Принц крови Макс Лифенштром занимался женщиной-уродом. Облаченный в белый халат врача, он пинцетом срывал коросту с ее сочащихся язв и лил на них уксус.
Когда женщина начинала кричать, он затыкал себе уши и втягивал чувственными ноздрями воздух, будто нюхал цветы.
Хруст костей, звериные вопли боли, запах горелой плоти возбуждали Керима Вагипова. Он на глазах менялся. Становился выше, был похож на атлета. Его лицо напоминало лик античного героя, поражало совершенством пропорций. Он поднялся во весь рост, плечистый и прекрасный.
– Да прольется на вас дождь любви моей! – крикнул он громогласно.
Сверху, из нарисованного неба, где мчались золотые нарисованные птицы, упало несколько золотых капель. Полетели вниз золотые струи, от которых дрогнула, стала расходиться кругами влага в бассейне. Дождь превратился в золотой ливень, наполнив пространство шумом, плеском, ослепительным сверканием. Струи падали на гостей, на измученных женщин, на орудия пыток, превращая все в драгоценное сияние. Палачи и жертвы выглядели как золотые статуи. Влага в бассейне воспламенилась, покрылась золотыми огненными языками.
Керим Вагипов, огромного роста, прекрасный исполин, шел по горящей воде, туда, где расцветала прекрасная золотая лилия. И в центре волшебного цветка переливалось Черное солнце, верховное божество, которому, как жрец, поклонялся Керим Вагипов.
Вавила выключил экран, и Сержу казалось, что на потухшем стекле все еще переливается, брызжет лучами черное светило.
– Что это было? – спросил Серж, обессиленный зрелищем.
– Ты должен был видеть эскиз картины, которую тебе придется рисовать, гений.
– Все это было на самом деле или ты подсыпал мне возбуждающее зелье?
– Ты угадал.
– Когда ты успел?
– Ты проглотил препарат вместе с кофе.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты поскорее взялся за дело.
– А если я откажусь?
– Твоя милая, нежная Нинон ждет тебя. Не правда ли, какой отвратительный садист этот Исаак Карулевич, который ломал пальчики невинной девочке?
– Отведи меня обратно в отсек.
Появился китаец Сен со своей неизменной плеткой и повел его по туннелю. Серж слышал за спиной его мягкие шаги и острый запах муравьиного спирта.
Глава одиннадцатая
После отбоя, когда утомленные люди послушно, словно стадо в стойлах, укладывались в свои черные койки, накрываясь одеялами, будто темными могильными плитами, два охранника привели Лукреция Кара и кинули его на кровать. Серж подумал, что так из пыточной камеры доставляют истерзанного заключенного, бросают на топчан. Когда охранники скрылись, Серж и белорус Андрей прокрались к Лукрецию Кару. Тот лежал на спине, лицом к тусклому светильнику в потолке, и его высокие надбровные дуги сдвигали кожу широкого лба множеством мучительных морщин, а открытые глаза сверкали в темноте темно-золотыми слезами.
– Лукреций Кар, что с вами? – Серж положил свою руку на его большую, костлявую кисть и почувствовал, как слабо в ней бьется жизнь.
– Что эти сволочи сделали с вами, Лукреций? – Белорус осторожно приподнял голову космиста и подложил под нее подушку.
– Они заставляют меня служить их дьявольскому делу. Хотят, чтобы я изготовил препарат, который сгущает материю и изгоняет из нее дух. Чтобы их бездуховная плоть погрузилась в содомский мрак, во тьму извращений и неутолимого садизма. Хотят, чтобы я изобрел топливо для их черного звездолета, летящего к Черному солнцу. Хотят направить человечество в антимиры запредельной тьмы. Хотят, чтобы я исказил вектор русского духа, устремленного в Космос, к абсолютному свету, в бессмертие.
– Как они мучали тебя, Лукреций? – Белорус поднес к воспаленным губам космиста пластмассовую чашку с водой.
– Внучка, моя любимая внучка. Они грозят похитить ее и отдать на истязание педофилам. Они показали мне фотографию: она играет в нашем дворе, и к ней подошел мужчина с мерзким, порочным лицом. Они говорят, что ее судьба зависит от моего решения.
Он лежал поверх одеяла, длинный, босоногий, с голым огромным черепом и солнечными, даже во тьме, глазами. Его крупные руки были сложены на груди, и он казался инопланетянином, упавшим из сверкающих миров на черную, лишенную света планету. Изнемогал без света, без лучистой энергии, без своих космических соплеменников, достигших совершенства.
– Но они ошибаются. Я не в их власти. Русский Космос не даст мне погибнуть. Голос Гагарина зовет меня. Мой препарат "Кандинский" унесет меня из мрачного подземелья. Он превращает материю в дух, в космический луч, для которого нет тюремных дверей и запоров. Вот топливо к русскому звездолету, который построит Россия и унесет людей к обетованной планете, на которой в своих снах побывал космический провидец Кандинский. А до него зодчие Барма и Постник, создавшие храм Василия Блаженного.
Лукреций Кар потянулся к карману робы. Извлек крохотный ларец. Отворил и высыпал на ладонь горсть разноцветных шариков. Серж вспомнил, что точно такой же шарик, состоящий из разноцветных крупинок, он проглотил на катке и вознесся к волшебным куполам собора.
– Я ухожу от вас, друзья, чтобы встретиться с вами на обетованной планете. Там ждет меня Гагарин, ждет Есенин, ждет Александр Матросов. До встречи в "Русском раю"!
Лукреций Кар бросил все шарики в рот. Запил водой, двигая большим кадыком, и откинулся на подушку. Лежал без движений, большой, костистый, с утомленным лицом, на котором еще темнели морщины боли.
Но вот постепенно морщины стали разглаживаться. На лице появлялось выражение успокоения и радости. Большие глаза в темноте наполнились солнечным светом. Он казался воздушней и легче, уже не лежал, а парил над смятым одеялом. Он терял телесность, словно плоть его становилась прозрачной. От него исходило легкое излучение. Серж видел, как из-под робы, из области сердца, вырвался пучок прозрачных лучей.
Лукреций Кар прянул к потолку, сделал круг, прощаясь с теми, кто еще оставался в каземате, и унесся сквозь толщу ввысь.
Теперь он мчался в беспредельном Космосе, как чистый пучок света, среди бесчисленных солнц, разноцветных дивных планет, голубых полумесяцев, золотых комет и созвездий. В темном Космосе расцветали сады, благоухали цветы, и навстречу Лукрецию Кару мчался Гагарин, неся в руках василек.
Лукреций Кар лежал на тюремной койке, маленький, легкий, как ребенок. Серж и белорус Андрей стояли над ним, отдавая прощальную почесть русскому герою. Появились охранники, чтобы забрать бездыханное тело.
Серж то ли спал, то ли грезил. Ему чудилась картина Кандинского, которую он видел в музее Антверпена. Черное, бархатное мироздание, среди которого мчатся золотистые спирали и эллипсы, ликующие, похожие на птиц цветы, крылатые деревья, покрытые лепестками дельфины, улыбающиеся кристаллы, дышащие и думающие капли. Он сам, подобно дельфину, нырял среди дивных планет и перламутровых солнц, надеясь отыскать Лукреция Кара, его солнечные глаза.
– Ты спишь? – услышал он голос Андрея. Его голова с белесой щетиной смотрела сквозь железные решетки двухъярусной кровати. – Пора отсюда сваливать, больше ждать невозможно.
– Как ты отсюда свалишь? У тебя же нет препарата "Кандинский".
– Товарищи ждут. Невозможно откладывать операцию.
– Какую операцию?
– Эти гады всех славян в распыл пустят. У них есть препарат, который действует на генетический код славянина и превращает его в животное. Славяне должны восстать и сбросить поганое иго.
– Как они могут восстать?
– Я тебе говорил. Уже создан "Полк Красной армии". Я офицер разведки. Установил связи с российскими командирами бригад и соединений. Мы войдем в Смоленск, а оттуда на Москву. К нам присоединится русская армия. Возьмем Кремль без боя. Восстановим союз России, Белоруссии, Украины. В Союз войдут республики Средней Азии, Армения, возможно, и Сербия. Президентом Союза станет батька Лукашенко. Он – чудо, явленное славянскому миру. Он – залог спасение славян. Он сберег Белоруссию – и спасет остальные народы. Он лидер, которого не знала Европа, захваченная бандитами и карликами. Он сбросит иго, нависшее над Россией. При нем в России вновь заколосятся поля, заработают заводы, оживут села, сгинет все черное колдовство, от которого женщины не рожают, мужчины теряют волю, – и великая страна идет на дно.
Андрей страстно шептал, и до Сержа долетало его горячее дыхание. Но замысел казался фантастическим. "Полк Красной армии" – словосочетание звучало бутафорски, от него веяло компьютерной игрой. Лукашенко не был для Сержа кумиром. Он казался ему странным и архаичным, и его, Сержа, искусство не пришлось бы в Беларуси ко двору.
– В чем твой план? – спросил Серж недоверчиво.
– Я все просчитал по минутам. Но мне одному не справиться. Нужен помощник. Соглашайся.
– Что ты задумал?
– Когда нас гонят колонной, кого собак обдирать, кого грязное белье полоскать, в стороне остается железная дверь с надписью: "Граница поста". Там два автоматчика. За этой дверью лифт наверх. Колонну с обеих сторон ведут другие два автоматчика, и один замыкает все стадо. Представляешь?
Серж представил унылую колонну, идущую по тоннелю не в ногу, вдоль металлической колеи и обрывков старого кабеля. С двух сторон ее теснят автоматчики, и вышагивает китаец Сен со своей неизменной плеткой, выискивая жертву для избиения. Колонну замыкает хмурый верзила с прыщавым лицом, в черном комбинезоне с металлической надписью: "Секьюрити". И страх, что китаец Сен выберет его, Сержа, и ременная плетка вопьется в его беззащитное тело.
– Теперь смотри, – продолжал Андрей. – Мы становимся в хвост колонны. И как только трогаемся, я бросаюсь на замыкающего, дроблю ему шейный позвонок и из его автомата укладываю тех двоих у двери. Передаю автомат тебе и мчусь к дверям, а ты меня прикрываешь. Таджики при звуках стрельбы побегут, как бараны, сомнут охрану, и у нас будет минута, чтобы открыть дверь и подняться на лифте. А там, наверху, с двумя автоматами прорвемся с боем. Согласен?
Серж смутно представлял описанный бой, не понимал своей роли. Зато отчетливо помнил несчастную голову Раджаба, торчащую среди ободранных собачьих тел, его огромные плачущие глаза и собачью лапу в красно-синих сухожилиях, свисающую из клетки.
– Нет, на меня не рассчитывай. Я с этим не справлюсь, – сказал Серж.
– Хочешь покрыться шерстью и превратиться в животное? У всех русских отрезали яйца! – прошипел с презрением белорус и скрылся под одеялом.
После подъема они не здоровались. Во время завтрака каждый поглощал свое месиво молча, не глядя один на другого. Серж, встав в колонну, видел удалявшуюся железную дверь, за которой находился спасительный лифт, двух автоматчиков, стертую надпись: "Граница поста".
По дороге к рабочим местам китаец Сен отхлестал своей плеткой белоруса, словно чувствовал исходящую от него угрозу, укрощал хлыстом его бунтующую волю. Сержу казалось, что есть его вина в этом жестоком избиении. Он оставил белоруса одного в окружении врагов.
В рабочем отсеке из жестяной трубы свалилась на стол скомканная груда белья. Наверху в отеле продолжались развратные оргии, и не было предела похотям и извращениям.
Он уныло зарядил порошком стиральную машину. Открыл стеклянный люк. Стал набивать бельем дырчатый ротор, заталкивая кулаком несвежую ткань. На одном полотнище разглядел брызги крови, которые складывались в какие-то буквы. Расстелил простыню на столе, и на мятой ткани прерывистыми буквами, брызгами запекшейся крови было написано:
"Серж, меня насилуют каждый день! Нинон!"
Он обморочно читал надпись, еще и еще. Где-то рядом, наверху, в развратном отеле, насиловали его невесту, кидали на кровать, наваливались тяжелыми волосатыми животами, хрипели от наслаждения, вбрасывали в ее лоно свирепое раскаленное семя. И он не в силах прийти ей на помощь. Он ее погубил, отдал палачам и насильникам, и ее чудесная серебристая кожа, смеющиеся глаза, милый розовый рот вызывают похоть у извращенцев и извергов.
Он кинулся к дверям и ударился лицом о железные прутья. Вернулся к столу, где лежал ужасный, написанный кровью транспарант. Жестяная труба, свисавшая с потолка, круглилась своим сияющим полированным нутром. В ней стоял ровный рокот и гул, как будто гудел трансформатор. Если он попытается, как Раджаб, втиснуться в трубу, в него ударят молнии, обовьют электрические разряды – и он, мертвый, обугленный, рухнет на стол.
Была возможность вызвать Вавилу и сказать ему, что он согласен работать, пусть только отпустят невесту. Но тут же он вспомнил чудовищную оргию, хруст переломанных детских пальчиков, хрип женщины, чье горло заливали жидким свинцом, – и понял, что не сможет творить в условиях ада, строить храм, опрокинутый в центр зла. Оставалось одно – побег, который предлагал белорус. Их побуждали к побегу две разные силы. Белоруса – его фантастическая мечта воскресить Советский Союз, служение славянскому герою и избраннику Лукашенко. Его же, Сергея, – только мучительная боль и вина, стремление спасти Нинон.
Вернувшись в спальный отсек, он сказал белорусу:
– Я согласен. Делаем, как ты сказал.
– Отлично! – хлопнул его по плечу белорус. – Я же говорил, что не у всех русских яйца отрезаны!
Серж не спал, глядя на близкий бетонный потолок с тусклым светильником, который вдруг начинал разгораться, одевался прозрачным заревом, становился алым, золотым, его окружали фиолетовые и розовые кольца. Он отделялся от бетонного неба, начинал парить, скользить, мчался в мироздании, как волшебный корабль.
Предстоящая схватка волновала Сержа. Он торопил ее, ждал с нетерпением, когда завоет сирена и все заспанное, угнетенное, безропотное скопище кинется утолять свою животную нужду, свой животный голод. Пугаясь хлыста, сберегая свои жалкие жизни, невольники отправятся выполнять рабскую работу, в которой еще больше утратят человеческое подобие, еще теснее собьются в покорное стадо.
Он же, Серж, не таков. Он преодолел свой страх, свою животную покорность, и его сокровенная суть, которая от ударов бича спряталась в самую сердцевину испуганной и попранной плоти, его личность вновь обрела свободу. Она восстала, она готова сражаться. И то, что должно случиться, будет не просто побег. Это будет восстание. Он добудет в бою оружие. С боем, с победным бесстрашием, сокрушая мучителей, обретет свободу.
Эта мысль казалась ему восхитительной. Никогда прежде он не чувствовал такую потребность в свободе. Он всегда был свободен, и его творчество, его прихоти, выбор знакомств, общение с друзьями и женщинами – это были бесплатные дары свободы, за которые не приходилось сражаться. Его нынешнее заточение и плен, попрание личности, унизительный всеобъемлющий страх подарили ему это удивительное преображение. Победу над страхом, новое обретение личности. Сладость восстания.
Он не думал о неудаче, о возможной смерти в бою. Еще и еще раз представлял бредущую по тоннелю колонну. Сонного верзилу в хвосте, висящий на его плече автомат, маленький, ладный, с золотистым ложем и коротким вороненым стволом, на конце которого прилепилась крохотная чашечка, похожая на темный цветок. Автомат задрожит, затрепещет, и огненные очереди станут рвать малиновую ткань на бедрах китайца, и тот начнет выгибаться на своих кривых волосатых ногах, роняя красную плеть.
Светильник превратился в золотой подсолнух, летал над ним, как волшебный корабль, на котором находился Лукреций Кар, сияли его солнечные глаза. Радовался его преображению, благословлял на восстание.
Чем больше он думал, тем восторженней были его мысли, тем восхитительней казалось его преображение. Он восставал не только против тех, кто его унизил, причинил страдание и горе лично ему. Он восставал против подземного царства, злого колдовства, чудовищного ига, которое нависло над его страной и народом. Против мерзкого злого карлика, желавшего превратить его Родину в подземелье Черного солнца, исповедника религии тьмы. Он, Серж, одинокий воин, восставал против царства зла, был спаситель, сказочный герой, русский богатырь.
Эти мысли помещали Сержа в таинственную, почти бессознательную, забытую глубину русских сказок, народных преданий, фамильных легенд о дедах и прадедах, среди которых были мученики-врачи, погибшие на эпидемиях тифа, поэты, поплатившиеся свободой за вольнолюбивые стихи, офицеры, получившие Георгиевские кресты на германской войне, солдаты, погибшие в кровавом дыму Сталинграда. Серж вдруг ощутил себя продолжателем их судьбы и доли, персонажем русской былины и сказки, героических поэм и эпических романов. И эта вмененная ему доля, совпадающая с героической долей предшественников, восхищала его.
Космический корабль носился над его двухъярусной койкой. Серж прикрывал глаза, и тогда лучезарное светило превращалось в радужный крест, пернатую звезду, и он чувствовал на себе неусыпное любящее око Лукреция Кара. Тот радовался его преображению, вдохновлял на восстание. На этом корабле вместе с русским космистом находились Сергей Есенин, Александр Матросов и Юрий Гагарин – все вдохновляли его.
Пленная царевна, его ненаглядная Нинон, стояла у врат заколдованного града, взятая в плен змеем. И он, Серж, русский герой, в сияющих латах, на белом коне, вонзал в змеиную пасть золотое копье.
Завыла сирена, словно по туннелю скачками помчалась железная гиена с налитыми кровью глазами. Серж вскочил навстречу дикому звуку, испытывая не ужас, а яростное нетерпение, зная, что зверь будет сражен, неистовое железное сердце зверя будет пробито.
– Становись в хвост колонны, – приказал Андрей, когда их построили в полутемном туннеле, и таджики, тихо переговариваясь, вытягивались в понурую, покорную шеренгу.
Серж пятился, приближаясь к хвосту, глядя, как проходят вдоль колонны автоматчики, пинками ровняя ряды. Как пристраивается в хвост апатичный верзила с одутловатым лицом и металлической надписью: "Секьюрити". Не мог отвести глаз от портативного автомата с медово-желтым прикладом и ложем и черной чашечкой на конце ствола. Искал китайца, его малиновую набедренную повязку, в которую должны вонзиться очереди, и, к своей досаде, не находил.
Он видел удаленную железную дверь, перед которой в пятне света стояли два автоматчика, небрежно переговаривались. Смутно виднелась надпись сталинских времен: "Граница поста". Рядом с дверью темнела полукруглая ниша – быть может, ответвление в соседнюю штольню. Серж жадными зрачками вычерчивал линии бросков, направление ударов, вписывая в моментальный чертеж предстоящего боя своего напарника, себя самого, тусклого верзилу и двух, стоящих в отдалении охранников, которые, в случае промедления, удалятся на недоступное расстояние, исчезнут за поворотом.
Послышался окрик: "Шагай!" Колонна колыхнулась, пошла. Серж сделал шаг вперед. Белорус топтался на месте. Верзила надвинулся на него, готовясь пнуть:
– Заснул, сука?