ЦИК не спит всю ночь. Ярослав Дунькодович как пчела снует между туалетом и своим рабочим креслом: нервничает человек. Еще бы! Он из заместителя, человека на побегушках, такого старательного, такого дисциплинированного, такого преданного своему грозному начальнику Кивалову, вдруг, как по мановению волшебной палочки, в чудо которой он верил с детства, становится на место этого самого Кивалова, и теперь… он – все! Все!!! Это "все" горело в глазах невиданным доселе огоньком, раскрывая рот и обнажая подгнившие зубы, поднимало и опускало руки, совало пишущую ручку для подписи какой-нибудь случайной бумажки и творило другие чудеса.
– Что с вами, Ярослав Иванович?! Вы какой-то не такой сегодня! Пойдите прилягте на диванчик, поспите часок, – советовали ему некоторые сотрудники.
– Потом, потом, история требует жертв. Выспимся… на том свете, а сейчас… решается судьба страны. Вы мне приносите только те данные, которые радовали бы мою душу. Я хоть и служил своему прежнему начальнику Кивалову по своей привычке, порядочности, дисциплинированности, но в душе всегда был за лидера нации Вопиющенко. Бывало, прилягу на диван и шепчу молитву: Господи, пошли победу великому человеку, поскольку этой победы ждут все страны Евросоюза, они уже стоят с распростертыми объятиями и, как только Вопиющенко станет проходным, примут нас, прижмут к груди, аки мать своего первенца.
30
В канун нового 2005 года Писоевич стал президентом страны, опередив своего оппонента на два миллиона голосов. Это были сомнительные голоса. Но оранжевые и те, кто его поддерживал за рубежом, считали это внушительной победой, неважно, каким путем достигнутой, но все же победой. Писоевич три дня приходил в себя, воображая, что за ним не только украинский народ, но и весь мир. Коль мировая держава – США – за его спиной, то и все остальные… должны стоять в очереди.
Многострадальная супруга новоиспеченного президента Катрин расплакалась от переполнивших ее американское сердце чувств. Но слезы тут же пришлось промокнуть сухой тряпкой: начались звонки со всех сторон. Это было какое-то комариное нашествие. Ей пришлось держать две телефонные трубки в левой руке и три в правой и всем отвечать одной и той же фразой: "Thank you very much!" Добросовестные граждане на том конце провода тут же отключались, зато тут же подключались новые. Чего только ей не желали: и здоровья, и процветания, и путешествия по всем странам и континентам, и приглашали в гости, и советовали больше не рожать, дабы окончательно не испортить фигуру, и быть бдительной по отношению к мужу, дабы Юля окончательно не привязала его к своей юбке.
Это длилось нескончаемо долго. Дети уже обступили ее и что-то требовали, словно их вовсе не касалось, почему мать плачет. Они не знали, по молодости своей, того, что произошедшее уже повлияло на их дальнейшую судьбу, предоставило им неограниченные возможности в среде прожигателей жизни, подарило им американское гражданство и бессчетные капиталы.
Лидера нации не было дома. Никто не знал, где он. Юлия увезла его далеко за город на дачу, где она сама не была уже больше месяца. Никто не знал адреса этой дачи, даже сам лидер нации. Здесь она поставила вопрос ребром: будет ли он соблюдать ранее достигнутые договоренности или благородно, как ощипанный, но победивший рыцарь, дипломатично отказывается от них?
Лидер нации подумал и сказал:
– Если великие люди обещают, то они нарушают… (у Юлии лицо позеленело) известный постулат: обещанного три года ждут. И еще. Если я дал обещание, то я могу его взять обратно, это мое право: я – дал, я – взял. Так что, дорогая моя, мое обещание, если никаких эксцессов со мной или с моей супругой не произойдет, остается в силе: ты становишься премьером.
Тут Юлия впилась в его губы, и лидер нации не смог больше выговорить ни слова. А жаль, в эти минуты он мог бы высказать такие фразы, которые стали бы крылатыми и прославили страну на многие столетия.
Лидер нации – теперь он чувствовал себя настоящим лидером – ни с того ни с сего заявил, что его ждет страна, что его мозг будоражат великие свершения и он не может так долго находиться в обществе одной женщины, пусть даже такой красивой, как Юля. Он торопился не то домой, в объятия Катрин, не то в резиденцию президента, чтобы найти, прижать к сердцу и расцеловать булаву – символ могущественной власти.
Юля всплакнула для видимости и, взволнованная перспективой будущего премьерства, раскашлялась, сказала, что простыла, и, схватившись за голову, ушла в другие комнаты, а лидер нации в одиночестве вышел во двор. Впервые, сопровождаемый эскортом машин, гораздо пышнее, гораздо солиднее, чем это делал маленький, сгорбленный старичок Кучума, – он умчался к ликующей супруге Катрин. Он сделал несколько почетных кругов вокруг Киева, но все еще без орущей толпы на улицах. А чтобы восполнить этот пробел, приказал завернуть на Майдан Независимости.
Здесь все та же ревущая толпа, значительно убавившаяся в количестве, плечом к плечу, куртка к куртке, все в том же оранжевом цвете канувшей уже в вечность революции, упорно ждала своего лидера до победного конца, продуваемая ветром и посыпаемая снегом. И дождалась. Лидер нации с умилением посмотрел на сплошное волнообразное оранжевое одеяло и тут же ужаснулся. Ведь он, еще за несколько дней до двадцать шестого декабря, дня выборов, распорядился значительно уменьшить количество палаток на майдане, довести число проживающих в этих палатках революционеров до двух тысяч. А тут на тебе… почти пятисоттысячная толпа. Да это же миллион долларов в день. А впереди еще инаугурация. Катрин наверняка потребует новое платье, сшитое в Париже, и какое-нибудь колье в несколько миллионов долларов.
Однако что поделаешь: революция! Пришлось кланяться ревущей толпе, затем величественно выпрямляться, скрещивать руки над головой и произносить в микрофон:
– Слава вам, сыны отечества!
После одних и тех же слащавых словесных выкриков и телячьих восторгов, исходивших из коллективного умопомрачения, лидеру нации пришлось произнести речь, к которой он не был готов. Но надо ли было теперь готовиться? Едва ли. Даже если бы он просто мычал, или выл от боли, или выражался нецензурными словами, как простой бухгалтер, переполнивший свой желудок энергетическими напитками, толпа все равно ревела бы от дикого восторга. Ведь великий человек, лидер нации плюется мудро, ругается гениально. Тропинка, по которой прошли его божественные ножки, всегда напоминает людям о его мудрости и величии, а потому всегда почитаема как историческая достопримечательность.
Да что там говорить! Еще совсем недавно пионеры годами искали тот угол, за который мог завернуть Ленин, чтоб облегчиться. Пионеры будоражили стариков, выживших из ума по причине своей древности, письмами и встречами до тех пор, пока те не выдавливали из себя что-то вроде того, что да, было такое дело, они слышали, они видели. Вождь мирового пролетариата точно заворачивал за этот угол, опираясь на руку Надежды Константиновны, потом она отворачивала свое личико на безлюдье, дабы гений мог расстегнуть ширинку на брюках, да к тому же еще дважды чихнул при этом. Это он чихал на империализм, дорогие пионеры. Когда подрастете – памятник надо поставить на том углу. Это памятник истории.
И Украина была советской. Совсем недавно. Те, кто стоял на площади и драл глотку до посинения – дети вчерашних пионеров и комсомольцев, а лидер нации – сын участника Отечественной войны, бывшего узника одного из фашистских концлагерей; он член КПСС, а если он не вступал в славные ряды, то по возрасту вполне подходил для этого.
В любом случае, чисто генетически понятие вождь и массы осталось точно таким же, как при советской власти, с той лишь разницей, что теперь массы для пущего энтузиазма подкачивались разного рода транквилизаторами, энергетическими да спиртными напитками…
Но лидер нации почувствовал усталость, а скорее некое безразличие, сменившееся раздражительностью.
– Домой! – сказал он водителю и своим холуям-охранникам.
Катрин видела все это по телевизору: пятый канал транслировал каждый шаг вновь избранного президента, у которого было на два миллиона голосов больше, чем у Яндиковича. Но она не слышала его слова "домой" и немного расстроилась.
Однако через тридцать минут она заметила из окна второго этажа целую вереницу машин, медленно сворачивающих с трассы и направляющихся к дому. Вторая машина с флагами на капоте, как у настоящего президента, дала ей основание считать, что там именно ее муж, самый великий человек во всем отечестве. Она тут же ахнула и набросила длинную песцовую шубу до пят на окутанные платком могучие плечи и спустилась на первый этаж. Великий человек уже был в прихожей.
– Дорогой, мудрый, великий… – запричитала она, повиснув у него на шее. – Вот я тебе в качестве подарка принесла в этой корзине чеки на девятьсот миллионов долларов. Это тебе подарок за твой гигантский труд.
– От кого это? – не выдержал президент.
– От разных бизнесменов и даже лидеров партий, которые входят в коалицию. Самую крупную сумму прислала Юля. Целых триста миллионов долларов.
– Ну, девятьсот миллионов это не такая уж большая сумма, но все равно. Из двух миллиардов, подаренных Пеньбушем на оранжевую революцию, мы потратили чуть больше одного миллиарда, остальные деньги я припрятал с месяц назад.
Виктор последовал в свой рабочий кабинет, уселся на мягкий диван, покрытый черной кожей, и вытянул ноги. Катрин пристроилась у его ног, присев на невысокий пуфик, и прижала голову к его коленям. Муж растопырил пальцы и положил ладонь на макушку ее головы. Это было наивысшее блаженство для супруги-американки.
– Ты какой-то расстроенный. Почему?
– Расстроился я оттого, что мой указ о сворачивании оранжевой революции не выполнен. Те, кто должен был уехать, в подавляющем большинстве остались на Майдане Независимости. Я им, конечно, благодарен за поддержку, но не могу же я кормить и поить их вечно. Они съедают более ста тысяч долларов в день, если не целый миллион.
– Да, это верно. И Майкл мне уже намекал на то, что слишком дорого обходится эта обезумевшая толпа. А ты позвони Помеломельченко. Снесите этот майдан… бульдозерами. Те деньги, они в чеках, что подарили нам бизнесмены и лидеры партий, могут быстро закончиться, и тогда мы снова пролетарии. Снести все к чертовой матери бульдозерами.
– Бульдозерами???
– Да, да, а как же еще?! Эти мальчики и девочки жили у тебя там на майдане как в раю: отожрались, как свиньи, напивались до потери сознания и трахались на глазах друг у друга, как настоящие проститутки. Кому хочется, чтобы такой жизни наступил конец. Им ведь надо возвращаться по домам, а что их там ждет? Работа, кислые щи да дешевый табак. Но и работы нет. На Запад разве податься. Но и работать никто не хочет, будто только вчера этот социализм кончился. Разгони их, и дело с концом. Бульдозеры, бульдозеры да шланги поливальных машин. Теперь они тебе не нужны больше.
– Да, я тоже об этом думаю. Платили им хорошо, кормили до отвала, обижаться не на что. Посмотри мне телефон Помеломельченко, я, пожалуй, поговорю с ним на эту тему.
Мэр Киева Помеломельченко, активно поддерживающий оранжевую революцию, давно страдал от обилия туристических палаток, расположенных в центре города. Дело не столько в мусорных баках и баках, заменяющих канализационные трубы, которые надо было ежедневно вывозить за город во избежание дурного запаха и размножения бацилл, вызывающих заражение, но еще и в том, что мэр терпел экономические убытки. На месте обычных палаток могли стоять торговые палатки, которые приносили баснословную прибыль. Помеломельченко, как никто другой, ратовал за скорейшую победу Вопиющенко, дабы майдан очистился и уступил место торговым палаткам, особенно в канун Нового года.
31
– Виктор Писоевич, дорогой! С победой вас, законной победой на выборах! Народ доказал, что вы истинный лидер нации, и конец 2004 года войдет в историю как год великого перелома. Жаль, что в этот день произошла трагедия в Таиланде, Индонезии, вода поднялась… но это чисто случайное совпадение. Если верить Господу Богу, то мы увидим, что он наказывает одну часть человечества и благоволит другой. Украине никогда раньше не везло, и вот теперь Бог смилостивился, послал нам своего и всенародного любимца. Я уже подумываю, где вам памятник поставить. Если не сейчас, то потом, потом, сами понимаете, все мы смертные, и когда наступит такой скорбный час, что весь наш народ вынужден будет облачиться в черное, то памятник надо тут же ставить. Я думаю, что на том самом месте, откуда звучал ваш страстный голос в защиту нации, то есть на майдане, где-то рядом со стрелой… такой же высоты. Что? Что? А, пардон. Вы собирались сами мне позвонить? О, видите, я угадал ваш благородный порыв; когда великий человек собирается звонить маленькому человеку, то у маленького человека, в данном случае у меня, мэра Киева Помеломельченко, возникла настоятельная потребность снять трубку и набрать ваш домашний телефон. Знаете, мне кто-то как будто шептал на ухо: сними трубку и набери номер лидера нации, предупреди его желание позвонить тебе, ибо ты ему нужен сейчас как сотоварищ и единомышленник в борьбе за правое общенародное дело. Теперь, Виктор Писоевич, я весь в вашем распоряжении, весь во внимании и готов выполнить любое ваше распоряжение. Баньку там, дачку отстроить, прописать дальнюю вашу родственницу и обеспечить ее жильем в Киеве, – как говорят: ноу проблем. Палатки? Во как надоели! Терпение мое лопается, бардак там, понимаете ли, завели! Знаете: современная молодежь на всякие подвиги способна. Там по ночам такие крики, такой визг… а если заглянуть внутрь: одна лежит, а пять мужиков в очереди стоят. Соревнование, видите ли, устраивают. Да, да, я понимаю, следует признать их выдающуюся роль в победе демократии, в торжестве добра над злом. Но это я так говорю и только вам, это не для прессы. Никто никогда не узнает истинных целей… оранжевой символики… А еще! О памятнике вам как лидеру нации. Рядом со стрелой. Я прикажу немедленно возвести. Сначала приглашу лучших архитекторов, выдающихся скульпторов из Америки и Евросоюза, куда мы должны немедленно войти, как об этом говорили мне на ушко Лех Валенса и Косневский. Только деньги, где взять деньги? Давайте перестанем платить москалям за газ и эти деньги пустим на памятник. Я поговорю с послом Черномординым, он хороший парень, поймет нас. А еще одна проблема… мои киевляне мерзнут в квартирах. В этом москали виноваты. Только они и никто другой. И… Яндикович виноват. В этом нет сомнения, Виктор Писоевич. Экое у вас отчество прекрасное. О Боже ты мой, я, кажись, заговорился…
– Вы чем-то очень раздражены, – не выдержал Виктор Писоевич словесного поноса своего подчиненного. – И вам не следовало со мной делиться тем, что вы видели в палатках и… относительно моего отчества.
– Я ничего не видел, это я так… предновогодняя… красивая сказка о том, что могло бы быть в молодежной среде, если бы этой молодежью не занимались выдающиеся сыны отечества, такие как Пинзденик, Пердушенко и наша Жанна д' Арк Болтушенко и этот, как его, Курвамазин… Прошу считать это новогодней шуткой, так сказать. Хотя оно, конечно, всякое бывает, даже мои дети способны всякое вытворять: тут родительский глаз нужен, а на майдане ребята оторваны от родителей. Само собой разумеется: всякие казусы возможны. Но это только на пользу, только на пользу, уверяю вас, господин президент. Вон, есть случаи истинной любви. Мне тут докладывали: одна галичанка по имени Люда Попоплизко сумела покорить сердце парня из охраны бывшего президента Андрея Паршу. И что вы думаете, молодые люди сыграли комсомольскую, простите, галичанскую свадьбу. Этот Парша перешел на нашу сторону, надел оранжевую куртку да еще пятерых увел из охраны так называемого президента. Они квартиру просят в Киеве. Если вы прикажете, что делать – я выделю, если нет, кукиш им, пусть возвращаются в Галичину либо в Крым к родителям мужа. Относительно же вашего отчества, так знайте, оно у вас прекрасное. Хотел бы я носить такую фамилию, вернее, такое отчество, как у вас, но судьба не наградила меня такой прелестью. Писоевич, как поэтично звучит, прямо в рифму просится: Писоевич – мордобоевич…
Мэр был чрезвычайно говорливым собеседником. Если бы он обладал такими же деловыми качествами, ему бы не было цены как руководителю. Это как раз тот случай, когда говорят: идеальных людей не бывает. Если не одно, так другое. Человек, особенно чиновник, если он исполнительный, то обязательно любитель выпить, если он добр и расположен к посетителям, то он непременно взяточник. Если он низко кланяется начальству и входит к ним в кабинет на цыпочках, а выходит как бы пятками вперед, то он жесток и груб с подчиненными и посетителями.
Лидер нации находился где-то посредине и относился к другой категории государственных служащих: у него руки как всегда были чисты. Он не разменивался на мелочи и взяток не брал, он проворачивал более крупные дела, и деньги сами текли ему в руки, как в государственную казну. А если он и вывозил золото на Кипр, то это было в интересах… государства. И только государства. Будучи премьером при Кучуме, он был государственным человеком и свои личные интересы не отделял от интересов государства.
– Сегодня я не расположен к… лишней болтовне, – начал президент, но мэр не дал ему докончить.
– Я вас понимаю, вы устали. Великая, почетная должность требует неимоверного напряжения сил, поэтому прошу простить за столь обстоятельную информацию, я вот уже отрываю трубку от уха и желаю вам отдохнуть, набраться сил на благо своего великого народа, чью долю вы сознательно взвалили на свои покатые плечи…
– Не сметь вешать трубку! – приказал президент. – Я не сказал главного.
На той стороне послышалось мычание, так похожее на блеяние затерявшейся овцы. Президент невольно улыбнулся, а потом, никто не знает отчего, расхохотался.
– Ты чего? – прибежала Катрин с ребенком на руках.
Виктор Писоевич поднял палец, приказывая ей молчать.
– Вы готовы послушать, что я скажу? – строго спросил он мэра Киева. – Готов. Ну, хорошо. Так вот, этих юношей и девушек в оранжевых куртках надо отправить по домам. Родители по ним скучают, да и необходимости в них нет больше. Они свое дело сделали, спасибо им большое. Теперь надо, чтоб они с таким же энтузиазмом трудились на заводах и фабриках, умножали благосостояние государства. Отправьте половину, а то и больше половины по домам, остальных куда-нибудь за город до моей инаугурации. Сами там разберитесь. Вам нужен указ? Хорошо, я сейчас издам его, пришлите ко мне посыльного.
Наконец президент повесил трубку, поднялся с кресла и подошел к окну. Разговор с мэром Киева хоть и был сумбурным и несколько раздражал его длиннотами и преданным голосом, но в то же время напоминал ему о некоем возрастающем величии и параллельном возрастании его авторитета. В его выдающемся мозгу вереницей стали пробегать великие люди разных эпох – Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон Бонапарт, Адольф Гитлер, Иосиф Сталин. Кто следующий? – спрашивал мозг и тут же давал ответ: Вопиющенко.