После всех процедур, связанных со знакомством и телевизионной съемкой, министры разошлись по своим рабочим местам, а Юлия – в кабинет премьера принимать поздравления. Но поздравлений было так много, что все в голове перепуталось, и она решила убежать из кабинета. Теперь она заходила к министрам по очереди с единственной целью: выяснить, в каком кабинете все еще висит портрет ненавистного ей бывшего президента Кучумы. К сожалению, многие попались на этом, дико извинялись и тут же при ней грубо срывали со стены портрет, кидали в угол, а некоторые, самые ретивые, еще топтали ногами скорбное личико беспомощного старика.
41
Подписав указ о назначении премьера, Виктор Писоевич сел в президентский самолет, в котором все еще пахло Кучумой, и направился в Москву. Теперь он – президент страны, которую следует оторвать от России на вечные времена и очутиться в широко распахнутых объятиях Запада. А точнее Америки, зятем которой он, волею рока, стал так неожиданно легко и быстро. И вот сейчас он, Виктор Писоевич, летит к русскому медведю Путину в далекую и ненавистную Московию в качестве оранжевого президента европейской страны, которая не сегодня-завтра станет членом Евросоюза, посмотрит ему в глаза и скажет: вот, я твой первый гость, цени. Крым ты должен оставить в покое, Черноморский флот вывести досрочно и цены на энергоносители не поднимать.
Полет длился около часа, но за это время он перебрал в мозгах не только свое отравление, но и многое другое.
"Зачем я лечу именно в Москву, а не в Париж, Лондон и т. д. Да затем, чтоб показать бывшему работнику КГБ, что он просчитался, делая ставку на Яндиковича. Не вышло, голубчик, по-твоему. И никогда не выйдет. Я буду держать курс на сказочный Запад, а к тебе повернусь спиной. Я знаю: ты будешь склонять меня подписать соглашение о едином экономическом пространстве. Никакого пространства. Я подпишу все что угодно на Западе, а в Москве ни одной бумажки. Шиш вам, москали".
– Уже подлетаем, – произнес Бздюнченко, нисколько не волнуясь и сосредоточив свой взгляд на брюках и обуви президента. Заметив, что туфля на правой ноге в грязи, он достал салфетку, наклонился, сложил ее вчетверо и стал наводить блеск. Виктор Писоевич выставил ногу для удобства и погладил своего госсекретаря по голове в знак благодарности.
Самолет пошел на снижение в аэропорту Внуково, посадочная полоса была готова к приему. К трапу самолета, как только он приземлился, подошли посол Украины, представитель президента России и несколько дюжих молодцов в качестве охраны.
Путин уже ждал в Кремле.
Останавливаться на встрече двух лидеров не имеет смысла, поскольку визит Вопиющенко был случайным, поспешным, незапланированным и беглым, как бы мимоходом, все равно как охотник по нужде забегает в охотничий домик исключительно по необходимости, скажем, проверить ружье, попить чаю, и только потом отправляется на настоящую охоту. Так и президент Украины. Побыв около часа в Кремле, Вопиющенко, словно на собственных крыльях, улетел в Западную Европу, где его уже ждала Катрин, и они оба пробыли там не час, а целую неделю. Здесь и воздух был совершенно другой, и чужая речь звучала музыкой в оттопыренных ушах. А изобилие, от которого зрачки глаз расширялись, просто приводило в восторг настолько, что ни Виктор Писоевич, ни Катрин ни разу не подумали: а как же это изобилие достается, откуда оно, кто трудится на заводах, фабриках, на полях, производя все это добро?
Конечно, страны Евросоюза отличаются не только от Украины, но и от России: там все есть, кроме дедушки и бабушки, как говорится. Президент с завистью смотрел на чужие города, а Катрин уверяла его, что скоро и украинские города под его руководством станут такими же, и дороги будут, как на Западе, и магазины, забитые товарами разного назначения от пола до потолка.
– Только держись подальше от России с ее имперскими замашками, – наставляла Катрин. – Повернись лицом к Западу и к Америке. Ты – зять Америки, не забывай об этом ни на одну минуту.
Парламентарии Евросоюза, сделавшие ставку именно на него, Вопиющенко, добились своей цели и были рады приветствовать своего ставленника громом аплодисментов. Виктор Писоевич низко кланялся, прикладывая правую руку к сердцу, и, уже стоя на трибуне, извлекал небольшие квадратные листки с текстом выступления из внутреннего кармана пиджака.
Речь всегда была короткой, как у лидеров Запада, но удивительно сумбурной. Он всем парламентариям доказывал, что Украина – центр Европы и что Европа без Украины – все равно что тачка без колеса. Надо срочно ликвидировать визовый режим, не препятствовать украинской молодежи посещать любую страну Евросоюза. И обмен украинской валюты на евро не должен быть ограничен, и рабочие места могут предоставляться: украинцы хорошо, добросовестно трудятся. Вон в России около двух миллионов молодых людей работают за гроши, а дружественный Запад испытывает дефицит в рабочей силе. Украина уже приняла решение о безвизовом режиме для граждан любой страны Запада, теперь дело за странами блока.
Слушатели только улыбались: если пустить такую голодную ораву численностью около пятидесяти миллионов человек, то в странах альянса полки сразу опустеют. Товары могут исчезнуть не только за евро, но и таинственным образом, да и безработица начнет набирать темпы. Депутаты как бы говорили: мы тебе рады, ты наш, ты молодец, утер нос русскому президенту, но к нам не лезь со своей необузданной оравой. Чтобы принять Украину в наше объединение, надо тебе слишком многое сделать, а на это уйдет лет сорок, ну, может, тридцать, и никак не меньше.
Что же касается Виктора Писоевича, то он находился совершенно в ином измерении. То, что европарламентарии встречают его стоя, то, что ему предоставляют трибуну, то, что его встречают некоторые руководители, уже говорит о многом. А что еще надо? Что касается матушки Украины и ее проблем, связанных с катастрофическим повышением цен на продукты питания, а также повсеместное отключение электроэнергии и ряд самоубийств чиновников прежнего правительства, то это сугубо внутреннее дело страны. В переходный период от нищеты к сказочному богатству и процветанию все может быть. Это и аресты, и погромы, это демонстрации "за" и "против", и нет никакой необходимости возвращаться в Киев, срочно назначать на должности своих единомышленников, активистов оранжевой революции.
Смогут ли они вывести страну из кризиса и направить ее на путь процветания, неважно. Важно, что революция победила. Остальное за Евросоюзом, ведь Запад и особенно Америка ни за что не допустят сближения Украины с Россией. Украина и Россия – это слишком. Двести миллионов человек плюс наличие ядерного оружия – ну кто с этим справится?
42
Неизвестно, вернулся бы лидер нации в Украину к концу последней недели января, если бы не тревожное сообщение о состоянии здоровья матери. Мать уже старенькая, немощная, получала жалкую пенсию, как и жалкую зарплату, работая учительницей, но, тем не менее, помогала сыну, когда он учился в Тернопольском финанасово-экономическом институте. Там он приобрел специальность бухгалтера, и в 1975 году, после окончания, был направлен в село Конотопово (Яровое) Косивского района Ивано-Франковской области. Мать и сюда, в село Яровое, присылала посылки и иногда по десять рублей, отрывая их от жалкой получки в школе. И в Тернополе, и особенно в селе Конотопово он прошел отличную школу галичанского национализма, заложенного Степаном Бандерой. Тут ему привили любовь к вильной Украине и ненависть к русским, к москалям и другим народам. Философия ненависти пустила глубокие корни в душе бухгалтера и, если бы год спустя его не призвали в армию, где все еще господствовала марксистская идеология, не исключено, что Виктор Писоевич стал бы Бандерой номер два.
Но, борясь уже за кресло президента, он приютил бандеровскую партию под названием "Рух", которая была довольно популярна на западе Украины.
Когда самолет приземлился в Киеве, президент, сев в бронированный "мерседес", отправился к матери, которая уже отходила в мир иной.
На похороны собрались соратники, его ближайшие друзья, готовые теперь сдувать с него пылинки. Каждый подходил, протягивал руку, дабы выразить соболезнование. Виктор Писоевич на какое-то время отключился от государственных дел, к которым он еще даже не приступал: потеря матери заставила его вернуться к проблемам бытия, жизни и смерти, временного нахождения на этой земле. Да и болезнь не давала ему покоя.
Он все время старался выглядеть на людях молодцом, крепился, как мог, но что у него на душе, никто не знал. Даже такой, как он, коварный, властолюбивый, злопамятный и мстительный, не был лишен способности страдать, как и всякий живой человек. И в эти минуты он достоин был сочувствия и даже уважения.
Депутат Курвамазин заготовил речь на могиле матери президента, но его не допустили, не дали ему возможность произнести страстные, наполненные горечью и состраданием слова в присутствии сына, чье сердце представляло собой сплошную рану. Быть может, его сердце, его кровоточащая рана, дрогнуло бы и оратор, Цицерон третьего тысячелетия, был бы оценен и вознагражден должностью министра юстиции. Но Курвамазину и в этот раз не повезло. И вообще, он заметил, что его будто бы оттесняют, не дают ему прохода и на любую его инициативу смотрят с ухмылкой, будто он не Курвамазин, а Иванушка-дурачок.
Сказать несколько слов на могиле матери президента позволили только Юлии, но у нее плохо получилось: слезы не давали ей возможности быть красноречивой. Да и говорила она больше о сыне, о Викторе Писоевиче, чем об умершей матери. Это выглядело не совсем кстати.
Обряд похорон происходил в христианском духе, были не только оранжевые, но и священники. Когда опускали гроб под траурную музыку, Борис Поросюк взял полную пригоршню глины и бросил в яму со словами: "Москали виноваты". Он всегда держался лидера нации, даже Бздюнченко оттеснял. Только Пердушенко не мог оттеснить. Петя пришел на похороны в двойном трауре: он не стал премьер-министром, хотя считал эту должность у себя в кармане. Уйти сразу в оппозицию ему не позволяла гордость. А позже он составил довольно хитрый план: еще ближе станет к лидеру и начнет капать на Юлию до тех пор, пока полностью не дискредитирует ее в глазах президента.
Когда могильщики стали засыпать гроб землей, все отошли, кроме личной охраны и президента. Он стоял у гроба и мысленно прощался с матерью. Это были нелегкие минуты в его жизни.
В его полузакрытых глаза возник образ матери тридцатилетний давности. Тогда он вернулся из Тернополя с дипломом в руках. Мать подарила ему кожаный пиджак и коротковолновый приемник, позволяющий слушать радио "Би-Би-Си" и другие западные станции, которые вещали на Советский Союз. Это была новинка. И тот и другой подарок ему очень понравились.
– Зачем ты так потратилась? Дорого, должно быть.
– Все летние отпускные потратила, сынок.
– А как же мы жить будем?
– Что-нибудь придумаем, не переживай. Ты знаешь, я даже рада, что так получилось.
Вспомнив это, он почувствовал, как слезы катятся вдоль щек. Почему он всегда брал у матери и мало отдавал ей. Даже будучи управляющим банка, не жаловал мать деньгами. Нет никого ближе и дороже матери. "Мы осознаем это, когда уже поздно. Прости, мать, прости, родная, не осуждай своего блудного, неблагодарного сына. Если я стану настоящим народным президентом, здесь, у твоего дома, будет стоять тебе памятник с надписью "Любимой матери от блудного сына".
Катрин подошла к нему, взяла его под руку и повела к машине, что стояла поодаль. Откуда-то взялась Юлия. Она шла на некотором расстоянии, борясь с навалившимися на ее голову проблемами. Надо встретиться с президентом как можно раньше и решить ряд проблем. Пора назначать правительство, министров, старая команда не работает, один Озаров пытается что-то делать. Замерла милиция, в столице участились грабежи и убийства, а он со своей Катькой разгуливал по странам Западной Европы. Как так можно?
Ей так хотелось все это высказать, но как это сделать? Да и удобно ли?
Она села в свою машину и приказала ехать вслед за машиной президента. Она знала, что будут поминки в одном из ресторанов, но не знала, в каком.
Наконец кортеж машин остановился у ресторана "Оранжевая луна", где столы на триста человек уже были накрыты, и Юлия, благодаря своей должности, получила право сидеть справа от президента. С левой стороны сидела Катрин, но Виктор Писоевич повернулся к Юлии и тихо спрашивал, как дела, как обстановка в стране, что она решила относительно старой команды министров.
– Нам надо встретиться и все обговорить, не откладывая в долгий ящик.
– На днях встретимся.
– Нельзя на днях, это невозможно. Я понимаю тебя: мать похоронил, а мать это не подружка, каких много. Но ты президент, ты – лидер нации и потому не имеешь право медлить. Дорог каждый час, каждая минута.
– Ну, хорошо, созвонимся.
Часть третья
1
Президент дурно спал этой ночью: болели раны на лице, болела душа за судьбу страны, психика находилась в состоянии крайнего возбуждения в связи с окончательной победой на президентских выборах и недавним принятием присяги на верность народу. Президентское кресло не только радовало, но и тяготило. Это тяготение нравилось больше всего, оно как бы возвышало его в собственных глазах: его страна, его нация в его руках. Как тут не беспокоиться, что будет завтра со страной, как быстро войдет она в Евросоюз и после скольких лет он, Виктор Писоевич, станет главой всего Евросоюза? В Евросоюз он должен привести страну кристально чистую, в которой все граждане, от мала до велика, общаются только на украинском языке, слушают музыку, сочиненную украинскими композиторами, читают великие произведения, написанные украинскими авторами, и танцуют только украинский гопак. Это нелегко будет сделать, но это возможно, если приложить определенные усилия. И… тогда, ему, великому президенту, потомки в качестве благодарности, поставят памятники в каждом городе, на каждой улице, на любой площади, которая будет носить его имя.
В мудрой голове рождались мудрые мысли, так утверждала эта голова, и в этих мыслях президент плавал, как в Днепре, и не заметил, как рассвело и пришло время заняться рутинной работой, набрасывать на себя длинный, немного замусоленный халат, принимать ванну, а затем пройти на кухню, чтобы вкусить первый завтрак.
Телефоны все время трещали в приемной, но никто не поднимал трубку, зная, что звонят персоны второго, третьего класса. Наконец раздался громкий звонок по правительственной связи в кабинете. Катрин вздрогнула, взяла трубку и отнесла на кухню, где допивал кофе ее Витя. Муж догадался, что это звонок от Юлии.
– Да, Юлия Феликсовна, слушаю тебя. Я еду к тебе. Что, что? Не к тебе, а ко мне? Ты хочешь приехать ко мне в мою резиденцию? О, нет. Там все еще этим стариком пахнет. Его, правда, вытурили оттуда больше недели тому назад, но я все равно не хочу туда. К тому же там делают ремонт и перестановку мебели. Отныне это будет кабинет лидера нации Вопиющенко, которого благословила Америка и весь остальной мир. А с кучумизмом покончено раз и навсегда. И к тебе в твой штаб я не очень хочу. Тогда где? У тебя на даче? Хорошо, еду. Меня это устраивает.
Он тут же оделся, оставив недопитым кофе, спустился во двор, где его уже ждал водитель.
– Поедем на дачу Болтушенко, – произнес он, и водитель развернул машину, направляя ее в противоположную сторону от центра. Вскоре машина Юлии догнала, а затем и опередила их. Она помахала ему ручкой и широко улыбнулась. У Юлии, как у и.о. премьера, были две машины охраны, одна спереди, другая сзади, а у президента никого.
– Что так скромно, Виктор Писоевич? – спросила Юлия, выскакивая из машины. – Ну, да, да, великие люди обычно непростительно скромны, ничего не поделаешь. Однако я должна сказать, что ты не имеешь никакого права так относиться к самому себе. Теперь ты себе не принадлежишь, ты принадлежишь народу численностью в сорок семь миллионов и всему человечеству. И я, хоть я и маленький человек, делаю тебе серьезное замечание.
– Ладно, ладно, что это за фамильярность? У тебя перекусить найдется? Сало там, картошка, лук, чеснок. Я дома не люблю кушать. Моя Катрин жареными пончиками меня потчует и всякими другими американскими блюдами, консервами, а я… сама знаешь. А что касается охраны… не знаю, кому бы поручить этот вопрос. Может быть, Бенедикту Тянивяму? Он не так давно проштрафился немного, но не беда, я его уже простил.
– Фи, да он слишком противен и развратен, – сказала Юлия, хватая его за руку. – Пойдем. Своим поварам я уже сообщила, что еду. Но никакого сала, учти. Тебе такая пища вредна, запомни.
Во время чаепития Юлия завела разговор на служебные темы.
– Я хотела бы обсудить вопрос назначения министров, а также их количество, – сказала она.
– А зачем обсуждать количество? Оставим так, как было при Яндиковиче, а то и сократим. Сколько было раньше, двадцать пять? Оставим двадцать. Я собираюсь ГАИ ликвидировать. Не нужна она нам. Наш революционный народ вполне сознательный, ему дорожная милиция не нужна. Давай ликвидируем ее, а потом за нами последует и Западная Европа.
– Витя, дорогой, милиция… это все впереди. Это потом. У нас есть более важные вопросы. Давай обсудим министерские посты и назначения. Я наметила тридцать одно министерство. Члены моей фракции займут двадцать портфелей, а фракции "Наша Украина" двенадцать. Почему такой расклад? Да потому, что я премьер и я формирую правительство. Мне с ними работать, я за них в ответе.
– Юлия, дорогуша, ты немного офонарела. Разве можно предлагать такую галиматью своему президенту? Ты – премьер. Одна эта должность равняется двадцати твоим министрам, которых ты предлагаешь. От твоей фракции кроме тебя никого не будет. Я, если ты помнишь, подписал унизительные соглашения с лидером социалистической партии Морозовым, с Кикинахом и некоторыми другими. Куда я их дену, скажи? А мои бездельники? Да каждый из них спит и видит себя в министерском кресле. Если я их обойду, они просто пристрелят меня либо отравят. И не таким ядом, как на лице, а смертельным.
– Ой, Боже мой! Ты на всякий случай напиши политическое завещание. Если с тобой что случится, обязанности возложить на премьер-министра, вернее на меня. Никто так пунктуально не будет исполнять твои заветы, как я. Твой великий труд в объеме тридцати страниц под названием "Наша цель" у меня будет всегда на рабочем столе, и я в своих действиях не отступлю ни на шаг. Уж если мы друзья и единомышленники, то будем ими до конца. Ну, давай напишем такое завещание. Что тебе стоит подмахнуть? Черкни один раз и все тут, а я в архив для истории. А что касается министров, этих министерских портфелей, давай увеличим до сорока. Тогда двадцать моих человек могут войти.
– Об этом не может быть и речи. Давай так: ты за десять министров и еще один из твоей команды, вот уже одиннадцать. Кого бы ты хотела?
– Турко-Чурко, он поэт и хороший работник. Пишет поэмы и нас с тобой хочет прославить. Правда, его вирши, как правило, состоят из одной-двух строк, а поэма, которую он недавно сочинил в мою честь, занимает треть страницы.