– Я поняла. Как только появится окошко, а оно появится, я в этом не сомневаюсь, вы, Курвамазин, – министр юстиции Украины, вокруг которой пританцовывает вся Европа.
5
Две тысячи тринадцатое выступление Курвамазина в парламенте не было оценено по достоинству, его не заметили ни лидер нации, ни глава правительства Болтушенко. Поистине великие люди, а Курвамазин считал себя великим человеком, Цицероном двадцать первого века, долгие годы пребывают в тени. Чаще пребывание в тени тянется до самой смерти, и только потом, когда ты уже отправился в мир иной и тебе совершенно безразлично, как относятся к твоему имени, тебя, наконец, начинают ценить, а то и сожалеть, что при жизни не замечали. А если и замечали, то делали вид, что не замечают. И это исключительно потому, что всякий, кто должен замечать, считает другого человека никак не лучше, не выше самого себя.
Эти мудрые мысли высказала супруга Курвамазина Одарка, когда Юрий Анатольевич ни жив ни мертв сидел за столом, ломившимся от всяких яств, и глядел в одну точку с опущенной рукой, в которой торчала вилка.
– Юрик мой, Цацарон мой! Плюнь ты на них, слепых оглоедов, будь выше должности министра юстиции. Ты прежде всего великий олатор, какого не знала наша матушка Украина. Такие люди рождаются раз в тысячелетие. Министров много, а Цацарон один. И ты у нас один. И памятники тебе будут стоять по всей стране, а вот Вопиющенко никто памятник не поставит, потому как президентов… бесконечно много. Вон уже третий по счету.
Юрий Анатольевич будто проснулся, извлек какую-то бумажку, напялил очки на переносицу и встал на обе ноги. Одарка уже знала, что он будет произносить речь, и приготовилась слушать.
– Юрий Курвамазин, партия "Защитников Отечества", "Наша Украина", блок Виктора Вопиющенко, – произнес он дежурную фразу, которую всякий раз, прежде чем начать речь, произносил в парламенте. – Уважаемые депутаты, вернее, уважаемая Одарка! Я честный человек, щирый украинец, русская фамилия – это чисто случайное совпадение, служу верой и правдой своей батькивщине. Это мое две тысячи триста семьдесят седьмое выступление, абсолютный рекорд слуги народа в парламенте любой страны. Должен сказать, что лидер нации смотрит слишком далеко, поднимает голову слишком высоко и потому не видит преданных ему людей. И не только преданных, но и умных, способных привести страну к процветанию и благополучию, как, скажем, Ватикан или Тайвань. Если бы я был министром юстиции, я бы реорганизовал эту отрасль, поставил все с ног на голову и с головы на ноги. Памятники расставил бы Писоевичу в каждом городе, большом и малом, с надписью: лучший националист мира. Тебя, Одарка, я сделал бы председателем Конституционного суда, а сам направил бы служителей фемиды в русло народных чаяний – достичь правового государства. В правовом государстве все граждане, проживающие в этом государстве, перед законом равны. И, конечно, это правовое государство сразу же приняли бы в Евросоюз.
– Юрик, поешь, я тебя умоляю, остынет картошка, а я ее на пару еще вчерась приготовила, не жарила, не крошила сало, зная, что твой желудочек не выносит жареной картошки, равно как и свиного жира, на котором эта картошка пожарена. Поешь, мое солнышко.
Юрий Анатольевич оторвался от текста, снял и протер запотевшие очки, его глаза выражали не только грусть, но и злобу, в этот раз направленную не на Одарку, а на двух руководителей государства – Вопиющенко и Болтушенко. Эта злость была так велика, что аппетит, несмотря на то, что от голода голова кружилась, пропал, как в воду канул. Измерив, а затем пронзив щедрую Одарку осуждающим взглядом, он так же, как на трибуне парламента, протер, а потом надел очки, с силой придавив их к переносице, и направил взор трибуна на заготовленный текст.
– Я вынужден объявить, что партия "Защитники Отечества", лидером которой я являюсь, выйдет на парламентские выборы 2006 года самостоятельно. Партия не находится и не будет находиться в оппозиции к президенту, лидеру нации, который избран волеизъявлением половины населения страны, в чем заслуга не только Запада и США как основного спонсора оранжевой революции, но и моя личная заслуга. На момент назначения Виктора Писоевича президентом я выступил тысячу пятьсот раз в парламенте, и все мои выступления были направлены на его защиту и поддержку. И в суде я защищал интересы Виктора Писоевича и мешки с долларами подтаскивал. Жаль, что у лидера нации голова закружилась от успехов и он забыл самого преданного раба своего.
Далее Цицерон перешел к еще более высоким материям, далеким от понимания Одарки: она дважды незаметно зевнула, прикрывая рот жирными пальцами, а затем, во избежание недоразумений, ушла в ванную, оставив вместо себя кошку Изабеллу в качестве слушателя.
Кошка Изабелла уставилась на оратора умными глазами, навострив уши, свидетельствуя о том, что она вся превратилась в слух, а Юрий Анатольевич продолжал свою речь, будучи уверен, что не только Одарка, но и все соседи прибежали с тетрадями, ручками, карандашами послушать его историческую речь.
– Я против многих решений правительства во главе с Жанной д'Арк, в частности, реприватизации трех тысяч объектов и возращения их в собственность государства с последующей повторной продажей. Это есть спекуляция чистой воды. Я также против того, что на местах, во всех регионах нашей великой европейской державы, без которой Европа неполноценна, осталось прежнее руководство, единомышленники Яндиковича. Они были не с нами, а кто не с нами, тот против нас, как мудро выразился совсем недавно лидер нации Вопиющенко. А посему я отправляюсь в творческую командировку в свой родной город Одессу и там наведу порядок. Наш мудрый Гурвиц подал в суд на мэра города Одессы, который три года тому назад незаконно выиграл выборы с перевесом в пятьдесят тысяч голосов. Наш оранжевый суд просто обязан признать выборы мэра Одессы, состоявшиеся три года тому назад, сфабрикованными. Пусть наш Гурвиц, единственный еврей в правительстве Юлии Болтушенко, займет кресло мэра Одессы.
– Мой Цацарон, заканчивай, – сказала Одарка после возвращения из ванной, в которой она пробыла полтора часа. – Твое время вышло, ужин давно остыл, время час ночи, у меня глаза слипаются.
– Полминуты, и я заканчиваю, – сказал Курвамазин, перед глазами которого был последний листок с текстом выступления. – Итак, подводя итоги вышеизложенного, я вынужден констатировать следующее…
В этом месте Одарку покинуло мужество, и она вынуждена была резко повернуться, дабы направиться в спальню, где ее ждали высокие мягкие подушки из пуха и жаркая печка из кафеля, в которой горел ненавистный мужу донецкий уголь.
В спальне висел единственный портрет в позолоченном обрамлении: лидер нации, такой молодой, с гладким лицом и светлым взглядом, как бы благословлял своих подданных на продолжение рода, поскольку был прикреплен выше ночника, прямо над головами супругов.
"Зря ты тут висишь, – подумала Одарка, – никакого продолжения рода нет и быть не может. Это ты охмурил моего Юру, переориентировал всю его мужскую энергию и заставил восхвалять свое имя. Теперь уж не может остановиться. Даже если придет к власти Яндикович и посадит тебя за решетку, Юрий Анатольевич не перестанет восхвалять твое имя".
Она уже собиралась повернуть портрет лидера нации лицом к стене, как вошел муж в халате, застегнутом на все пуговицы.
– Юрик, ты подними вопрос о выплате пособий матерям-одиночкам и многодетным матерям, когда будешь в Одессе. Почему это третий месяц им ничего не выдают? Не выдавали в двухтысячном году, когда Вопиющенко был премьером, а теперь, когда стал президентом, тоже не выдают. Как это так?
– Это вина прежней власти. С них надо спрашивать. Повернись на бочок: завтра трудный день. У меня запланировано до десяти выступлений в парламенте.
Одарка тяжело вздохнула и повернулась на правый бочок.
6
Один из приближенных лидера нации Бенедикт Тянивяму не получил никакой должности и с расстройства пил беспробудно почти месяц подряд и никак не мог остановиться, хотя его близкие друзья делали все возможное, чтобы он вышел из этого, как они думали и утверждали, опасного состояния.
В пьяном бреду он проклинал Вопиющенко за черную неблагодарность, и только это приносило ему некоторое успокоение, но это было временное успокоение. И только когда при врачебной помощи он начал приходить в себя, пришло понимание, что все бесполезно: лидер нации знает за ним не одно дельце, за которое можно поплатиться свободой, стоит только пикнуть генеральному прокурору, охотнику на всякие сенсации. Взять хотя бы последнее выступление, пропитанное духом национализма и русофобии, на могиле бандеровцев! Виктор Писоевич в душе рад был этому выступлению, но в то же время он помнил, что он президент, первое лицо в государстве, и ему хотелось продемонстрировать как бы свой нейтралитет в этом вопросе. Это позже, когда нацистский червяк пробрался в его черепную коробку и там натворил много бед, Вопиющенко уже не стеснялся и ни с чьим мнением не считался, и славословил в адрес бандеровцев.
"Прости мя грешного, великий сын украинского народа, ты не только закрыл глаза на мои, мягко говоря, шалости, но и чуть-чуть приблизил к себе, – размышлял Бенедикт. – А мог бы и больше приблизить; во время оранжевой революции я был рядом с тобой. Тут-то и возникла надежда занять министерский пост по делам национальностей, если таковой будет образован в новом правительстве. Но мечта моя не сбылась, не суждено: правительство уже образовалось. Практически вся команда Вопиющенко села в министерские кресла, а я остался на бобах. Разве такое допустимо? Что это за дружба такая?
В конце недели, а точнее, в воскресенье, Бенедикт весь день думал, как лучше поступить, и только к вечеру пришел к единственно правильному выводу: не надо дразнить собак, могут покусать, и довольно основательно. Лучше блеснуть в своем амплуа.
Так он начал готовить выступление в парламенте страны, дабы привлечь мировое общественное мнение к самому заклятому, самому ненавистному врагу украинской нации – русскому народу, который спит и видит неньку Украину в составе Российской империи. Ведь когда Украина входила в состав СССР, русские запрягали не лошадей в брички, а его земляков украинцев и погоняли кнутом в светлое будущее. Армия гениального фюрера пыталась освободить неньку от русского медведя вместе с дивизиями Степки Бандеры, да российские империалисты сломили сопротивление освободителей и Украина снова очутилась под сапогом москалей.
В речи фигурировали не только Гитлер рядом с выдающимся сыном Галичины Степаном Бандерой, но и фамилии тех западных украинцев, в чьих жилах текла частичка польской крови, кто верой и правдой служил эсесовцам, кто ловил партизан, вспарывал им животы и обматывал кишки вокруг полевого дуба.
Но Гитлер в речи Бенедикта выглядел как-то слишком современно, если не сказать преждевременно: ни Запад, ни украинцы еще не созрели, чтобы понять и восхвалять деяния мудрого полководца с черными усиками в борьбе с коммунизмом. Окончив составление текста своей бесстыдной речи, он взобрался на парламентскую трибуну и произнес эту речь. Беспардонная речь безмозглого националиста, эсэсовца двадцать первого века, вызвала возмущение не только в парламенте, но и во многих регионах страны, исключая Галичину.
Бенедикт обиделся и снова ушел в запой.
"Кохайтеся чернобрыви, та не с москалями", – цитировал он Шевченко и опрокидывал очередной стакан с сивухой.
Потом Бенедикт в ярости бросился к телефону и позвонил не кому-нибудь, а самому Школь-Нолю.
– Андрей Вацлавич, ты? Как я рад, как рад! Мы с тобой оба обижены, незамеченные лидером нации, что нам делать, скажи. Я тут выступление готовлю и хочу приурочить его к приезду президента России, пусть знает, как к нему относятся на Украине. У меня текст немного не получается. Гитлер всплыл совершенно случайно. И теперь расстаться с ним не могу. А по-моему, это не совсем кстати. Даже старик Пробжезинский может не одобрить. Ты понимаешь?
– Ты сходи к Борису Поросюку, министру иностранных дел, он мудрый человек и, главное, наш человек. При трех должностях: депутат Верховной Рады, министр иностранных дел и руководитель "Руха". Для него лидер нации сделал исключение: разрешил все, что просил Поросюк.
– "Рух" слишком либеральная партия, – сказал Бенедикт. – Что касается меня, то я более откровенный и прямолинейный: мой девиз – ни одного москаля на вильной Украине. А Борис Поросюк, кажется, не прочь якшаться с москалями. У меня с ними никаких дел.
– Дуй к Поросюку: он думает приблизительно так же, как и ты. Он иногда только для вида выказывает либерализм, а на деле он не слабее самого фюрера.
– Спасибо, дорогой.
Бенедикт тут же достал мобильный телефон и набрал номер Поросюка. Поросюк принимал в это время американского посла и не обращал внимания на звонки. Американский посол был для него великим и мудрым гостем. Он сидел напротив и поедал глазами представителя далекой страны, зятем которой по иронии судьбы и был лидер нации Вопиющенко.
– Господин посол! Мы должны обговорить визит Виктора Писоевича в вашу страну. Желательно, чтобы такой визит состоялся как можно раньше. Ведь Виктор Писоевич – зять Америки, и что бы он ни говорил русскому медведю Путину, он думает об Америке и только об Америке. Стоит президенту Пеньбушу чихнуть в сторону Кремля, мы с Виктором Писоевичем будем рядом. Я не только министр иностранных дел и депутат, я еще и руководитель "Руха". А "Рух" по сути враждебная всему русскому организация. Мы никогда не подружимся с Россией, мне об этом в доверительной беседе сказал президент Вопиющенко. Если он и пожмет русскому президенту руку, то это так, для отвода глаз. Если русский медведь коварный и агрессивный, то наш лидер хитрый: он говорит одно, а думает совершенно другое.
– О'кей, о'кей, – сказал посол. – Я доложить на президент Пеньбуш. Как только президент Пеньбуш найдет хоть минутку свободного времени, он примет ваш президент и угостит его кофе.
– Благодарю, благодарю вас, господин посол. Наши народы – братья по духу. Мы с Россией ничего общего не имеем и иметь не желаем, мы, как и вы, хотим ослабления России.
В это время, вопреки правилам, помощник Поросюка Мизинец просунул голову в дверь и, как Поросюк ни хмурился, Мизинец все не уходил. Мало того, он просунул руку и поднял указательный палец кверху, что означало нечто необычное, нечто нестандартное.
– Экскьюз ми, – сказал Поросюк послу. – Заходи, Мизинец, что там могло случиться?
– Бенедикт Тянивяму напирает, он разъярен. Требует вынести предупреждение России за вылазку в Севастополе.
– О, йес! Севастополь, Бенедикт, звать Бенедикт. Бенедикт известен ин Америка.
– Зови, что поделаешь, – разрешил Поросюк.
– Хай живее Степан Бандера и президент Пеньбуш! – произнес Бенедикт, подходя к столу строевым шагом и низко кланяясь американскому послу.
– Плиз, плиз, – произнес посол. – Садится, садится.
Бенедикт плюхнулся в кресло, стоящее рядом с послом.
– Я требую убрать русский флот из Севастополя, прошу американского посла поддержать, – произнес Бенедикт замечательную фразу.
– Ми не вмешиваться, ми толко дать совет, прислать специалист, оказать экономический помощь. Так же ми делал с оранжевой револушэн. Ми не вмешивались, ми толко совет и немножко доллар выделять на револушэн.
Министр иностранных дел все записывал в блокнот, а потом сказал:
– Я инкогнито поговорю с министрами иностранных дел Европы. Что еще, Бенедикт?
– Я хотел согласовать свое выступление в Верховной Раде накануне приезда в Киев главного москаля Путина.
– Я сейчас занят. Но я понял, что от меня требуется, а посему я поручу своим экспертам, и они такую речь подготовят, позвонят тебе и передадут текст. Ты с этой речью смело выступай в парламенте. Пусть все слышат и знают, какие у нас претензии к России.
– О'кей, о'кей, – произнес посол, закуривая сигару.
7
И Дьяволивский, и Школь-Ноль никогда не думали, что их обойдут, по существу предадут, а они ночами не спали, думая, как приблизить победу оранжевой революции. Они составляли проекты борьбы с русскими, проживающими в восточных областях, о том, как ликвидировать их поганый язык, язык мата и попсы, как писал великий галичанский писатель Андрухович. И вот на тебе: не предложили ни самой ничтожной должности губернатора Донецкой или Харьковской области.
– Да меня хоть в мой родной город Львов пошлите, я и там смогу быть губернатором, – умолял Дьяволивский госсекретаря Бздюнченко. – Я вам такой порядок наведу в Лемберге: не узнаете города. Во-первых, ни одного русского, ни одного еврея, ни одного венгра или татарина вы там не найдете. Любой язык, кроме украинского, будет запрещен, любого шпиона, прежде всего москаля, я изгоню из города.
– А поляка?
– Ну, поляки – наши добрые соседи. И потом, у меня у самого польские корни.
– Все понятно. Губернаторов назначает лидер нации, и тут… что вам сказать? Все зависит от него, – произнес Бздюнченко и уткнулся в бумаги.
– Пся крев, – загадочно произнес Дьяволивский, – я верой и правдой служил оранжевой революции, и теперь вы мне предлагаете ходить в денщиках. Несправедливо это. Вы оставили за бортом самых преданных делу оранжевой революции людей. Это и Школь-Ноль, и Курвамазин, и ваш покорный слуга Дьяволивский, писатель и великий философ.
Бздюнченко оторвался от бумаг и с тоской посмотрел на своего соратника депутата, а потом сказал:
– Вы знаете, я подозреваю, что лидер нации делает правильный ход. Самых преданных людей оставляет про запас. Мало ли кто из его соратников начнет выкобениваться, а так, когда знаешь, что у тебя есть люди про запас, которые находятся в тени, вернее в резерве, можно спать спокойно. Вон Пердушенко: уже вступил в конфликт с нашей Юлечкой. Еще немного, и Пердушенко коленкой под одно место. Тогда его пост наверняка займете вы, а может, и Курвамазин. Одно можно сказать: всем найдется место. Только терпение и еще раз терпение.
– Дзенкуе, пан Бздюнченко. Теперь я буду спокойно ждать своей очереди, – произнес Дьяволивский и встал со стула.
– Только не ведите пассивный образ жизни. Выступайте с трибуны, как и раньше, восхваляйте нашу оранжевую демократическую революцию и в особенности ее лидера, нынешнего президента Вопиющенко, и да поможет вам Бог.
– Я незаметно стараюсь держаться на уровне нашего Цицерона Курвамазина. Он по десять раз в день держит речь с трибуны парламента, и я столько же. В редких случаях выходит и больше.
Секретарь доложила Бздюнченко, что в приемной депутат Школь-Ноль. Бздюнченко поморщился и сказал:
– Все по тому же вопросу. А что я могу сделать? Пусть обращаются к лидеру нации.
Но Школь-Ноль не стал дожидаться возвращения секретаря и вошел с кислой улыбкой на лице.
– Здравия желаю, пан Бздюнченко. Я по совместительству, так сказать, неофициально командую дивизией "Галичина". Это будущий костяк нашей армии в борьбе с москалями. Поскольку меня никто не пригласил занять какую-нибудь должность, то я решил… впрочем, надо поговорить с лидером нации и создать спецвойска, которые смогли бы противостоять агрессии извне. Я согласен быть главнокомандующим дивизии "Галичина". Это должность на уровне заместителя министра обороны страны, неплохо, правда, господин, вернее, пан госсекретарь? Как вы на это смотрите?