Виктор покусывал травинку. Потом распрямился и примиряюще сказал:
- Ты слишком упрощаешь. Метеоролог тоже сидит в деревне, не в носу ковыряет, просто он не честолюбив и довольствуется скромным местом, однако и он служит. Если человек в свободное от работы время развлечется книгой, или пропустит рюмочку, или сходит на реку с удочкой - это не дезертирство.
Рафа наклонился, поднял с дороги камешек и изо всех сил метнул его, стараясь добросить до реки, но тщетно. Виктор улыбнулся и тоже бросил. Его камешек с коротким всхлипом нырнул в воду.
- Вот она, нынешняя молодежь, даже камешки бросать не умеете, - сказал Виктор со снисходительным презрением.
Лицо у Рафы вдруг стало другим. Он не мог оторвать глаз от пропасти, от тонкого снопа солнечных лучей, надвое рассекавших узкую долину. С несвойственной ему серьезностью он сказал:
- Свет и тень. Вот они, живьем, елки. Не в этом ли заключалось изобретение братьев Люмьер?
Взгляд у Виктора снова стал сонным и далеким.
- Свет и тень, - повторил он словно сам себе. - Игра со светом. И к чему привело? Голое экспериментирование для прикрытия посредственности.
К Рафе вернулась привычная беззаботность.
- Ну, старик, ты чересчур.
А Лали согласилась:
- Я - целиком "за". Кино и литература, которые не исследуют человеческого сердца, для меня не существуют. Чрезмерное экспериментирование в искусстве - это бегство от действительности.
Виктор глянул в глубь ее глаз.
- Критический реализм? - уточнил он.
Лали решительно возразила:
- Нет, не он. Я имела в виду итальянский неореализм: "Четыре шага в облаках", "Чудо в Милане", в общем, сам знаешь.
- Старье-мурье, - сказал Рафа. - Антониони давно похоронил все это.
Лали вскинула руку, в ужасе показывая часы.
- Времени-то сколько, знаете?
- Вот это да - пять, черт побери, - сказал Рафа. - Ну мы даем, ребята. Вся деревня полчаса простоит на площади в ожидании знаменитостей.
V
Справа от дороги, на уступе скалы, утопая в зелени буков, зарослях ежевики, мяты и крапивы, лепилось селение. Селение упиралось в отвесную стену, гребнем уходившую в пасмурное небо; наверху с гомоном кружились галки. С уступа, на котором ютилось селение, срывался поток и, рассыпаясь в брызги, падал с двадцатиметровой высоты и уходил под мостик, чтобы где-то там, на самом дне ущелья, встретиться с рекой. По этому мосту они только что проехали.
Виктор двумя пальцами постучал по плечу Рафы.
- Ну-ка, сверни сюда.
- Сюда? Не проедем.
Однако Рафа вывернул руль, и машина въехала в узенькую и крутую улочку: дома из туфа, двустворчатые двери, галереи с потускневшими деревянными балясинами. Обветшалые крыши, выбитые стекла, соскочившие с петель оконные створки, дверные проемы, заросшие сорняками, создавали впечатление разрухи и запустения. Лали высунулась в окошко. Посмотрела в одну, в другую сторону. Сказала:
- Заброшено - никого нет.
- Давай немного дальше, - сказал Виктор.
Улица петляла, и по сторонам то и дело зияли темные дыры подвесных сеновалов, подпертых крепкими дубовыми косыгами, грязные, уходящие круто вверх тупички, закупоренные овином или кузней. Перед домом из тесаного камня с каменной аркой Рафа остановил машину. Не считая жужжания мотора да унылых галочьих криков над скалою, вокруг было тихо.
- А это? - Рафа указал на арку. - Что сие означает?
Виктор окинул дом взглядом знатока.
- Я видел такие в Рефико, - сказал он. - А на двух домах были даже гербы. В семнадцатом веке эти земли кое-что значили.
Рафа с сомнением покачал головой и тронулся дальше. Улица совсем сузилась.
- Елки, прямо-таки страшно становится, старик, - сказал Рафа.
Он свернул за пустой, выпотрошенный сарай на каменном фундаменте, и в глубине улицы мелькнул просвет. Машина выехала на довольно широкую площадь, через которую по белому каменистому руслу несся хрустально-прозрачный ручей, вырываясь откуда-то из грота, размытого в основании скалы. Меж буков, росших вдоль ручья, ходили, поклевывая, рыжие куры, и на другом берегу, у орехового дерева, к которому был привязан пепельно-серый ослик, возвышался дом с навесом над дверью и галереей, на которой красовались цветочные горшки и развешанное на проволоке постельное белье.
Лали вздохнула и вышла из машины.
- Вроде кто-то есть, - сказала она с облегчением.
С двух плакатов, приклеенных Анхелем на глухую стену сарая, смотрел лидер, а под ним - объявление приглашало жителей собраться в пять часов на митинг.
- Самое место для митингов, старики! - сказал Рафа. - Мудрец этот Дани.
- Откуда Дани мог знать?
- Но полюбопытствовать-то заранее можно было, старик.
Виктор хранил молчание. Окинул взглядом двойной ряд построек вдоль ручья, задрал голову и оглядел углубления в скалах, где бешено орали галки. Глубоко вдохнул полной грудью и улыбнулся:
- Знаете, что я вам скажу? Стоило проделать путь только ради того, чтоб увидеть все это.
- Черт побери, если ради этого - молчу.
С другого берега до них долетело негромкое, учтивое и сердечное:
- Доброго здоровья…
Все трое вздрогнули. Грузный старый мужчина в нахлобученном черном берете, залатанных брюках из серого вельвета стоял под навесом и глядел на них. Виктор, переступая с камня на камень, решительно направился к нему через ручей.
- Добрый день, - сказал Виктор, перебравшись. - Скажите, пожалуйста, где нам найти сеньора алькальда?
Мужчина смотрел на него голубыми выцветшими глазами, в которых то загоралась, то гасла искорка замешательства.
- Я алькальд, - сказал он не без хвастовства.
В правой руке старик держал корзину, а в левой - лестницу. Виктор смутился.
- Ой, простите, - сказал он. - Мы по поводу выборов…
- Ясное дело, - сказал старик.
- Вы ведь знаете, что пятнадцатого выборы, так?
- Так, сеньор, слыхал разговоры в Рефико.
Виктор смотрел на видавший виды берет и слушал размеренную, осторожную речь мужчины. Решился не сразу. Но в конце концов резко обернулся, указал на Лали и Рафу:
- Это мои товарищи.
Бесстрастное лицо мужчины тронула непонятно что значившая гримаса. Словно в оправдание он вытянул вперед обе руки - с корзиной и лестницей.
- Очень приятно, - сказал он. - Простите, что руки не могу подать.
В дверях дома показалась дворняга - правое ухо торчит, левое повисло, хвост поджат - и бочком, бочком стала подбираться к Виктору.
- Цыц, Кита! - сказал мужчина, энергично тряхнув головой.
Пес повернул назад и занял позицию позади мужчины.
Старик опустил лестницу на землю, повесил на нее корзину. Виктор спросил:
- Скажите, пожалуйста, а найдется помещение, где собрать народ?.
- Какой народ? - спросил мужчина.
- Из селения.
- У-у-у!.. - Старик улыбнулся не без лукавства. - За народом вам пришлось бы отправиться в Бильбао.
- Вы что - тут одни остались?
- Как один, - сказал старик, лестницей указывая в сторону улицы, - еще этот остался, только учтите: либо вы с ним имеете дело, либо со мной. Стало быть, выбирайте.
За спиной Виктора Рафа вполголоса сказал Лали: "На сей раз точно вляпались". Вынув из кармана пачку сигарет, он протянул старику.
- Спасибо, не перевожу добра.
Виктор продолжал свое:
- Значит, вас всего двое осталось?
- Как видите, и притом из нас двоих один лишний. Чем меньше нас, тем хуже.
Виктор поставил правую ногу на порог дома и уперся в нее руками. Испытывая неловкость, сказал принужденно:
- Мы-то, собственно, хотели немного поговорить, просто проинформировать.
В глазах старика снова мелькнуло удивление.
- Ясное дело! Пожалуйста, информируйте меня.
Виктор мотнул головой.
- Вообще-то, - сказал он наконец, - вот так, под открытым небом, носом к носу, как-то неудобно, поймите меня… Но, с другой стороны, главное, что мы хотели сообщить: эти выборы пятнадцатого числа имеют для страны первостепенное значение.
- Ясное дело, - лаконично сказал старик.
- Другими словами, это возможность, я бы даже сказал, единственная возможность, и если мы ее не используем, то пойдем ко дну раз и навсегда.
Старик помрачнел. Поморгал. Выждал немного и спросил:
- Как это - пойдем ко дну, простите за вопрос?
Виктор потер подбородок.
- Ну, это… - ответил он, - долго объяснять. Времени много отнимет.
Он сделал шаг назад и, обескураженный, выпрямился, руки повисли как плети. Лали подошла к ручью, опустила руку в воду. И отдернула, будто обожглась.
- Холодная, - сказала она.
Мужчина поднял глаза на грот.
- А как же - родниковая.
Лали подошла к нему.
- Водопад, что внизу, у въезда в селение, - из этого ручья?
- Грива-то?
- Я не знаю, как он называется, может, и Грива.
- Да, эта вода падает, - рассудил мужчина.
В черном дверном проеме, окаймленном поверху виноградной лозой, показалась старая женщина, сгорбленная, в трауре, черном платке, завязанном под подбородком, и с консервной банкой в дрожащих руках. Мужчина кивнул в ее сторону и сказал, как бы знакомя:
- А вот и моя - она у меня немая.
Лали и Виктор улыбнулись женщине:
- Добрый день.
Старуха коротко поклонилась в ответ, подошла к верстаку под ореховым деревом и принялась издавать резкие, гортанные звуки, разбрасывая горстями зерно из жестянки. Рыжие куры, клевавшие выжимки, поспешили на зов и застучали клювами вокруг старухи. Рафа посмотрел вверх, на галок, сидевших по уступам.
- А эти стервятники кур не трогают?
Рот старика сложился в презрительную гримасу.
- Галки-то? - насмешливо спросил он. - Галка, она ведь не хищная.
Разбросав все зерно, женщина перевернула жестянку и забарабанила костлявыми пальцами по дну - из грота выскочили и заспешили к ней две запоздавшие курицы. Виктор потряс кистями рук. Сказал старику:
- Мы, видно, не вовремя.
- Да нет, ничего, - сказал старик. И добавил словно в оправдание: - Я шел снимать рой, если хотите, пойдемте вместе…
Лицо Виктора осветилось.
- А не помешаем, если пойдем с вами?
- Почему вы должны помешать?
- Кстати, - продолжал Виктор, делая еще одну попытку подойти ближе, - мы ведь еще не представились. Меня зовут Виктор, это - мои друзья, Лали и Рафа. А как ваше имя?
- Кайо, Кайо Фернандес, к вашим услугам.
- Ну что ж, сеньор Кайо, позвольте, я помогу вам, - Виктор взялся за перекладину лестницы.
Сеньор Кайо улыбнулся. Острый взгляд облагораживал слабую беззубую улыбку, не то снисходительную, не то ироническую. Старик отдал ему лестницу:
- Пожалуйте, коли охота.
Виктор взял лестницу. Удивленно воскликнул:
- Легкая, как пробковая, из какого же она дерева?
- Из черного тополя. Тополь легкий и прочный.
С сеньором Кайо во главе они свернули за дом. И ступили на тропинку среди травы, забрызганной розетками маргариток. Слышно было, как по левую руку, в зарослях, бежит вода. Лали подошла к кустам и сорвала цветок - множество мелких белых звездочек, собранных в соцветие, похожее на раскрытый зонтик.
- Что за цветок? - спросила она, вращая стебелек пальцами.
Сеньор Кайо взглянул на него:
- Бузина, цветок бузины. Отвар из цветка бузины всякую глазную боль снимает.
Лали показала цветок Виктору:
- Представляешь?
Сеньор Кайо, покачивая на ходу корзиной-роевней, поднялся по тропке меж кустов кизила и остановился на небольшой площадке у входа в каменную ограду, над которой высились старые дубы. За оградой в углу виднелся сарай для инвентаря, а вместо задней стенки стояло в ряд с дюжину колод-ульев. Повсюду, куда ни глянь, сновали пчелы. Сеньор Кайо подошел к первому дубу и поднял руку, указывая на крону.
- Глядите, - сказал он и улыбнулся довольно. - Лет пятнадцать, а то и поболе такого роя не снимал.
Лали, Виктор и Рафа смотрели на крону дуба. Вверху с ветки свисал большой темный мешок, и вокруг него суетились, сновали туда-сюда пчелы. Рафа догадался первый:
- Черт побери, да это же все - пчелы!
- Что значит - все? - спросила Лали.
- Все, черт побери! На ветке не мешок, а пчелы. Не видишь разве?
Виктор радостно закричал:
- И вправду, надо же! Друг на дружке. Видишь, шевелятся?
Старик наблюдал за ними, довольный как ребенок. Пчелы ползали друг по другу - одни выбирались наверх, другие оказывались под ними, но с копошащегося клубка не слетали. Сеньор Кайо приподнялся на носках, отломил ветку от нижнего сука и сунул ее в корзину-роевню, продев концы меж прутьев. Пошел к навесу, взял дымарь и набил его соломой. Осторожно чиркнул спичку и поджег солому. Солома курилась, словно жаровня с дубовыми углями. Старик поставил дымарь на землю, взял на кончик пальца меду и смазал выбившиеся наружу листья ветки. Захватив роевню и дымарь, вернулся к дереву. Лали, Виктор и Рафа как завороженные следили за пчелами.
- Каково, а?
Виктор спросил, не отводя взгляда от пчел:
- Скажите, пожалуйста, а почему они держатся вместе?
- Пчелы там, где матка.
- А если матка улетит?
- Они - за ней, так водится.
Виктор сыпал вопрос за вопросом:
- А если вы их сейчас не снимете, они так тут и останутся?
Под многолетним дубом спокойная речь сеньора Кайо звучала мудро и поучительно:
- О нет, сеньор! Их гонцы, наверно, уж разлетелись по округе - ищут новый дом.
- А если не найдут?
- Едва ли. Но ежели не найдут или найдут такой, где им будет худо, детки снова вернутся к матери.
- К матери?
- В улей, откуда вылетели.
Скрестив руки на груди, Виктор улыбался. Посмотрел на Лали:
- Уму непостижимо.
Сеньор Кайо прислонил лестницу к толстому нижнему суку.
- Вот сеньор Кайо и даст им дом, который они ищут, - сказал он. - Вы не подержите лестницу?
Виктор поставил ногу на нижнюю перекладину. Сеньор Кайо взял в одну руку роевню, в другую - дымарь и, не медля, придерживаясь за лестницу запястьями занятых рук, проворно полез кверху. Забравшись наверх, он забормотал еле слышно, ровным голосом, дружески, то ли укоряя, то ли уговаривая:
- Ну, давайте все сюда. Вот так, потихоньку. Чуток дымку, и все сюда, наверх.
Он перевернул роевню кверху дном, приспособив ее так, что листья, смазанные медом, касались ветви, на которой висел клубок, и медленно обеими руками стал направлять струйку дыма.
- Потихоньку, потихоньку, сюда. Еще дымку - и все тут будете.
Черный мешок таял на глазах. Он стал дряблым и обвис: пчелы карабкались друг по дружке кверху, в корзину, но взлетать не взлетали. Когда все они были в роевне, сеньор Кайо бросил дымарь на землю и начал спускаться по лестнице тем же способом, что и забирался наверх. Виктор с изумлением, внимательно следил за ним.
- Сколько вам лет, сеньор Кайо?
- Мне-то? В день святого Хуана будет восемьдесят три.
Рафа прищелкнул пальцами:
- Вот это да: в восемьдесят три лазать по деревьям.
Лали не отрывала глаз от роевни, покачивавшейся на руке у старика, пока тот спускался по лестнице. С удивлением сказала:
- Ни одна не упала.
- А зачем им падать? Они умеют держаться, - сказал сеньор Кайо.
Спустившись на землю, он сунул руку в карман латаных-перелатаных брюк и вынул белую тряпицу. Присел на корточки подле одной из колод и расстелил тряпицу на земле так, что концы ее касались отверстия в стволе. Движения сеньора Кайо были медленными и старательными, ничего лишнего. Виктор не сводил с него глаз. Он спросил:
- А что это за колоды в изгороди?
Сеньор Кайо кивнул на серые с отверстиями колоды, замурованные в желтые камни изгороди.
- Эти-то? - спросил он. - Колоды и есть, иначе - ульи.
Пчелы вползали и выползали из отверстий ульев, вползали медленно, с усилием, а оттуда появлялись освобожденные, готовые к новому полету. Сеньор Кайо добавил:
- Смотрите, какие трудяги.
Он взял роевню и вытряс ее, несколько раз постучав краем о землю. Из корзины высыпался рой и, черный, копошащийся, сгрудился на тряпице. Несколько пчел поднялись и, жужжа, летали кругами. Рафа испуганно замахал руками. Сеньор Кайо сказал:
- Пускай, не трогайте их!
- Не трогайте, елки! А если покусают?
- Зачем им вас кусать, пчела в рое никогда не кусает.
Виктор изумленно следил за темным комом из насекомых, который точно так же, как только что на суку, медленно, но верно таял. Первые партии пчел, легко передвигаясь по тряпице, забирались в отверстие улья.
- Входят! - сказал Виктор. - Потрясающе.
Сеньор Кайо, наблюдавший за пчелами вблизи, нахмурил седые брови, сдерживая недовольство:
- Входят-то входят, да без охоты.
Осторожно взяв тряпицу за концы, он чуть приподнял ее, легонько подталкивая рой к улью. Несколько пчел проворно поползли по его пальцам, по рукам, забирались на спину, заползали в брюки. Другие сердито кружились над ними. Рафа не успокаивался:
- У вас сзади на брюках дюжина, не меньше, сеньор Кайо!
Сеньор Кайо, склонившийся над тряпицей, искоса глянул на него.
- Какая от них беда? - спросил он. - Пускай сидят, вот пчелиная матка войдет, и они - за ней следом.
Он склонился над роем и продолжал словно сам с собой:
- Без охоты входят, сеньор, без охоты. Не знаю, что с ними сегодня такое.
Все больше и больше пчел взлетало и, жужжа, кружилось меж дубами. Сеньор Кайо обернулся к Виктору:
- Не протянете мне дымарь?
- Вот этот, что курится?
- Он самый, сеньор.
Виктор подал сеньору Кайо дымарь. Тот сказал:
- Ну-ка, сеньор, сами, сделайте милость.
- Я? - испугался Виктор.
- Вы, сеньор, это просто. Поверните его носиком к рою и три раза тихонько дымните, три раза, не больше, - слышите?
Охваченный детской радостью, Виктор три раза неуклюже нажал на мехи дымаря. Рафа захохотал, хлопнув себя по ляжкам:
- Черт побери, ну и физия у тебя, депутат!
Сеньор Кайо сказал:
- Довольно.
Подгоняемые дымом, пчелы заспешили к отверстию. Сеньор Кайо добавил:
- Как дам знак, окажите любезность, дымните еще три раза.
Скоро все пчелы исчезли в отверстии улья, и лишь несколько отбившихся от роя носились кругами как оголтелые. Сеньор Кайо выпрямился, упершись руками в поясницу, потом свернул тряпочку и спрятал ее обратно в карман. Затем он вытряс из дымаря солому и затоптал ее ногами. Поправил берет.
- Ну ладно, - сказал он.
И медленно пошел к сараю. Лали, Виктор и Рафа последовали за ним, обмениваясь впечатлениями. Неожиданно сеньор Кайо замер, наклонив голову, скосив глаза в сторону, - точь-в-точь собака в стойке.
- Стоп, - решительно сказал он. И, не двигаясь с места, тихо добавил: - Дайте мне, пожалуйста, палку.
Из кучи хвороста, сваленного у сарая, Виктор выбрал палку и подал ему:
- Годится?
- Сойдет.