Отец сидит, положив кулаки на стол, а суп стынет. "Мне всегда твердили люди, - говорит он, - пока у тебя будет жена Люба, ты всегда будешь жить хуже всех". - "Я уйду, и вы больше меня не увидите!" (В какой раз, Господи!) Отец стучит кулаками по столу. Мать уходит в другую комнату, хлопает с силой дверью. Филенка давно уже отлетела от постоянного хлопания, и дверь теперь открывается в любую сторону, как в гостинице "Интурист". Мать возится по ту сторону, просовывает палку в ручку двери, чтобы дверь не открывалась. Ей плохо удается, она с шумом распахивает двери и кричит снова и снова: "Я уйду, и вы больше меня не увидите!" - "Если она еще откроет дверь, я не знаю, что сделаю!" - отец выходит из себя. "Закрой!" - ору я. Нет, мать так просто не остановишь! Она повторяет маневр. Тарелка с недоеденным супом летит в дверь, вдребезги разбивается. "Имейте в виду, если я испугаюсь, мне становится плохо, - слышим мы звонкий голос матери сквозь закрытую дверь, - меня нельзя расстраивать, нельзя меня пугать, как вы не можете этого понять! У меня травма испуга! Спросите, вам весь город скажет! Я сейчас уйду, и вы больше меня не увидите!.." - "Я шашкой махал! - кричит отец. - Я махал шашкой, меня не запугаешь!"
Я иду на кухню, наливаю отцу супу, почему-то в жестяную миску. Он есть не хочет.
- Фурия, - говорит он про мать. - Сущая фурия. В Гражданскую, помню, влетаем в село, бегу к самому богатому: "Давай коней! Нужны свежие кони". Тот сидит, рожа оплывшая, как пузырь надутый, коней не дает. А на комодике у него рюмочки стоят гранененькие, с розовым отливом, так в ряд и выстроились. Я вынимаю револьвер, прицеливаюсь, раз! - одной розовенькой нету. "Будут кони?" - спрашиваю. Он молчит. Я вторую рюмочку, третью, четвертую… Он видит, всю у него посуду перебьют, а потом, того гляди, и за самого примутся. "Пожалуйста, милости просим, - говорит, - коней…" Пока что-нибудь стеклянное не грохнешь… Обычная история…
Мать молчит за дверью. Прислушивается.
- Убери суп, - говорит отец. Криво улыбается. - Ишь ты, в железяке притащил, умен. Надо же, сообразительный у меня сын. Ты там чего-нибудь бронированного не подыскал?..
Я привык к этим сценам.
Когда я самостоятельности не имел, тогда другое дело было, а теперь я уже ко всем этим дискуссиям спокойно отношусь.
Поскольку я самостоятельный.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Я выхожу на площадь.
В руках у меня ведро с краской и кисть.
Расставив ноги, пишу на асфальте:
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!
ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!
ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!
Буквы аккуратные получились и строчки ровные.
Пишу дальше:
ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Работа мне эта нравится. Хотя и ночью приходится. Никто над тобой не командует (хватит мне командиров разных!), и никто тебе не мешает, а потому и стараешься, потому и работать приятно.
Город спит.
Отучиться бы только язык высовывать, какая-то отвратительная привычка! Как спрячу язык - строчка криво. У других еще хуже привычки. Была же у одного нашего знакомого привычка после каждого слова "Ай-Петри" твердить! "Здравствуйте, - говорит, - Ай-Петри, я вас давно не видел, Ай-Петри, как ваше здоровье, Ай-Петри, как сын, как с деньгами, Ай-Петри?" Мы ему должны были деньги, так он всегда спрашивал, когда ему вернем, а мы не возвращали. Помнится, смешной разговор произошел, до сих пор у нас в семье смеются: "Когда же вы мне отдадите, Ай-Петри, мои деньги, Ай-Петри?" - спросил он отца. "Потерпи еще немножко, - сказал ему отец, - войди в мое положение…" - "А вы, Ай-Петри, в мое положение не хотите войти, Ай-Петри?" - сказал он. "Мы в твое положение входим, Ай-Петри", - сказал ему отец нечаянно. Тот побледнел и говорит. "Передразнивать себя я никому не позволю, а долг потрудитесь возвратить в самое ближайшее время, независимо от вашего положения, ибо мое положение мало чем от вашего отличается и ваше положение не меняется". И ни разу "Ай-Петри" не произнес. Когда он ушел, мы подумали: вполне возможно, он с этого момента перестал твердить свое "Ай-Петри".
А у моего друга Алика - он тоже рисовал отлично, уехал он после с родителями в Москву, - так вот у него все "шикарно" выходило: "шикарная погода", "шикарный футбол сегодня видел", "шикарная вода в море" и так далее. Все у него "шикарно". Даже когда он гриппом заболел, заявил мне: "Эх, и заболел же я шикарно, две недели в школу не ходил!" Да и вправду он был шикарный парень, мой лучший друг, но уехал он в Москву…
Опять язык высовывается!
Приятно все-таки быть самостоятельным человеком.
Шаги слышу. Кто-то идет.
Подходит.
Стоит, на мои буквы смотрит.
Я и внимания не обращаю, мало ли кто там проходит! У меня работа. Ответственная. Некогда мне на каждого прохожего внимание обращать.
- По линейке или без линейки? - спрашивает.
Я ему ничего не ответил. Чего на глупые вопросы отвечать. Не смотрю даже.
- Неужели без линейки? - говорит. Хотя видно, что без линейки. Он же видит, никакой линии нет там, да и линейки нет, чего ж тогда спрашивает?
А он опять:
- Так без линейки и шпаришь?
- Да где ж у меня линейка? - говорю. - Ну, где вы видите у меня линейку?
- Ай да ай! - говорит. - Ну, бальзак!
Что еще за "бальзак" такой, смотрю на него: пьяный, что ли, в компании задержался, да нет, вроде не пьян, а по ночам шляется.
- А я смогу? - говорит. - Дай прошвырнусь.
- Иди прошвырнись, - говорю, - где-нибудь, а потом приходи.
В ночь работаешь, а тут этот умник. Со своими словечками. Тоже мне блатной нашелся. Я кисть не дал. Он обиделся:
- Молодежь… Старших надо уважать. А ты? Эх, ты! Не стыдно, э-э-эх! - рукой махнул и вроде бы уходить собрался.
Зря я на него окрысился, наверно.
А он этак пол-оборотом ко мне, рукой этак небрежно на буквы указал и говорит:
- Криво.
- Где криво? - спрашиваю.
- Криво, брат, криво, - говорит.
- Прошвырнитесь, прошвырнитесь… - говорю, и кисть в ведро с досады бросил.
- Ишь ты, бальзак! Сердитая личность. - Берет он мою кисть и пишет на асфальте такие отличные буквы, что я глазам своим не поверил. Даже завидно стало. С восторгом я на него поглядел, а он улыбается. Написал он еще несколько слов, кисть в ведро бросил и говорит:
- Вот так, бальзак! А ты думал, только ты один можешь? Я тебе еще позавчера говорил, что другие получше могут. Талантливых людей на свете знаешь сколько? Пруд пруди! Только нужно их находить и пестовать. Об этом я тебе еще позавчера говорил.
- Кто? Вы мне позавчера говорили?
Он смеется.
- А в прошлом году, помнишь, я тебя этому делу учил?
- Кто, вы меня учили?
Он опять смеется.
- Аналогичный случай, - говорит, - был, сосед белье повесил, а соседка его украла.
- Это вы к чему?
- А к тому, чтобы ты умным был, бальзак, а не дурак. Бальзак знаешь какой умный был? На весь свет умом прославился.
- Какой Бальзак?
- Бальзак всего один, больше Бальзаков на свете не было и не будет. При желании можешь вторым Бальзаком стать, но не первым. Обо всем этом я тебе уже говорил.
- Ничего вы мне об этом не говорили.
- Аналогичный случай произошел…
Слова внизу под моим объявлением написал: "Почему вашу собачку зовут Сигизмундой?" Буквы ровные, чудо!
- Попадет мне за вашу собачку, - говорю, - тут карнавал, а тут собачка…
- Больше людей, - говорит, - на карнавал привалит, подумают, необыкновенную собачку Сигизмунду будут представлять.
Шутник настоящий.
- С работы погонят, - говорю, - за вашу собачку.
- Проявил самостоятельность. Рекламу освежил. Внес свежую струю. Никогда не знаешь, за что тебя выгонят, а за что по головке погладят. Как раз, может быть, за эту Сигизмунду тебя к повышению представят, - к примеру, не на тротуаре писать, а на стенах…
- А может, на потолке?
- Можешь добиться, - говорит, - и большего.
- Вы лучше скажите, где вы так буквы научились писать, - спрашиваю, - это ваша профессия, наверное?
- Зачем попу гармонь, - говорит, - когда у него кадило есть.
Помешал кистью в ведре, да так энергично, чуть всю краску не выплеснул.
- Я, бальзак, из института с последнего курса ушел, сам себя, называется, отстранил от строительства жилого и административного фонда, сейчас уж стар, двадцать восемь лет исполнится в будущем году. Для меня эти буквицы - мелочь, плюнуть, растереть, чихнуть! Открыл я, бальзак, свое собственное ателье, процветаю, образование у меня высшее. Малость незаконченное, я тебе, кажется, три дня тому назад говорил…
Вид у него действительно процветающий, костюм отличный, босоножки лаковые, а волосы блестящие и гладкие.
Пошли мы с ним вниз по Буйнаковской улице. Мне нужно было еще одно объявление написать. А ему как раз по дороге. Он в конце Буйнаковской улицы на углу жил.
- На художника не собираешься учиться? - спрашивает.
- Сначала я хочу боксом заняться, - говорю.
- Да ты что, очумел? Морду бить - кому это надо! Ну и бальзак!
- Это ведь целое искусство! Как чемпионы работают, видели?
- Да брось ты, несерьезный ты человек, давай-ка лучше познакомимся, - он протянул мне руку, - Викентий Викторович Штора. Директор. Заведую ателье.
Приятно с ним познакомиться. Что значит самостоятельный человек! С директором ателье познакомился. Запросто. Свои знакомые появляются. Замечательная жизнь пошла. Я это предвидел!
Он шел и говорил:
- А как ты со мной разговаривать начал? А? С директором повежливее надо разговаривать. Как-никак персона, выше своих подчиненных. У меня ты в двадцать раз больше заработаешь. Это ты всегда помни. В двадцать раз больше, чем мазней по грязной мостовой. У тебя отец, мать имеются? Так, имеются. Очень хорошо. Отцу, матери мог бы помочь, подсобить. Небось старики нуждаются, вон какого сынка вырастили, а он с метлой по ночам шляется, а у парня талант есть. Я бы тебе по первому разряду платил. Пора за ум браться. А парень ты, я вижу, смышленый, - зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Ты понял меня?
Мы около его парадной остановились.
- Нечего тебе по темным улицам болтаться, - сказал он, протягивая мне руку. - Заходи. Мне толковые работники нужны. Головастые. И ты рад будешь. Отцу, матери поможешь. Трактаты будешь писать!
- Какие трактаты?
- К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?
- Подходит! - сказал я весело.
- Коза всегда вытаращивает глаза, - сказал он ни с того ни с сего.
- Коза? - спросил я.
- Дереза! - сказал он.
Мы оба засмеялись.
- А куда заходить?
Он показал мне, куда заходить.
Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.
Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!
ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!
ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!
ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!
Я обмакнул кисть в краску и дописал:
У Р Р А!!!
2
Позвонил.
Жду.
Слышу голос:
- А! Бальзак!
Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх - там окошко, вот откуда видит. Улыбается.
Сандалии шлепают. Значит, идет.
Щелкнул замок. Дверь открылась.
- Салютик! Бальзаку салютик!
В коридоре темнота.
- У вас, - говорю, - света нету, что ли?
- Днем свет от Бога, - говорит.
Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.
Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.
- Рад приветствовать, - говорит, - молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?
- О том, что рады приветствовать, говорили.
- А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: "Давай снимай его, снимай!" А как его снимать - он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя - Сикстинская мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…
- Чего купили? - не понял я.
- Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.
Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?
Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.
Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну, форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление - вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.
- Разрешите представить, - говорит. - Сикстинская мадонна, моя последняя любовь.
- Здравствуйте, - говорю.
А жена его сейчас же и ушла.
- Шуток не понимает, - вздохнул Викентий Викторович, - ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?
- Дело ваше, Викентий Викторович.
Он засмеялся.
- Факт - мое. Ты просто клад, бальзак!
Я на баки смотрел. Он заметил.
- Вот где будущее, - говорит. - Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.
Он хитро щурился и улыбался.
- Что там все-таки такое? - спросил я в нетерпении.
Он приложил к губам палец.
- Вставай на табуретку, - говорит, - глянь в бак. Палкой покрути.
Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.
Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.
Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.
Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.
- А где ателье? - спросил я.
- На другой улице, - сказал он.
Викентий Викторович увлек меня в комнату.
К моему недовольству, жены в комнате не было.
Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:
- Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… - В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!
- …Сикстинскую мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…
- Как то есть?
- Ну как, вот так! - Он развел руками. - Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…
Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…
А он берет из буфета банку варенья и всю банку - хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. "Роза" варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.
- Рубай, - говорит, - чтоб все съел.
- Как все?
- Давай, давай!
Я не решался.
- Обижаешь, - говорит, - меня обижаешь…
- Без чая? - спрашиваю.
- С чаем - дома. А в гостях жми!
Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко. Я еще раз хлебнул.
Он смотрел на меня.
Два-три лепестка плавали в этой тарелке.
- Ну? - спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.
- Вы знаете, - говорю, - это не варенье.
Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:
- Так что же это?
Я вздохнул, отодвинул тарелку.
- По-моему, это вода.
Он взял ложку, попробовал.
- Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!
Приносит стакан с водой.
- Вот вода, - говорит, - в стакане. А там не вода. Там варенье!
Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.
Он как закричит:
- Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!
Я еще раз хлебнул.
Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.
Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.
- Ты слышишь? - кричал он. - Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!
А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.
- Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!
А она вышла.
Он вслед ей крикнул:
- Женщины уходят, а мужчины остаются! - Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.
Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!
Схватился за голову и сидит.
- Вот, бальзак, не женись, - говорит, - видишь сам, ни поддержки, ни помощи…
- Успокойтесь, - говорю, - не надо так волноваться. - А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…
А он печальный-печальный:
- Сам посуди: чего мне с ней расходиться - красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…
Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.
Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.
- Ты прав. - Он похлопал меня по спине. - Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…
- Нечего меня бальзаком называть, - сказал я.
Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!
Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья "Роза", положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…
Позвал жену срывающимся голосом.
- И как это могло случиться? - спросил он ее хрипло.
- Чего случиться? - спросила Сикстинская мадонна.
- Ничего… - сказал он, - ничего… Принеси ему чай…
Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…
Она принесла чай, вздохнула, он спросил:
- А тортика не осталось?
- Ты ведь знаешь, его ела кошка, - сказала она.
- Да… Да… - сказал он тихо, глядя в одну точку, - кошка съела розу и лепестки…