай снимай его, снимай!" А как его снимать - он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя - Сикстинская мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…

- Чего купили? - не понял я.

- Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.

Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?

Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.

Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну, форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление - вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.

- Разрешите представить, - говорит. - Сикстинская мадонна, моя последняя любовь.

- Здравствуйте, - говорю.

А жена его сейчас же и ушла.

- Шуток не понимает, - вздохнул Викентий Викторович, - ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?

- Дело ваше, Викентий Викторович.

Он засмеялся.

- Факт - мое. Ты просто клад, бальзак!

Я на баки смотрел. Он заметил.

- Вот где будущее, - говорит. - Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.

Он хитро щурился и улыбался.

- Что там все-таки такое? - спросил я в нетерпении.

Он приложил к губам палец.

- Вставай на табуретку, - говорит, - глянь в бак. Палкой покрути.

Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.

Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.

Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.

Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.

- А где ателье? - спросил я.

- На другой улице, - сказал он.

Викентий Викторович увлек меня в комнату.

К моему недовольству, жены в комнате не было.

Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:

- Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… - В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!

- …Сикстинскую мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…

- Как то есть?

- Ну как, вот так! - Он развел руками. - Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…

Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…

А он берет из буфета банку варенья и всю банку - хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. "Роза" варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.

- Рубай, - говорит, - чтоб все съел.

- Как все?

- Давай, давай!

Я не решался.

- Обижаешь, - говорит, - меня обижаешь…

- Без чая? - спрашиваю.

- С чаем - дома. А в гостях жми!

Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко. Я еще раз хлебнул.

Он смотрел на меня.

Два-три лепестка плавали в этой тарелке.

- Ну? - спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.

- Вы знаете, - говорю, - это не варенье.

Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:

- Так что же это?

Я вздохнул, отодвинул тарелку.

- По-моему, это вода.

Он взял ложку, попробовал.

- Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!

Приносит стакан с водой.

- Вот вода, - говорит, - в стакане. А там не вода. Там варенье!

Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.

Он как закричит:

- Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!

Я еще раз хлебнул.

Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.

Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.

- Ты слышишь? - кричал он. - Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!

А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.

- Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!

А она вышла.

Он вслед ей крикнул:

- Женщины уходят, а мужчины остаются! - Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.

Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!

Схватился за голову и сидит.

- Вот, бальзак, не женись, - говорит, - видишь сам, ни поддержки, ни помощи…

- Успокойтесь, - говорю, - не надо так волноваться. - А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…

А он печальный-печальный:

- Сам посуди: чего мне с ней расходиться - красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…

Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.

Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.

- Ты прав. - Он похлопал меня по спине. - Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…

- Нечего меня бальзаком называть, - сказал я.

Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!

Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья "Роза", положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…

Позвал жену срывающимся голосом.

- И как это могло случиться? - спросил он ее хрипло.

- Чего случиться? - спросила Сикстинская мадонна.

- Ничего… - сказал он, - ничего… Принеси ему чай…

Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…

Она принесла чай, вздохнула, он спросил:

- А тортика не осталось?

- Ты ведь знаешь, его ела кошка, - сказала она.

- Да… Да… - сказал он тихо, глядя в одну точку, - кошка съела розу и лепестки…

Назад Дальше