– Не сомневаюсь, что вы дали ему хороший совет, – мертвым голосом сказала Ольга Петровна.
Неподалеку появился Новосельцев. При виде его Шура бросилась спасаться бегством. Новосельцев брезгливо посмотрел ей вслед, а потом перевел сочувствующий взгляд на Ольгу Петровну.
Та сидела не двигаясь, как бы окаменев. Только слезы лились по ее лицу.
Моей душе покоя нет, -
весь день я жду кого-то.
Без сна встречаю я рассвет,
и все из-за кого-то.
Со мною нет кого-то,
ах, где найти кого-то...
Могу весь мир я обойти,
чтобы найти кого-то.
О вы, хранящие любовь,
неведомые силы,
пусть невредим вернется вновь
ко мне мой кто-то милый.
Но нет со мной кого-то.
Мне грустно отчего-то.
Клянусь, я все бы отдала
на свете для кого-то...
Калугина хлопотала на кухне, готовясь к приходу гостей, вернее, гостя, – жарила, парила, пекла.
Стол был накрыт на две персоны. Хозяйка взглянула на себя в зеркало и бросилась переодеваться.
В это же время Новосельцев шел по улице, разглядывая номера домов. Отыскав нужный дом, он вошел в подъезд.
Выйдя из лифта, остановился перед квартирой № 87. В руках у Анатолия Ефремовича находилась коробка конфет. Новосельцев позвонил в дверь. Полуодетая Калугина подбежала к двери и посмотрела в глазок. Отперла замок, а сама метнулась в ванную комнату. На пороге ванной она крикнула:
– Входите, открыто! – И быстро захлопнула за собой дверь.
Новосельцев вошел в прихожую и огляделся. Видно было, что он здесь впервые.
– Анатолий Ефремович, это вы? – послышался из ванной голос Людмилы Прокофьевны.
– Это я!
– Раздевайтесь и проходите в комнату! – любезно пригласил Новосельцева голос хозяйки. – Я сейчас!
Новосельцев снял пальто, повесил его и прошел в комнату. И принялся разглядывать жилье начальницы.
– Присаживайтесь, я сейчас! – невидимая Калугина продолжала руководить гостем.
– Вы не беспокойтесь, Людмила Прокофьевна, – сказал, усаживаясь в кресло, Новосельцев.
– Чувствуйте себя как дома. Я уже скоро.
И действительно, через несколько мгновений отворилась дверь и на пороге появилась Калугина.
Новосельцев вскочил и замер.
Людмилу Прокофьевну невозможно было узнать. Уроки Верочки не пропали даром. Калугина причесалась у модного парикмахера, на ней платье с блестками и "шузы" на высоком каблуке и с перепонкой. Калугина чувствовала себя неловко и, хоть явно похорошела, от этой неловкости, от того, что на ней все новое и непривычное, выглядела чуточку нелепой.
– Что же вы молчите? Мне это не идет? Мне не надо было всего этого надевать? – волновалась Людмила Прокофьевна. – Я выгляжу смешной, да? Ну, скажите что-нибудь! Если это безвкусно, я могу переодеться. Я, конечно, не умею всего этого носить... и прическа ужасная, верно?
Обалдевший Новосельцев наконец-то заговорил:
– Людмила Прокофьевна, вы красавица!
– Вам правда нравится? – Калугина была смущена, и это смущение ей шло.
– Очень! – искренне воскликнул Анатолий Ефремович.
Калугина, все еще смущаясь, подошла к столу:
– Садитесь, Анатолий Ефремович, будем ужинать!
Новосельцев тоже очень стеснялся.
– Большое спасибо... – Он подождал, пока села Калугина, и тоже опустился на стул. – Можно вам налить вина?
– Можно. Большое спасибо.
Новосельцев открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
– За что будем пить? – спросил он и сам придумал: – Чтобы все были здоровы!
– Да, это прекрасный тост! – проникновенно согласилась Калугина.
Новосельцев и Калугина пригубили бокалы.
– Вы возьмите вот эту рыбу, она очень вкусная, – предложила Людмила Прокофьевна.
– Большое спасибо.
– И салат попробуйте!
– Большое спасибо, – изблагодарился гость. – А вам положить?
– Большое спасибо, – теперь настала очередь Калугиной благодарить гостя.
– Рыбу? – угощал Новосельцев.
– Спасибо.
– И салат?
– Спасибо большое!
Хозяйка и гость взглянули друг на друга и засмеялись.
Новосельцев осмелел:
– Вы знаете, Людмила Прокофьевна, я записался к вам на прием. На эту среду все было занято, и Верочка записала меня на следующую.
– А зачем?
– По личному делу.
– Но зачем же ждать следующей среды, мы можем решить этот вопрос сейчас, – преодолевая служебную интонацию, гостеприимно сказала Калугина.
– Вы так думаете? – Новосельцев был не уверен в этом.
– Я в этом убеждена. – Калугиной было нелегко избавиться от директорской безапелляционности.
– Видите ли, я, когда к вам шел, я думал о том, что мне надо с вами серьезно поговорить... но только вот не знаю, с чего начать?
– Начните с главного, – улыбнулась Людмила Прокофьевна.
Новосельцев опустил глаза:
– У меня к вам предложение...
– Рационализаторское? – полюбопытствовала Калугина.
– В некотором роде... – неопределенно промямлил Анатолий Ефремович.
Но тут зазвонил телефон. Калугина дотянулась до соседнего столика, где стоял аппарат, и сняла трубку:
– Алло!
Звонили из квартиры Новосельцева.
– Позовите, пожалуйста, папу... его зовут Анатолий Ефремович, – сказал Вова, перемазанный зеленой краской.
– Анатолий Ефремович, это вас! – удивилась Людмила Прокофьевна и передала трубку.
– Понимаете, у меня дети остались сегодня одни. Бабушка заболела, и Ксана, это моя сестра, забрала бабушку к себе, – оправдывался Новосельцев. – И я оставил детям ваш телефон, на всякий случай. Понимаете, они одни... Вообще-то у меня дети очень спокойные... вы не сердитесь?
– Что вы!
– Вова, это ты? Что случилось? – спросил в трубку Новосельцев.
На другом конце провода зеленый Вова бодро ответил:
– Папа, у нас краски не хватило.
Рядом вертелся младший, тоже порядком перепачканный.
– Какой краски? Зачем ты выходил на балкон?.. – Новосельцев виновато покосился на Калугину. – Я приду и отмою. Немедленно ложитесь спать! Слышите, немедленно!
Новосельцев повесил трубку.
– Что произошло?
Новосельцев старался быть невозмутимым.
– Ничего особенного. У них краска кончилась. Спрашивают, нет ли еще баночки...
– Какая краска?
– Зеленая. Я ее купил, чтобы подновить перила на балконе. Они ее нашли и покрасили в кухне дверь. Правда, на всю дверь у них краски не хватило...
Калугина рассмеялась.
– Вообще-то они воспитанные, тихие, – уверил ее Новосельцев. – На чем мы с вами остановились?
– Вы хотели мне сделать какое-то предложение, – напомнила Калугина.
– Да, да, разумеется... конечно... только не знаю, как вам сказать, как вы ко всему этому отнесетесь?
– Не томите, говорите скорее, а то я начинаю волноваться.
– Я тоже очень волнуюсь. У вас нет минеральной воды?
– Вот лимонад.
– Мне безразлично... вам налить?
– Да. Спасибо.
Новосельцев разлил лимонад по стаканам. Оба нервно выпили.
– Ну?
– Сейчас... – Новосельцев встал. – Уважаемая Людмила Прокофьевна... нет, дорогая Людмила Прокофьевна!.. – поправил себя Анатолий Ефремович. – Мое предложение заключается в том... Вы понимаете... вы и я... если сравнить... конечно, у меня дети... – лепетал Новосельцев. – Их двое... это, конечно, препятствие...
– Как вы можете так отзываться о детях!
– Не перебивайте меня, я собьюсь... я и так говорю с трудом... Вот вы кто? Вы – прекрасный организатор, чуткий руководитель и эффектная женщина! А кто я? Рядовой сотрудник, с заурядной внешностью и рядовым жалованьем. Зачем я вам сдался? Я ведь вас боюсь... Я вот говорю, а внутри все дрожит... Не перебивайте меня! Я недостоин вас, я не могу украсить вашу жизнь... Дети у меня хорошие, смирные... не обижайтесь на меня, пожалуйста... – Новосельцев замолк, исчерпав запас красноречия. Он не решался поднять глаза, иначе бы увидел... с каким сочувствием слушала его Калугина.
Не зная, что делать дальше, Новосельцев разлил по бокалам вино:
– Давайте поднимем бокалы за...
Но что собирался сказать Новосельцев, навсегда осталось неизвестным. От чрезмерного волнения он, собираясь чокнуться с Калугиной, опрокинул бокал на ее роскошное платье.
Калугина вскрикнула.
– Ой, что я натворил! – Анатолий Ефремович был в ужасе.
– Ничего страшного, вы мне испортили новое платье. Красное вино не отмывается!
– Надо срочно присыпать солью... – суетился Новосельцев. – Снимите платье! – Тут он опомнился. – Нет, не снимайте платье. Я присыплю на вас! – Анатолий Ефремович схватил солонку и густо посыпал солью пятно. – Не двигайтесь, дайте соли впитаться!
Калугина все еще находилась под впечатлением монолога Новосельцева.
– Да черт с ним, с платьем! Все равно я носить его не стану!
– Вы его мне потом дадите с собой, – не слушал ее Новосельцев. – Дома я это пятно выведу!
– Да ладно. Не убивайтесь вы из-за этого платья! – Калугина была в смятении. – Милый, славный Анатолий Ефремович!
– Я его дома покипячу в "Новости", – сказал Новосельцев, поглощенный проблемами химчистки. – "Лотос" его не возьмет!..
– Еще одно слово, и я сожгу это платье!.. – вспылила Калугина. – Сядьте!
Новосельцев послушно сел.
– Я так тронута вашим признанием... я так хочу вам поверить... но я не могу – мне страшновато... Какой же вы рядовой. Вы такой симпатичный, а я... зачем я вам?
– Но, Людмила Прокофьевна...
– Не перебивайте меня! Я вас внимательно слушала и ни разу не перебила. Я с головой в работе... У меня жизнь устоялась, сложилась. Я боюсь перемен. Я старый холостяк... я привыкла командовать, и еще я вспыльчивая... я могу испортить жизнь любому. Но дело даже не в этом... я вам не верю...
– Но почему! – с болью произнес Новосельцев. – Дороже вас, вот уже несколько дней, нет у меня никого на свете!
Калугина отмахнулась от его слов.
– Вы мне тоже стали очень дороги, и я о вас думаю чаще, чем нужно... но это не имеет значения... Не перебивайте меня!.. У меня уже была в жизни печальная история... тоже ходил ко мне один человек, долго ходил. А потом женился на моей подруге! – закончила свой грустный рассказ Людмила Прокофьевна.
– Но я не хочу жениться на вашей подруге! – наотрез отказался Новосельцев.
– Да у вас и нет такой возможности. Я ликвидировала всех подруг. Но это еще не значит, что я намерена выйти за вас! Вот так вот... с бухты-барахты, скоропалительно...
– Извините, Людмила Прокофьевна, я не очень сообразительный. Я не понял, вы согласны или вы мне отказываете?
– Сама не знаю... – Растерянная Калугина задумалась.
Опять зазвонил телефон. Калугина сняла трубку:
– Алло!..
– Позовите, пожалуйста, нашего папу! – послышался голос Вовы.
– Хорошо, Вова, сейчас позову!
– Что они опять выкинули? – Новосельцев встревоженно схватил трубку. – Ну, говорите поскорее, что там еще?
Выслушав, Новосельцев уронил трубку.
– Произошло несчастье? – испугалась Калугина.
– Они случайно спустили кошку в мусоропровод! – убитым голосом поведал Анатолий Ефремович.
Калугина решительно вышла в коридор.
– Куда вы, Людмила Прокофьевна? – не понял Новосельцев.
– Идемте спасать кошку!
Когда Новосельцев подавал Людмиле Прокофьевне пальто, как-то так само собой получилось, что их губы встретились, а ненужное пальто упало на пол, ибо Новосельцеву надо было освободить руки для объятий...
Осенний ветер срывал с деревьев последние листья.
Из своего пятиэтажного стандартного дома вышла Ольга Петровна и медленно направилась к станции. Лицо Рыжовой было мертво. Она машинально повторяла путь, которым привыкла ходить каждое утро. Вот подошла электричка, и Ольга Петровна оказалась в вагоне.
Ее прижали в тамбуре электрички, около дверей. Она потухшим взором смотрела на осенний пейзаж, но не видела его.
Толпа вынесла из электрички безучастную Ольгу Петровну, и вот она затерялась в толпе на платформе вокзала в Москве. Огромные полчища людей торопились на работу... и среди них брела усталая, поникшая, немолодая женщина, а за кадром продолжалась песня.
Бежал за окном автобуса пасмурный московский пейзаж. А у окна, погруженная в свои мысли, понуро сидела Ольга Петровна. Автобус подъехал к остановке около учреждения, и Рыжова машинально вышла из автобуса и привычно направилась к подъезду. Но вдруг лицо ее исказилось гримасой боли, она повернулась и пошла прочь. Прошла несколько шагов, потом остановилась, глубоко вздохнула и покорно поплелась ко входу в учреждение...
И, словно ее внутренний монолог, звучали стихи Беллы Ахмадулиной.
О, мой застенчивый герой,
ты ловко избежал позора!
Как долго я играла роль,
не опираясь на партнера!
К проклятой помощи твоей
я не прибегнула ни разу,
Среди кулис, среди теней
ты спасся, незаметный глазу.
Но в этом сраме и бреду
я шла пред публикой жестокой -
все на беду, все на виду,
все в этой роли одинокой.
О, как ты гоготал, партер!
Ты не прощал мне очевидность
бесстыжую моих потерь,
моей улыбки безобидность.
И жадно шли твои стада
напиться из моей печали.
Одна, одна – среди стыда
стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
герой действительный не виден.
Герой, как боязно тебе!
Не бойся, я тебя не выдам.
Вся наша роль – моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль – моя лишь боль.
Но сколько боли. Сколько. Сколько.
Недалеко от подъезда стояли светлые "Жигули". В них, поджидая Ольгу Петровну, сидел Самохвалов. Вот он увидел Рыжову, вышел из машины и приблизился к Ольге Петровне.
– Оленька, а я тебя тут жду!
Ольга Петровна молчала. Самохвалов помялся, не зная, с чего начать.
– Как живешь, Оленька?
Ольга Петровна пересилила себя и ответила, как ей казалось, озорно:
– Лучше всех! И я тебе сообщаю об этом каждый день в письменной форме.
Самохвалов рассмеялся и перешел на трогательную интонацию:
– Милый, добрый, славный мой человечек!
– Что с тобой, Юра? Здоров ли ты? – Ольга Петровна от изумления прислонилась к машине.
– Оля, не иронизируй! Я твои письма читаю как поэму! Мне даже в голову не могло прийти, что ты можешь так писать! – Он похлопал себя по карману. – Вот они. Я их всегда при себе ношу!
– Ты не беспокойся, писать я больше не буду... – Ольга Петровна заставила себя улыбнуться, – и знаешь, дай-ка эти письма мне, вдруг ты их потеряешь или жена найдет? – И она весело добавила: – Сцену устроит.
Самохвалов охотно вернул письма.
– Жаль мне с ними расставаться, но в нашей жизни осмотрительность превыше всего.
Помахав Ольге Петровне рукой, Самохвалов зашагал в подъезд. После разговора у него, как говорится, отлегло от сердца и соответственно поднялось настроение.
Ольга Петровна подошла к мусорной урне и, предварительно порвав письма, бросила их к окуркам и огрызкам...
...В приемной Верочка уже была на посту. Двери в кабинеты начальства были распахнуты, там никого не было.
– Вот смотрю я на вас, Верочка, – задорно сказал Самохвалов, войдя в приемную, – и каждый раз получаю удовольствие! Будь я помоложе или будь у меня другой характер... у-у-ух!
И Самохвалов скрылся за дверью своего кабинета. Верочка саркастически посмотрела ему вслед.
– Э-э-эх! – передразнила шефа секретарша.
В зале Ольга Петровна усаживалась на свое рабочее место. Новосельцев попытался ее развеселить:
– Сегодня с шести утра пробовал содрать с двери проклятую зеленую краску. Ничто ее не берет. Но зато я сам позеленел!
– Завтра мой Алексей возвращается из Ессентуков. – Ольга Петровна оценила дружескую поддержку Новосельцева.
– Я очень рад. Передай ему большой привет. Он у тебя замечательный.
– Я тоже рада. Приезжай к нам в воскресенье с ребятами.
– Спасибо. С удовольствием.
Каждый из них хотел сказать другому значительно больше того, что заключалось в этих обыкновенных словах.
Внезапно в зале началось движение, все сотрудники, как по команде, повернулись в одну сторону. Легкий гул удивления пробежал по залу. Некоторые сослуживцы даже привстали со своих мест. Изумленные статистики не верили своим глазам. Потрясенные учетчики чуть ли не щипали себя, думая, что они во сне. В учреждении случилась новая сенсация!..
По залу гордой, танцующей походкой двигалась руководитель учреждения Людмила Прокофьевна Калугина. На ней было надето яркое, элегантное платье с вышивкой и кружевным воротником. Нарядные туфли на прямом высоком каблуке смело вышагивали по паркету. Голову украшала затейливая современная прическа. Рука размахивала моднейшей дамской сумочкой.
Вместо бесполой унылой фигуры, какой привыкли видеть свою начальницу сотрудники, по залу плыла молодая и весьма привлекательная женщина, за которой мужскому населению сразу же и несомненно захотелось поухаживать.
Если бы в зал швырнули гранату или вошел бы марсианин, реакция женской части учреждения была бы во много раз слабей.
Делая вид, что не замечает произведенного впечатления, Калугина остановилась около стола Новосельцева.
– Как себя чувствует кошка? – нежно улыбаясь, спросила Людмила Прокофьевна.
– Говорит, что хорошо, – так же нежно улыбнулся Новосельцев. – У меня появилась идея. Не пойти ли нам вечером в театр?
– Сто лет не была в театре. А на что мы пойдем?
– Какая разница? – доверительно прошептал Новосельцев.
Оба они засмеялись, как люди, между которыми – полное согласие.
Калугина направилась в приемную, а Новосельцев помчался доставать билеты.
Верочка выпучила глаза, увидев директоршу.
– Доброе утро, Верочка! Как я вам нравлюсь? – поинтересовалась Калугина.
– Людмила Прокофьевна, вы изумительно смотритесь и даже похорошели!
– Догадайтесь, почему я опоздала? – засмеялась Калугина. – Проспала! Первый раз в жизни! А как вам прическа? – И она закрутилась перед Верочкой.
– Умереть – не встать! – восторженно одобрила Верочка.
– Я тоже так думаю! – весело сказала Калугина. Она потянулась всем телом. – Не хочется, но все-таки надо идти руководить!
Из своего кабинета в приемную вышел Самохвалов.
– Добрый день, Людмила Прокофьевна. Вы сегодня прекрасно выглядите!
– Так я теперь буду выглядеть всегда! – с вызовом заявила Калугина и удалилась к себе.
– Верочка, вы, как правило, в курсе... что происходит с Людмилой Прокофьевной? – полюбопытствовал Юрий Григорьевич.
– Разве вы не слышали? У нее роман с Новосельцевым. Об этом все знают.
– Служебный роман! – усмехнулся Самохвалов. Секунду он помедлил. А потом решительно зашел к Калугиной.
– Что у вас нового, Юрий Григорьевич? – кокетливо спросила Людмила Прокофьевна, глядя на себя в зеркальце. Она это делала точно так же, как рядовые сотрудницы ее учреждения.
– Сослуживцы обсуждают только одну новость... – вкрадчиво произнес Самохвалов.
– Какую? – беспечно повернулась к нему Калугина.
Самохвалов притворился, что колеблется.