– Садитесь, кормильцы наши. Кто где хочет, там и усаживайтесь. Ковры у нас здесь новенькие, персидские, и прилечь можно, только чур не засыпать. Я, если вы не знаете, днюю и ночую здесь. Плохо сплю, отягощенная заботой о собственном народе, в том числе и о вас, кормильцы наши. Так и передайте своим крестьянам: Юлия Феликсовна думает об их судьбе. Цены на основные продукты питания растут не по дням, а по часам, и, кажется, вы имеете к этому негативному явлению непосредственное отношение. В чем дело, господа, бывшие колхозные председатели? Или вы не любите свой народ, или вы так плохо работаете, что не можете накормить граждан своей страны, недавно обретшей независимость от нашего северного соседа? Говорите честно, как на духу, иначе Залупценко займется вами. Он мне только что звонил и спрашивал: прислать ли крепышей в масках, у которых болтаются на боку не только дубинки, но и наручники, а я говорю: погоди, народный комиссар МВД. Как видите, я на вашей стороне. Думаю, вы это оцените по достоинству. Мне лично ничего от вас не нужно, кроме одного: понизьте цены на свою продукцию в два-три раза. Пусть килограмм свинины, телятины, баранины, курятины стоит не больше десяти-одиннадцати гривен. Это и будет доказательством того, что наша встреча прошла в духе взаимопонимания, на благо нашего многострадального народа. Надо думать о народе, которому место в Евросоюзе. Есть вопросы?
Жокорян поднял руку.
– Говорите. Можно сидя, – произнесла Юлия, впиваясь в смельчака глазами с целью парализовать его волю. Но Жокорян, как бывший кавказец, нисколько не растерялся. Он как бы забыл, где находится, и пронзительный взгляд Жанны д'Арк, казалось, не смутил его.
– Многоуважаемая госпожа Болтушенко! Мы можем снизить цены на мясо и продержаться не более недели, в крайнем случае двух, пока окончательно не разоримся. А потом, оставшись в драных штанах, пойдем искать работу. Если окажете нам содействие в устройстве на должность заведующего баней…
– Товарищ Жокорян, говорите от себя, а не занимайтесь обобщением. На каком основании вы говорите: мы, нас?.. Учитесь у своего премьера…
– Выдающегося премьера, – добавил поэт Турко-Чурко.
– Так вот, учитесь у премьера. Премьер всегда говорит: я. Я поведу Украину в Евросоюз, я сделаю всех граждан самыми счастливыми на земле, я займу кресло президента, когда Виктор Писоевич отслужит свой срок. А кто из вас не хочет брать на себя ответственность, назовите мне свой точный адрес, и завтра же представители Залупценко окажут вам честь своим посещением. Нужна ревизия, а у него ревизоров предостаточно.
– Пусть приезжают, я никого не убил, ничего не украл, миллионов долларов у меня нет ни в одном заграничном банке. Действуйте, госпожа Болтушенко! – смело высказал свою мысль Жокорян.
– Кто еще настолько смел, поднимитесь и говорите все, что думаете. Я хоть и женщина, но нервы у меня крепкие, все выдержу. Я везде пролезу, если захочу. Я буду первая в Евросоюзе, а вас туда не возьмут вообще. А вы, Жокорян, начитались "Витязя в тигровой шкуре" и теперь нам лирику тут толкаете. А вы Шевченко штудируйте, коль обосновались на Украине.
В кабинете воцарилась мертвая тишина.
– Если бы вы были рыцарями, – продолжала Юлия, – а не Гобсеками, вы уважили бы просьбу женщины. Причем эта просьба не личного плана, это касается нашего общества в целом. Мы на майдане обещали своим сторонникам сладкую жизнь, но… чего мы добились, скажите? Лидер нации не спит ночами, и я как премьер тоже не могу заснуть: все о народе думаю.
Все поставщики мясной продукции медленно склонили головы в знак согласия. Юлия долго смотрела на всех и каждого в отдельности, а потом захлопала в ладоши и сказала всем понравившуюся фразу:
– Все свободны. Да будет с вами Бог. Я вижу, вы согласны и теперь каждая сосиска будет стоить одиннадцать гривен.
– Килограмм сосисок, – добавил Турко-Чурко.
– Ах, да, я ошиблась, килограмм, вы слышите, господа? Килограмм. Это все от бессонной ночи.
– Я об этом напишу стихи, – сказал поэт Турко-Чурко.
– Пиши, Саша, пиши. Я люблю стихи. Надо заставить и мясников читать стихи и… и… надо заставить посетителей носить с собой сменную обувь, гляди, как ковер испачкали, – произнесла Юля, грустно улыбаясь.
Выйдя на улицу, поставщики колбасных изделий и всякой другой мясной продукции стали чесать затылки и задавать друг другу один и тот же вопрос: как быть, с чего начинать?
– Я начну капитальный ремонт трех цехов мясокомбината, – сказал Жокорян.
– А я двух цехов, – прошептал Сарделько, прикладывая палец к губам.
С горя кто-то решил произнести малозначащую фразу:
– Айда в ресторан, ребята.
– Айда! Почему бы нет?
Все сели в собственные "мерседесы", где их ждали сонные водители, и атаковали один из самых дорогих ресторанов в Киеве. Тут-то, после нескольких рюмок коньяка, было решено не поставлять мясо на прилавки магазинов, и не только в Киеве, но по всей стране. Правда, делать это постепенно, дабы не вызвать паники в правительстве Болтушенко, усыпить ее бдительность, создать видимость послушания, дать прессе насладиться мудрыми новациями железной леди, направленными на выполнение обещаний майдана. И действительно, пресса стала поднимать престиж премьера на недосягаемую высоту. Даже лидер нации призадумался. Глядишь, Юлия переплюнет его самого, ее авторитет возрастет до такой степени, что она невольно начнет подумывать о кресле президента. Он не знал, что в душе Юлии эти процессы уже происходили. Брожение началось с того дня, как она заняла кресло премьера. Она, как никто другой, знала, что лидер нации довольно серая личность, возведена в президенты американскими долларами, а точнее Пробжезинским да Мадлен Олбруйт при активном участии президента Польши Косневского. Если бы не доллары, ему бы никогда не видать президентского кресла как своих ушей. Народ по глупости и недалекости считает его выдающейся личностью, но каким бы ни был этот народ, он в конце концов поймет, что Вопиющенко – пустышка, не более того.
"Мне нужно понизить цены на топливо. Я сделаю это, во что бы то ни стало. Надо вызвать русских нефтяных королей к себе на беседу и предложить им снизить цены на топливо повторно. Я попрошу их. Нехорошо женщине отказывать", – говорила себе Юлия.
В этот день она работала до двенадцати ночи. Кому-то названивала, а потом улеглась на диван и долго не могла заснуть. Из дома стали поступать звонки, но Юлия в этот раз просто не снимала трубку: даже домашние ей надоели.
Под утро, когда она, как ей казалось, задремала, черное золото полилось рекой прямо перед ее восторженными глазами. Никаких денег не надо выкладывать, иди, наливай, заполняй баки тракторов, комбайнов и другой техники, без которой немыслимо любое современное хозяйство. Слава тебе, Господи! Народ рукоплещет Юле на улицах и площадях, в поселках и глухих деревнях. Виват, Юлия! – кричат восторженные граждане.
17
Став премьером, Юлия перестала топать ножками, будь-то по шумным улицам Киева или по длинным коридорам дома правительства, – она все время летала. Полет, конечно же, осуществлялся как бы в отрыве от реального мира, потому что ее подчиненные, посетители и даже высокие гости, как прежде, могли ходить не торопясь, вразвалку, вести разговоры друг с другом, а она… она не могла, даже не от нее самой это зависело. Надо признать, что это был полет духовный, но он так влиял на ее поведение, на ее манеру разговора с подчиненными, на принятие тех или иных решений, что ее друзья не могли нарадоваться, а противники, их было очень мало, не переставали удивляться. Этот полет был так высок, что Юля не заметила, как возникли три масштабных кризиса – топливно-энергетический, сахарный и мясной.
В редких случаях, когда она спускалась на землю, один из кризисов пощипывал ее самолюбие, и тогда она приходила к выводу, что в этом кризисе не она виновата, а ее помощники, ее замы и особенно кум президента Пердушенко. Она тут же снимала трубку и вежливо выговаривала лидеру нации, что он не может приструнить своего кума, а первого зама Кикинаха поставить на место. Президент обещал, успокаивал ее сонным голосом и вешал трубку, потому что Борис Поросюк сидел перед ним в кресле и читал доклад о незаконном пребывании российского Черноморского флота в Севастополе. Именно Поросюк внушил президенту навязчивую идею о пребывании в Севастополе российского Черноморского флота как злейшего, опаснейшего врага всего человечества и Украины в первую очередь.
Вытеснив российский Черноморский флот из Севастополя, исконно украинского города, он, Виктор Писоевич, как президент получает весомый аргумент выиграть следующие президентские выборы и таким образом обрести бессмертие.
Но сонный голос лидера нации и то, что он мямлил, нисколько не расстроило Юлю, и она в радостном настроении подошла к большому зеркалу. Из зеркала на нее укором смотрела умная женщина. Ведь действительно, цены в стране растут как на дрожжах. За сахаром и мясом стали дорожать крупы, яйца, молочные изделия, наземный и воздушный транспорт и коммунальные услуги.
Юлия вздрогнула и отошла от зеркала.
"Что если пойдут протесты, начнутся демонстрации и в толпе начнут кричать: долой Юлию?! Однако никто не выражает протеста. Слава тебе, Господи. С нашим народом – в огонь и в воду, из каждого гражданина свободной, независимой Украины можно вить веревки. Анекдот, который я помню со студенческой скамьи, и ныне актуален. Суть его в том, что парторг собрал членов КПСС и сказал: товарищи, поступило указание ЦК всех вас повесить. Все ясно? Есть ли вопросы?
– Есть! – поднял дрожащую руку один коммунист. – Скажите, а веревки самим приносить или их выдадут?
Что если мне собрать всех моих заместителей, всех министров и попытаться пересказать этот анекдот? Попытаюсь. И телевидение приглашу".
Тут вошел ее первый помощник Обжорко с улыбкой до ушей.
– Что, мил дружок, скажешь? – спросила Юлия.
– Только что был в толпе, среди стариков и старух. Знаете, что они говорят?
– Что? Говори, не тяни резину.
– Потерпим, – говорят старухи. – Скоро нас примут у Евросоюз, а там коммунизьма – всего полно: бери – не хочу. Нам не только Виктор Писоевич обещает, но и Юлечка, наша золотая девочка. Вот о чем они говорят. В народе, который привык еще с советских времен потуже затягивать ремень в надежде, что если не мы, то наши дети дождутся светлого будущего, и сейчас никаких протестов не может возникнуть. А вот восторгам нет конца, и, возможно, еще долгое время восторг… по поводу оранжевой революции не покинет наш народ.
– Да из наших дорогих граждан можно вить веревки, это правда. Жаль, что у меня нет рабочей одежды, а то я бы тоже под видом простой крестьянки прошлась по магазинам да по улицам, чтобы подслушать, что говорят люди.
– Вам нельзя: вас все равно узнают. Таких ярких глаз, такой классически светящейся улыбки ни у кого нет в целом нашем государстве, – произнес помощник нараспев.
– В государстве мало. Во всей Европе, так надо говорить. Но все равно, спасибо и на этом, как говорится. Прихвати моего второго помощника и дуйте в народ, изучайте настроение масс. Ведь может так получиться, что все за меня, абсолютно все. А тогда мы потесним Виктора Писоевича и его кума Петруху. Немедля возвращайтесь с данными и тут же, без промедления, ко мне на доклад.
Действительно, массы, помня майдан, продолжали пребывать в восторге и считали двух китов, то есть Виктора Писоевич и Юлию Феликсовну, стоящих у руля, идеальными, истинно народными представителями.
– Продухты подорожали, но и пензию повысили в два раза, а что касается подорожания бензина, то это даже правильно: богатых надо доить так же, как они нас, простых людей, доят. Наша Юлечка знает, что делает, – утешали друг друга старики.
Кризис между тем рос как на дрожжах, и это сказалось на продуктах питания, постепенно исчезающих с прилавков магазинов. А затем, если все же и появлялись, то уже по ценам, превышающим в два-три раза прежние. Юлия, как бы не замечая этих провалов, двигалась дальше, вперед, как она уверяла перед телекамерами, ко всеобщему благополучию.
Надо отобрать заводы, продать их по новой, более высокой цене и обогатить казну государства, поднять еще выше гривну по отношению к доллару, а то, что пострадают вкладчики, которые содержат свои накопления в долларах, – наплевать, им и положено пострадать за интересы государства и благополучие других людей. А приватизированные украинскими и зарубежными бизнесменами заводы – отобрать и продать заново по более высоким ценам. Здесь можно выиграть миллиарды.
Начались налеты молодчиков Залупценко в масках на заводские конторы. Это вызвало волну возмущения и удивления как в Украине, так и в Западной Европе. Жульнические замашки железной леди и ее патрона Вопиющенко никак не способствовали привлечению инвестиций богатых мужей из-за рубежа. Приток капитала в страну прекратился.
"Черт с ними, с инвестициями, – думала Юлия в тишине кабинета около десяти вечера, когда все ее сотрудники разошлись по домам, – мне надо укусить зятя Кучумы Пинчука, совладельца "Криворожстали". Укус должен быть болезненный, змеиный, так, чтоб и этому старику, бывшему моему мучителю, долго не спалось. За какие грехи он держал меня за решеткой несколько месяцев, что я ему такого сделала? Я бы его теперь посадила в сырую яму с решетками на окнах, да Витя не разрешает, видать, у него была тайная договоренность с Кучумой во время развертывания оранжевой революции. Не зря же Кучума никаких решительных шагов не предпринимал. Правда, все силовые министры были куплены нами и не повели бы свои отряды на усмирение майдана. А Пинчук, зять Кучумы, должен лишиться лакомого куска. Я буду не я, если этого не произойдет".
Тут раздался короткий звонок по прямому проводу. Никак лидер нации звонит? Юлия схватила трубку.
– Юлия Феликсовна, несравненная наша, я знаю, что вы еще не спите, думаете о благе народа, и я не сплю: думаю о законности в государстве. Это говорит Пискуляко, Юлия Феликсовна, прошу любить и жаловать.
– Вы в молодости не сочиняли стихи?
– Я и сейчас сочиняю, хотите, прочту?
Юлия, вы единственная из жен,
Кто уважает и соблюдает закон,
И всяким там Ахметам и Пинчукам
Бесстрашно лупите по мозгам.
– Насчет художественных достоинств судить не берусь, а что касается содержания, последовательности в изображении – точно, как у Пушкина. Ну и Пискуляко! Вот уж не думала, что вы на такое способны.
– Юлия Феликсовна, зачем, собственно, я вам решился позвонить… Издайте какое-нибудь распоряжение о скорейшей реприватизации "Криворожстали", а я, как Генеральный прокурор, прослежу, чтоб ваше распоряжение, имеющее силу закона, было выполнено в срок, без каких-либо промедлений. А если начнут кочевряжиться, я тут же возбуждаю уголовное дело. У меня этих уголовных дел уже тысячи по всей стране – что нам стоит возбудить еще одно?
– А ты молодец, как я вижу. Быть тебе Генеральным прокурором до конца дней своих. Я поговорю об этом с Виктором Писоевичем. Что же касается распоряжения правительства, оно будет завтра опубликовано в прессе. Ты прессу читаешь?
– Когда как. Но у меня есть помощники, они все читают, что надо и что не надо. И мне докладывают, – сказал Генпрокурор.
– Договорились. Тогда желаю вам приятных снов. Позвольте повесить…
– Кого?
– Трубку, разумеется, – сказала Юлия.
– Вешайте. А веревка у вас есть?
– Сам найдешь.
– Юлия Феликсовна, за что? Пощадите, пожалуйста, умоляю вас.
– Ладно, шутки в сторону, – произнесла железная леди, вешая трубку.
Только она стала расстегивать халатик из тонкой материи, чтоб расположиться на роскошной кровати, как снова раздался звонок по прямому, только одному лицу известному номеру. Этим лицом и был лидер нации.
– Юлия, я по делу. Наши идеологические враги все еще не низложены, Россия продолжает пускать когти, еще наши поборники русского языка не прекратили свои инсинуации по поводу введения его в ранг второго государственного. Я бы всех прижучил, пересажал весь Донбасс, весь Крым, но наши западные друзья начинают меня одергивать потихонечку. А тут еще проблемы с инвестициями. Кто купит национализированные заводы? Кроме того, если отбирать, то отбирать у всех одинаково. У кума Петра тоже надо отобрать, не так ли? Неужели нельзя уменьшить количество предприятий, подлежащих национализации? Все мои помощники, советники говорят одно и то же, в один голос: зачем вам эта национализация, вы что – большевики? Юлия, ты извини, но мне кажется, ты просто хочешь отомстить Кучуме за то, что он тебя некоторое время продержал за решеткой, это так? Признайся.
– Ничего подобного, – воскликнула Юлия громче обычного. – Я не мстительная, это ты мстишь своим противникам; зачем ты держишь за решеткой этого Колюсникова, ни в чем не повинного человека, отпусти его, и дело с концом.
Лидер нации умолк и только сопел в трубку.
18
Министр финансов выкурил четвертую сигарету, дым в кабинете был хоть топор вешай, а у него никак не сходился дебит с кредитом. Он возненавидел эти два слова, как только занял министерский пост. Дело в том, что не только Юля, его непосредственный начальник, задавала один и тот же вопрос: сходится ли дебит с кредитом? – но и президент, и начальник службы безопасности, и – о ужас! – даже его собственная супруга.
Дебит, кредит – не слова, а какой-то рок, никуда от них спрячешься. Сидя в дыму министр финансов уже начал подумывать, куда бы удалиться, как бы отвлечься от этих дурацких понятий, как вдруг в его радиодинамике, что висел на стене почти рядом с портретом президента, прорезался голос диктора, который возвестил… как гром среди ясного неба, о том, что две страны, Франция и Нидерланды, не поддержали Европейскую конституцию, а это был сигнал того, что Евросоюз может лопнуть, как мыльный пузырь. Вот где дебит не сходится с кредитом! Министр бросился к мобильному телефону, который… висел у него на шее на золотой цепочке. Нажал всего одну клавишу, и президентский номер высветился на дисплее. Пошли гудки. С каждым гудком министра все более охватывала паника. Лидер нации не отвечал. "Ах, ты, Боже ты мой! – восклицал про себя господин Пинзденик. – Что мне делать? Ну что делать? А вдруг сообщит кто-то другой президенту эту новость, а я останусь с носом? А телефон – барахло. Он должен звенеть так, чтоб занавески в кабинете президента шевелились, а то лидер нации вечно храпит, как старый дед. Пойду на Банковую, здесь недалеко, разбужу лидера нации, если спит, и попрошу срочную аудиенцию".
К счастью, в приемной президента оказался госсекретарь Бздюнченко. Он издали заметил Пинзденика, но нарочно углубился в какую-то важную бумагу и не поднял головы даже тогда, когда министр, запыхавшись, влетел в приемную.
– Г… господин госсекретарь! Срочное-пресрочное дело! Проведи к лидеру нации, умоляю тебя, ты меня давно знаешь, – просил Пинзденик.
– Нельзя, лидер нации занят.
– Кто у него?
– Делегация из Ужгорода.
– Рюкзак, что ли?