"Да, мне предстоит много сделать. Молочные реки потекут по нашим деревням и городам, никто из моих граждан не будет уезжать на заработки в другие государства, мы сами будем принимать рабочих из других стран. Евросоюз будет гордиться нами и ставить Украину в пример другим. Президент России будет выстаивать часами у меня в приемной, но я буду медлить, откладывать встречу с ним, а ему придется ждать, ждать, поскольку иного выхода найти не сможет. Что касается памятника при жизни, то об этом говорить еще рано, а если и заведут разговор подчиненные, то я буду молчать, я должен находиться в стороне от этого, пусть в данном, конкретном случае решает нация, моя нация, и как она решит, так тому и быть".
Его размышления прервала Катрин. Она подошла к нему сзади и нежно положила скрещенные ладошки на плечи. Он был привычен к таким нежностям и поэтому не вздрогнул. Он также знал, что она о чем-то спросит, и приготовился к ответу.
– Когда инаугурация, милый, завтра или послезавтра? Мне нужно колье, платье я уже заказала, шубу еще нет. Колье будет стоить пять миллионов долларов, платье сто тысяч, а сколько шуба, не знаю. Но к завтрашнему дню точно не будет готово.
– Еще нет окончательных итогов голосования. Это чисто формально. Ярослав Дунькодович свой человек, но я ему разрешил быть максимально осторожным. Мало ли что. Кроме того, не исключено, что команда Яндиковича обратится в Верховный суд с жалобой, и тогда придется ждать решения суда.
– Но ведь у тебя с судом хороший контакт, – сказала Катрин. – Я считаю, что Верховный суд – это твой суд. Двадцать три миллиона на дороге не валяются, правда? Таких денег судьи еще не видели. Говорят, уже закипела работа на дачных участках: строят трехэтажные особняки. Скоро тебя переплюнут. Кстати, как наш особняк в Галичине, сколько там этажей?
– О строительстве особняка на Галичине потом. А что касается Верховного суда, то все так. Только в каждом деле есть норма, процедура. Решение суда должно выглядеть в глазах всех граждан правдивым, честным, законным. Кроме того, у нас есть еще и пресса. Да и в других странах должны поверить нашему суду. Исходя из всего сказанного, следует настроиться на более поздний срок проведения инаугурации. Я жду этого дня не меньше, чем ты, дорогая. Проснусь в двенадцать ночи и думаю. Тем более что это уже вторая инаугурация. Так что, моя дорогая…
Слово "дорогая" так понравилось Катрин, что она аж подпрыгнула на месте и трижды чмокнула мужа в затылок.
Затем первая леди страны стала думать совсем о другом. Она составляла график поездок по Европе и Америке; пред ней вставали блестящие шумные дворцы, наполненные первыми лицами страны, тосты в честь ее мужа и в честь супруги мужа, подарки, знакомства, новые связи, шикарные приемы.
В этой блестящей суете муж забудет о существовании Юлии. Пусть она будет премьером, Бог с ней, у нее забот полон рот, она и сама станет разъезжать по миру, возьмет себе в помощники этого красавчика Кановалюка из Верховной Рады, он моложе и лучше Вити. Так что все складывается как нельзя лучше.
32
Мэр Киева Помеломельченко был настолько доволен разговором с президентом, что не находил себе места. Он тут же потребовал от жены бутылку и закуску, а когда она доставила всю эту благодать в срочном порядке, приголубил стакан православной, сладко потянулся и только после этого почувствовал, как разливается тепло по всему телу да наступает успокоение. Теперь он и на многочисленные звонки отвечал с удовольствием, а когда поступил звонок от директора небольшого рынка Мудиакашвили, обрадовался и сказал:
– Жду у себя дома, кацо. Приезжай немедленно: дорога каждая минута.
Уже через двадцать минут кацо позвонил во входную дверь и был встречен мэром с распростертыми объятиями.
– Это мой поздравлений с Новым годом, – сказал Гиви, доставая пачку долларов из внутреннего кармана.
Мэр как бы не обратил на них внимания, дело было уже привычным, скорее он удивился бы, если бы этого не было. Он взял Гиви под руку и препроводил в свой кабинет, слегка оттопыривая карман халата, куда сама по себе упала довольно весомая пачка зеленых.
– Знаешь, кацо, я только что говорил с президентом: великий человек, я тебе скажу, настоящий лидер нации. Так вот, лидер нации разрешил убрать часть этого дерьма с Майдана Независимости. Надо куда-то срочно их вывезти за город, а там они и сами разбегутся.
– Их уже гораздо меньше, – сказал Гиви, потирая руки.
– Да, разбрелись по избирательным участкам, но многие вернулись обратно в Киев и, хотя их палатки убрали, они, наглецы, стали подселяться в другие палатки и вместо четырех теперь там по восемь человек: друг на друге лежат. Хорошо, если парень и девушка, но ведь пошли уже и однополые пары. Разврат да и только. Надо что-то придумать и увезти за город, в те общежития, где люди жили во время оранжевой революции, это в основном галичане. Что ты можешь придумать, как это сделать? Ты же первый терпишь убытки. Это сотни тысяч долларов.
– Я пришлю автобусы, пустим слух, что всех увозят за город на хароший баня, сауна, а затем будет елка на Новый год, а затем снова на Майдан Независимости. Кричи "ура", сколько душе угодно.
– Молодец, Гиви. А я в это время пришлю бульдозеры, они все снесут, а потом и поливальные машины появятся, начисто промоют площадь, блестеть будет, как прежде. А пока там такая вонь и грязь, пройти невозможно, платок к носу надо прикладывать, дырки в носу зажимать.
– Разреши приступить к исполнений поручений, – произнес Гиви, бросая на стол еще одну пачку долларов.
30 декабря, за день до Нового года, пассажирские автобусы сумели вывезти около трех тысяч никому теперь не нужных революционеров не то в сторону Чернигова, не то в сторону Житомира, но всех выгружали в лесу, где пахло соснами, среди которых ютились жалкие домики. Их выгружали, как мусор, тут же разворачивались, чтоб привезти новую партию из Киева.
Революционеры находились в приподнятом настроении, поскольку им вдоволь давали всяких напитков, в том числе и алкогольных, но уже из кармана Гиви. Многие, кто сошел с автобуса, распределились по парам и разбрелись дышать свежим воздухом, которого так не хватало на Майдане Независимости. Однако не все имели напарниц или напарников. Вообще ощущался дефицит слабого пола.
Те, кто был свободен, и в особенности полевые командиры, тут же начали проявлять беспокойство и задавать себе вопросы: а куда нас привезли? Поневоле началось изучение местности. Оказалось, что здесь есть кухня и как раз сейчас готовят щи к ужину.
– Кто щи готовит на ужин? – поинтересовался полевой командир Дзень-Брень.
– А больше ничего нет, милок, – сказала повариха тетя Ксюша. – Обещали кашу гречневую, не привезли, сардельки тоже. Какие продукты остались, с того и готовим, али вы все, может, ужинать и вовсе не будете? И сколько вас – никто не сообчил. Триста, четыреста человек, – сколько? Мы тут на пятьсот готовим, а дальше, как получится.
Дзень-Брень затянул молнию на оранжевой куртке и пошел искать других полевых командиров. Полевой командир Брехалко, приспустив штаны, поливал высокую сосну, задрав голову, чтоб увидеть крону.
– Эй, Антон, давай соберем всех. Кажется, нас хорошо надули, подлюки, – сказал Дзень-Брень.
– А, один хрен, все равно домой надо чапать.
– Тебе-то можно, ты недалеко живешь, до Житомира рукой подать, а мне-то до Карпатского хребта, ой-йой-йой, не менее двух дней добираться. И карманы у меня пусты, ветер в них гуляет, – чесал затылок Дзень-Брень.
– А что случилось? Говори, не выкозюливайся. – Брехалко, застегнув молнию на брюках, устремил свой взор на товарища.
– Да как тебе сказать. Вытурили нас с Майдана Независимости.
Тут подошли и другие оранжевые куртки. Куртки дрожали, вид у них был далеко не мажорный, как прежде.
– Подкрепиться бы да согреться, – говорила каждая куртка.
– А сауна будет, где сауна? Эй, братва, у кого металлические прутья, доставай, – бросил клич полевой командир Картуз.
– Надули нас, ребята, – повторил Дзень-Брень и сжал кулаки.
– Подумаешь, велика беда, – сказал полевой командир Сосулька, опираясь на плечо подружки Зульфии. – Власть без нас ничто, никто. Если мы не поддержим нашего Вопиющенко, то ему хана, кто он без нас? Нуль без палочки, вот он кто. Ему без нас не пройти эту, как ее, говноингурацию. Он завтра же пришлет за нами автобусы и даже вертолеты, вот увидите. Только не пищать, не показывать вида, что нам здесь не ндравится, сохрани Боже.
– Не пищать!
– Не пищать!
Клич был брошен, он был услышан, получил продолжение, его все повторяли громко, с энтузиазмом, как на майдане, а потом повзводно отправились в маленькую столовую под навесом, где ветер остужал щи, ужинать. Это был пролетарский ужин, за которым последовал пролетарский ночлег.
Пока возобладало мнение командира Сосульки, все ринулись занимать помещения для сна, но этих помещений хватило ровно на две тысячи, а тысяча осталась как бы за бортом.
Последние автобусы привезли последнюю партию в два часа ночи и хотели уйти порожняком, но полевые командиры преградили путь и дали команду занимать автобусы по новой.
– Вези нас на майдан, – потребовали они. – У нас тут тысяча бойцов лишняя, не помещается в палаты, даже на полу места заняты.
– На майдане ничего нет, – сказал координатор Андрей Хоменко.
– Я подтверждаю сказанное, – произнес Бенедикт Тянивяму. – Мало того, этот Помеломельченко пригнал бульдозеры, которые снесли палаточный городок, а поливальные машины смыли все подчистую. Там такая вонь стояла, ужас. Но я дал команду: снять Помеломельченко с поста мэра столицы. Это самоуправство.
– На майдан! – заревела толпа.
Тут Бенедикт вскочил на крышу автобуса и произнес краткую речь.
– Друзья мои! От имени президента я благодарю вас за мужество, которое вы проявили в период оранжевой революции. Благодаря вам Украина начнет цвести и пахнуть, как говорится. Каждого из вас знают в любом, самом далеком уголке планеты. Я призываю вас не поддаваться на провокации отдельных шпионов Яндиковича. А в том, что Яндикович заслал провокаторов в ваши славные ряды, я нисколько не сомневаюсь. Лучше проявить бдительность, чем поддаваться на провокацию. Не обращайте внимания на мелкие и временные трудности, вы пережили куда более трудные дни. Помните: любая революция не только начинается, но и кончается. И наша, слава Богу, кончилась. Но она кончилась благополучно для нас. Теперь можно и по домам. У себя дома каждый из вас будет командиром… улицы, квартала, района, города, села или районного центра. Возвращайтесь по домам и берите власть в свои руки.
– Я поддерживаю! – во весь голос закричал полевой командир Брехалко.
– И я поддерживаю, – произнес так же громко полевой командир Дзень-Брень. – Вези нас домой, Бенедикт!
– Айда, ребята!!! – заревели все.
– И мы едем! – сказал один домик, набитый до отказа и не смогший заснуть.
– И мы-ы-ы!
Весь лагерь выразил желание ехать и брать власть в свои руки на местах. Бенедикт обрадовался. Самая взрывоопасная афера, казалось, может завершиться благополучно. Он схватил один из мобильных аппаратов, дважды нажал на кнопки и тихо произнес:
– Господин Бессмертно-Серый Роман Аполлинариевич! Это я, Бенедикт. Три тысячи бутылок сюда, на объект пятьдесят пять в квадрате, срочно. Иначе… бунт. Меня могут разорвать на части, Роман Аполлинариевич. Прошу и умоляю…
Бессмертно-Серый, комендант оранжевого палаточного городка и одновременно заместитель начальника предвыборного блока Вопиющенко, сэкономившего не один десяток миллионов долларов на оранжевой революции, немедленно отреагировал на просьбу Бенедикта, и три грузовика появились в сосновом лесу уже через сорок минут, словно из-под земли вынырнули. Бенедикт поднял вверх руку, в которой откуда-то появился мегафон.
– Полевые командиры, ко мне! – заревел мегафон так, что ветки на верхушках сосен закачались. – Вы, слуги нации! Выстраивайте своих подчиненных и подходите к грузовикам, каждый получит бутылочку с энергетическим напитком, а потом на ближайшую железнодорожную станцию с песней, как на майдане. Здесь недалеко. Любой поезд, любую электричку берите с налету: она ваша.
Полевые командиры по привычке стали наводить революционный порядок в своих полках, а полки уже скандировали:
– Вопиющенко – наш президент! Вопиющенко – слава! Слава! Слава! Слава!
Полки подходили к грузовику, где каждый получил бутылку с волшебной жидкостью и пачку дешевого сыра в упаковке. Но процесс выдачи шел все же в замедленном темпе. Тогда поступила команда всем трем грузовикам выдавать одновременно, а полкам рассредоточиться в трех направлениях.
Когда все было получено, грузовики опустошены, несколько полков с песнями о Вопиющенко двинулись в сторону железнодорожной станции "Умри надежда". Здесь уже стоял товарный поезд с хорошими вагонами, крытыми жестью и обитыми по бокам мелкой рейкой, окрашенной в кирпичный цвет, в коих обычно перевозили цемент, сахар, муку и прочие товары, несовместимые с сыростью в виде дождя и снега. В вагонах было прохладно, около нуля градусов, но революционеров было так много, что им приходилось спать стоя, они выпускали горячий пар не только изо рта, согревались, соприкасаясь телами. В головах царил какой-то радостный хаос, будто земля вращалась с невероятной скоростью, поезд двигался навстречу этой скорости, колеса не касались рельсов, и вообще каждый революционер летел навстречу холодной ледяной луне, и чем ближе была луна, тем становилось темнее и неуютнее. К тому же что-то жгло внутри, и пересыхало горло.
33
Операция с отправкой никому уже не нужных "революционеров" закончилась только за день до Нового года, когда уже были известны окончательные итоги выборов. Роман Аполлинариевич не спал всю ночь. Как никто другой он был заинтересован в благополучном завершении этого щекотливого вопроса. Нельзя было разгонять майдан, и невозможно было больше держать эту армию на центральной площади страны. Эта армия не только проедала огромные деньги, уходящие как бы из собственного кармана Бессмертно-Серого, она еще приносила убытки городским властям, в частности, мэру Киева Помеломельченко, к тому же на майдане надо было устанавливать новогоднюю елку. Плюс ко всему невозможно было убрать дурной запах мочи и фекалий, который разливался по площади. Словом, причин было так много – голова кругом.
Вдобавок один из приближенных нового президента, Бздюнченко, напомнил Роману Аполлинариевичу об инаугурации президента, которая, в отличие от инаугурации других президентов, будет происходить на этом же Майдане Независимости.
Когда тридцатого декабря Бенедикт сообщил, что к двенадцати часам последний революционер в оранжевой куртке покинул пределы предместья Киева, Посмертно-Серый облегченно вздохнул и тут же назначил свидание Бенедикту в своих апартаментах в восемь вечера.
До визита Бенедикта оставалось шесть часов. Этого времени предостаточно, чтоб проверить все мешки, дабы убедиться, сколько там еще осталось зелени. Это были инкассаторские мешки, куда Аполлинариевич заглядывал ежедневно, но так и не знал, в каком мешке конкретно сколько зеленых бумажек находится. Да и количество мешков было неопределенным. Их привозили, складывали, а пустые не всегда забирали обратно.
Вызвав помощников и секретаря, он сказал им:
– Меня нет.
– Как это нет, вы же перед нами, Роман Аполлинариевич, смилуйтесь ради Бога над нами, – произнес помощник Свистуненко.
– Да, я подтверждаю это, – добавила секретарь Оксана Расчепирко.
– Гм, какие вы у меня тупые…
– Точно, тупые, а что поделаешь, – промолвила Оксана.
– Я говорю, что меня нет для тех, кто будет спрашивать, где я, а так я на месте, но только для вас. То есть я есть, и в то же время меня нет. Поняли вы меня?
– Так точно, поняли: вы есть, и в то же время вас нет, – сказал второй помощник Мудолиз.
– Нищета! Что мне с вами делать? Вы оба – на майдан! Посмотрите, как убирают мусор, а ты, Оксана, займись переводом речей президента на английский язык. Короче, вы меня сегодня не видели.
Помощники, козырнув, удалились, а Оксана закрыла входную дверь и вернулась в его кабинет.
– Давайте пересчитаем, – сказала она.
Роман Аполлинариевич бросился скидывать мешки с полок, а Оксана принялась вытряхивать их содержимое на пол. В течение трех часов они успели дважды пересчитать, и оба раза не точно, потому что суммы отличались одна от другой. Первый пересчет показывал цифру в сто восемьдесят семь миллионов, а второй – в сто восемьдесят девять миллионов долларов.
– Двух миллионов не хватает, – мило лгал Роман Аполлинариевич. – Президент уволит меня, ведь он знает, куда каждая копейка израсходована.
– Я не брала…
– Я на тебя и не подумаю, как можно? Ты, я знаю, честная девочка, ты умница и ты… только даешь, но ничего взамен не берешь. Никто с тобой сравниться не может. А теперь… оставь меня одного. Ко мне должен прийти Бенедикт.
– О, знаю, этот бугай… экая противная рожа.
Только Оксана вышла из кабинета своего начальника и открыла входную дверь, как загремел ботфортами Бенедикт Тянивяму. Он держал две полные сумки в одной руке, а другую держал у виска, как старый служака в милицейском мундире.
– Я к шефу, – сказал он, – а если шефа нет, расположусь у тебя здесь. Возражать не будешь? У меня в этих сумках всего полно.
Оксана только улыбнулась, а потом широко распахнула дверь начальника и отступила на шаг назад, давая возможность пройти этому быку.
Роман Аполлинариевич широко раскрыл объятия гостю и трижды поцеловал его мимо щек, прикладывая щеку к щеке.
– Ну, садись, дорогой, – предложил хозяин.
Бенедикт вытащил все из сумок и разложил на столе. Там были вина, коньяки, закуски.
– Всех отправил? Бездельники. Кормили, поили их, даже в баню водили, а они только орали на площади да трахались в палатках ночи напролет. Но все равно я рад. Тут осталось ровно четыре миллионы долларов. Нам с тобой по миллиону, а остальные два на инаугурацию…
– Человек сто еще остались, – сказал Бенедикт, – говорят, до полного вступления в должность президента с места не сдвинемся, хоть стреляйте на месте. Инаугурация для них – это вершина их мечты, ради которой они бросили свои нажитые места, своих свиней и овец и приехали мерзнуть на главную площадь страны. А своего кумира, своего Бога видели очень редко и только у микрофона, у которого он, как правило, шамкал, понять было невозможно.
– А это, должно быть, координатор Андрей, как бы мой заместитель. До чего же упрямый молодой человек. Но я знаю, чего он хочет. И не только он, но и его банда. Они хотят получить жилье в Киеве и набить карманы долларами. Откуда просочилась информация об американской помощи? Он подозревает, что эти деньги я хочу прикарманить. Что бы ты посоветовал, Бенедикт?
– Я могу связаться с ребятами из организации под названием "Пора". Эти ребята их живо выкурят с Майдана Независимости.
– Было бы замечательно. Послушай, Бенедикт, выделим им сто тысяч долларов за эту работу. Двадцать тысяч я тебе подарю. Если захочешь, отдашь своим бандерам, а если нет, оставь себе на мелкие расходы.
– Надо посоветоваться с Виктором Писоевичем, как он скажет, пусть так и будет, – предложил Бенедикт.