"Совет принял решение. Ты приговорен к штрафным работам на два парных выходных и к аресту на восемь парных выходных за дерзкое и бессовестное поведение перед советом. В этой части для тебя всё закончено, хотя вице-председатель по данному пункту воздержался. Остальное принято единогласно. Вот теперь ты можешь идти своей дорогой".
Однако, не успел Эрик приоткрыть дверь, путь ему преградил член совета из третьего класса гимназии. И приказал поднять руки. Эрик пожал плечами, но подчинился. Гимназист споро обыскал его и в нагрудном кармане обнаружил пачку сигарет, которую показал суду.
"Ага, - сказал председатель. - Возвращайся снова. Штрафные санкции за курение начинаются с лишения одних выходных за первый раз и потом постепенно идут по возрастающей. После пятого раза следует исключение. Поскольку для курения тебе должно исполниться семнадцать лет и нужно письменное разрешение родителей".
"Я не курил с тех пор, как приехал сюда".
"Но как ты объяснишь наличие у тебя табака?"
"Сигареты остались у меня из прошлой жизни, в последний раз я курил в поезде на пути сюда. Но потом я напрочь забыл про эту пачку. Вы же, наверное, не думаете, что я до такой степени глуп, что намеренно взял ее с собой на заседание совета".
"Обладание табаком рассматривается как курение. Сигареты сейчас конфискуются, и ты можешь либо передать их члену совета, ответственному за конфискацию, либо уничтожить прямо на наших глазах. Каков твой выбор?"
"В таком случае я попрошу дать мне возможность самому уничтожить сигареты. Но вы судите меня без доказательств, прекрасно понимая, что я невиновен или, по крайней мере, могу быть невиновен. И, наверное, считаете, что вас надо уважать. Но это же на самом деле чёрт знает что".
"Помимо того, что ты уже ранее лишён десяти выходных, ты получаешь ещё одно лишение выходных за первый случай курения и ещё одно за грубость перед советом. Понятно?"
"Нет, вы кое-что опускаете и судите, вероятно, слишком мягко".
"Как так?"
"Ну сейчас вы опять потребуете принести извинения за ругань, а, поскольку я не сделаю этого, всё пойдёт дальше по кругу. Так что лучше уж добавить сразу, поскольку я всё равно не буду чистить ботинки, а фон Шенкен и компания, наверное, собираются отдать новые приказы аналогичного свойства".
Суд снова устроил особое обсуждение. Потом, на этот раз через целых двадцать минут, его опять позвали, и он узнал, что принято решение лишить его двенадцати выходных, но что в деле о непристойном поведении перед советом точка пока не поставлена, и что к вопросу можно будет вернуться, как только совет посчитает это необходимым.
Эрик облегченно вздохнул, вернувшись в свою комнату, хотя не был вполне уверен, что действовал абсолютно правильно.
С одной стороны, приговор означал, что он спокойно мог отказываться от всех новых приказов и не принимать никаких горчичников от старшего по столу. С другой стороны, он, таким образом, сотворил сенсацию, об этом совершенно ясно говорила реакция других подсудимых, ожидавших своей очереди в коридоре. Никого никогда не приговаривали к столь суровому наказанию, если он в первый раз представал перед советом. Никто раньше вообще не получал так много в один прием. Хотя не составляло труда понять, что возникшая ситуация отчасти пошатнула и авторитет суда. Ведь неадекватность наказания проступкам свидетельствовала скорее о слабости, нежели о силе данной коллегии, обладавшей практически неограниченными правами казнить и миловать.
"Я ожидал, что получится нечто в этом роде, - сказал Пьер. - Не двенадцать выходных за один прием, пожалуй, но что-нибудь из этой серии. Хотя ты ошибаешься, полагая, что им всегда следует подчиняться. В системе есть и лазейки…."
Кое-что нашлось. Важно было соблюсти лишь основной закон: ни в коем случае не давать сдачи члену совета. За это исключали немедленно. Другое дело, если тот же член требовал вычистить обувь, сбегать в киоск, оказать еще какую-то услугу. То же самое в принципе мог повелеть и "простой" четвероклассник. Но при отказе наказание было одинаковым: те же лишения выходных, не более того. Худо-бедно человеческое достоинство не весьма страдало. Хотя нервы Эрику, конечно, могли еще существенно потрепать.
Они крутили проблему с разных сторон. Уже и в темноте, после того как из коридора прорычали команду выключить свет.
Это совершенная чертовщина, Пьер. По-другому не скажешь. Честно говоря, у меня хватало скандалов и в прежней школе. Ты, наверное, думаешь обо мне: спортсмен, старательный ученик… Но то, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами. Обещай.
Дело в том, что я умею драться. Можно сказать, профессионально. Нет, я не хвастаюсь, не горжусь своим опытом. Так уж выпало, что я дрался, дрался, дрался всю жизнь. По крайней мере, насколько себя помню. Знаешь, как это начинается? Сперва побеждаешь всех в своем классе. Потом тебе бросают вызов разного рода школьные чемпионы - твои сверстники. За ними те, кто постарше. Ты постоянно должен отстаивать свой статус. То есть всегда побеждать. Я надеялся, что здесь все пойдет по-другому. Как видишь - так не получается. В отличие от тебя, я не боюсь трёпки, мне много доставалось, гораздо больше, чем другим. Но думаю, что мне и здесь придётся воевать. И это мне не нравится. Я ведь, так же как и ты, считаю, что главное в жизни достигается головой, а не грубой силой, тем более, не постоянными боями за авторитет. И хотя разбитая губа заживёт, синяк под глазом рассосется, но друзей такая жизнь не прибавляет. Тебя попросту начинают бояться, с тобой фальшивят…
Ах, Эрик, ты так легко говоришь, что, если обидят - можно за себя постоять. Но это тебе можно. Ты даже телом вымахал как гимназист-второклассник. Но поставь себя на моё место - человека, абсолютно неспособного ответить ударом на удар. Можно, конечно, внушать себе, что школа и студенчество важнее сиюминутных отношений с классом или даже советом. Или твердо знать, что интеллектуальная жизнь самоценна. Но ты не представляешь, сколько раз я мечтал быть именно таким, как ты. Точно знающим, что могу дать сдачи, послать их к чёрту, когда они являются со своими идиотскими приказами застелить им постель, купить курева и всё такое. А если не умеешь драться? Допустим, Арне в нашем классе, как только получает горчичник, превращается в обезьяну, строит рожи, пародирует веселый цирковой номер, так что вся столовая ржет. Это ведь его способ защиты, здесь всё понятно. И еще я заметил: если ты не умеешь отстоять себя, над тобою не просто смеются. Ты вроде как притягиваешь насилие, становишься магнитом для чужой злобы. Вот ты сказал, что у тебя нет друзей. А у меня? Кто, по-твоему, станет водиться с жирным и смешным увальнем, который, тронь его пальцем, захнычет как младенец. Да я же тысячу раз мечтал поменяться с тобой…
"Но, Пьер, наверное, следует как-то сопротивляться?"
"Конечно. Их система жестока, сами они - глупцы. Пройдет время, и мы станем с ними драться, хотя совсем другими средствами".
"А сейчас ты убежден, что можно противодействовать им, не применяя силу?"
"Хотел бы верить".
"Я тоже. Наверное, спокойной ночи?"
"Да, спокойной ночи".
"Ты спишь, Пьер?"
"Да, почти".
"Я только хочу сказать, что ты мой друг".
"Ты тоже мой друг, Эрик. Ты единственный друг у меня в этой школе".
Слухи о суровом суде над Эриком распространились по всей школе менее чем за день. Общественная реакция его удивила. Он, например, предполагал, что старшие гимназисты попытаются засыпать его разного рода поручениями, а коли откажется, грозить жалобами в совет. Но ругань и ворчание о новом-и-крутом получили хождение среди учеников реальной школы. Он-то думал, что любая попытка противостояния гимназистам заслуживает, по крайней мере, моральной поддержки от получателей издевательских заданий, и особенно горчичников. Но в Щернсберге на многое смотрели иначе, нежели в остальном мире. Здесь существовали собственные законы, правила и мораль.
Слово "мораль" старый священник и директор часто использовали в своих утренних проповедях. Мальчика в Щернсберге приучали быть жестким и дисциплинированным. От него требовали умение не только выполнять, но и отдавать приказы. Считалось, что все это пригодится в будущем. Ибо выпускникам данного заведения предстояло руководить промышленностью, администрацией и вооружёнными силами страны.
Спустя несколько дней Эрик поднимался с общим потоком вверх по широкой лестнице, ведущей в столовую. На повороте к нему неожиданно протиснулись два гимназиста и одновременно толкнули локтями. Дабы избежать конфликта, он даже остановился, чтобы те смогли пройти своей дорогой. Но когда они развернулись, стало ясно, что как раз скандальчик и входил в их планы.
"Ты почему толкаешься, маленький дьявол?" - вопросил один из них.
"Нет, - ответил Эрик, - это ведь вы толкнули меня".
"Приноси извинения", - сказал другой.
Вся лестница остановилась и замолчала в напряжённом ожидании. Эрик рассматривал приставшую к нему парочку. Никто из них не являлся членом совета, значит, у него не было необходимости подчиняться их приказам. Вряд ли грозили ему и штрафные работы. Но они ведь знали заранее, что он ответит.
"Если кто-то и должен просить прощения, так это вы", - парировал он, намереваясь все же протиснуться в столовую. И тут один из них легонько взял его за руку, однако же, как угадывалось, не желая ударить. Напряжённая тишина повисла вокруг.
"Тогда можешь считать, что тебе бросили вызов. Мы увидимся в квадрате ровно через час после ужина", - сказал тот, что повыше. Публика вокруг отреагировала ликующим смехом.
"Тебе понятно, маленькая крыса? Повторяю: мы встретимся там втроём в условленное время", - добавил другой несколько напыщенно.
"Конечно", - ответил Эрик и двинулся вверх по лестнице к своему месту в самом конце третьего стола.
Во время ужина в трапезной царило возбуждение. За столом в дальнем конце зала пели какую-то песню, где он разобрал слова "крыса", "восемь часов", "отведай квадрата, без болтовни".
Он сидел среди четырёх-пяти других реалистов, но среди них не было одноклассников. Они усиленно шептались о квадрате и косились на Эрика. Потом один из них спросил, не ему ли бросили вызов.
"Что-то было… Два типа из третьего гимназического класса толкнули меня на лестнице. А потом сказали, что к восьми надо прийти в квадрат. Вы можете растолковать мне, что это означает? Я ведь новенький. Так что не имею ни малейшего представления".
Они объяснили рьяно, перебивая друг друга.
Квадратом называли площадку за кухней, где разрешалось сводить счёты. Если два парня точно хотели подраться, они могли пойти туда и реализовать свои намерения, ибо то было единственное место, где драки разрешались всем, за исключением членов совета и четырёхклассников. Но ученики третьего класса гимназии, не входящие в совет, имели особую традицию - задавать порку новым-и-крутым. Как правило, кандидат получал вызов на восемь после ужина. Потом его ждала трёпка, до той поры, пока он не выползет из квадрата на коленях и не попросит о пощаде. Внутри в квадрате позволялось всё, и всегда два гимназиста противостояли одному ученику реальной школы. Поскольку никто в реальной школе не имел и единого шанса против двух третьеклассников, всё всегда заканчивалось одинаково. Вопрос был в другом: как долго новый-и-крутой сможет продержаться? Кое-кто сдавался сразу же, иные терпели дольше… Хотя, если кто-то выползал немедля, его долго дразнили, высмеивали и, естественно, презирали. Несколько лет назад один парень (теперешний второклассник гимназии) выстоял, пока у него не заплыли оба глаза, и он просто потерял возможность видеть противника. Подобную выдержку уважали: этот парень не сдался.
"А если я не подпишусь под представлением?" - поинтересовался Эрик.
Вечное презрение. Подписываться требовалось обязательно. Какая бы серьёзная трёпка ни грозила. Иначе человека называли Крысой всё время, пока он оставался в школе. Все должны были называть его Крысой, в конце концов, это делали даже учителя. В четвёртом классе гимназии учился парень, который всё ещё носил это прозвище, хотя отпраздновал труса ещё в реальной школе. Но сегодня он являлся единственной Крысой в Щернсберге.
"Ага, но можно, выходит, давать сдачи?"
Ну естественно, такое разрешается. В самом квадрате дозволено всё, какие-то ограничения отсутствуют. И пока те, кто находятся внутри, ведут разборку, никто из публики (хотя почти вся школа обычно приходит поглазеть, как подвергают порке новых-и-крутых) не имеет права вмешиваться. Посторонним запрещено появляться в квадрате, пока идет битва, что бы там ни происходило.
"Но ведь тогда парни могут потрепать друг друга достаточно прилично?"
Ну это же понятно, хе-хе. После трёпки реалист вряд ли останется эталоном красоты. Медсестра заранее приходит в санчасть и ждет на случай, если что-то придётся зашивать.
"Выходит, учителя также не вмешиваются".
О, нет. Когда по столовой заговорят о порке нового-и-крутого в квадрате, все учителя стараются уйти к себе домой, закрыть двери и найти подходящее занятие, вроде, например, прослушивания радиопередачи. Они совершенно не хотят вмешиваться, это пошло бы вразрез с традициями дружеского воспитания.
"Случалось, чтобы кто-то из реальной школы побеждал в такой битве?"
Нет, естественно, нет. Парни из третьего класса гимназии обладают ведь значительным перевесом в силе, и, кроме того, их же всегда двое на одного. Смысл не в том, чтобы победить, а в том, чтобы выдержать достаточно ударов, чтобы тебя не называли Крысой.
"А если кому-то доставалось так сильно, что сестра не могла зашить всё?"
Да, иногда приходилось организовывать такси в больницу. Это во Флен, один из ближних городков. Порою возникали проблемы с зубами и прочим. Да, приходилось разбираться впоследствии. Но сестра просто кудесница по части шитья, так что обычно справляется…
"А если человек не выползает? Он избит, временно теряет сознание или что-то в этом роде. Но выползать отказывается".
Здесь не нашлось какого-то определённого ответа. Ничего подобного пока не случалось. Соперники Эрика начали заниматься этим спортом во втором классе гимназии и на данный момент уже семь-восемь раз отыгрывали свой номер. Они били по очереди, пока всё не кончалось.
"По очереди? Они что - не нападают одновременно?"
Нет, они обычно чередуются. Начинают немного расслабленно, а потом постепенно увеличивают силу ударов. Для них это считается забавой, и потом публику не годится лишать зрелища. Только к концу всё станет по-настоящему серьёзным.
Эрик сидел молча и взвешивал ситуацию. Всеобщее презрение в течение двух лет и мерзкое прозвище, от которого потом не избавишься? Нет, он обязан был идти.
После молитвы он отыскал Пьера на пути из столовой.
"Я хочу, чтобы ты показал мне квадрат".
"Чёрт, Эрик, я понял, что толковали о тебе. Ты, вероятно, слышал, как они болтали за моим столом. Это же дьявольщина, такая система, значит…"
"Да, да, но мне нужна твоя помощь в ближайшие полчаса. Идем же!"
Они пошли вниз за кухню. Там в землю были вкопаны нефтяные цистерны. Сверху их покрывала бетонная платформа толщиной сантиметров тридцать и габаритами пять на шесть метров. Её и называли квадратом.
От здания кухни ринг отделяла гравиевая площадка. Она считалась партером. Именно там, уточнил Пьер, располагались совет и четырёхклассники. Над ними выглядывал ряд окон. Здесь жили финские официантки. Во время избиения они обычно свешивались наружу и аплодировали тому, кто лежал внизу. С другой стороны квадрата высился поросший травой десятиметровый откос. Там располагались зрители из реальной школы. Гимназисты же занимали места примерно на уровне платформы со стороны единственной ведущей сюда дороги. Значит, путь Эрика в квадрат лежал как раз мимо них.
Эрик поднялся на площадку и прошёлся по ней из стороны в сторону. Поверхность выглядела ровной и твердой. Только в одном углу находилась круглая бетонная крышка с двумя торчащими стальными ручками. Видимо, её поднимали при заливке мазутом. Здесь можно было споткнуться. Эрик послюнявил ладонь, наклонился и потёр бетонную поверхность. Она оказалась жёсткой и шершавой, причем отдельные зёрна бетона прилипли к коже. Ему это не понравилось: ссадины на локтях и щеках могли сильно воспалиться и причинять страдания несколько недель.
"Хорошо, Пьер, это всё, что я хотел узнать. Пошли в нашу комнату, и ты расскажешь мне, как там обычно происходит".
Пьер чуть не плакал, когда они вернулись в Кассиопею.
"Чёрт, Эрик, ты и не предполагаешь, что они собираются сделать".
"Ну я, конечно, предполагаю, но не знаю наверняка. Ты должен рассказать, как эти двое специалистов дерутся. Ты же, наверное, видел их в работе?"
Пьер говорил сочувственно. Сначала представление напоминало игру. Все стояли, скандируя "Крыыса!" и смеясь. Постепенно избиение ожесточалось, и те, кто выползал, всегда были в крови.
"Но, Пьер, это же слишком серьёзно, ты должен помочь мне. Как они дерутся, бьют ногами, бьют кулаками или ребром ладони, нападают оба одновременно или чередуются каким-то образом, целят в лицо или в корпус, бьют промеж ног? Расскажи, это важно, Пьер!"
Они сидели в комнате, и Эрик выбирал одежду, одновременно пытаясь вытащить из Пьера детали. Но друг излагал, главным образом, свои личные переживания. Он, вероятно, слишком мало знал о технике боя и потому не умел проанализировать сам ход событий.
Эрик взвесил на руке футбольные бутсы. Он мог взять клещи и снять с них шипы. Такая обувь обеспечила бы сильный удар ногой и защитила суставы пальцев от царапания по бетонному основанию в случае, если окажешься внизу. Но при гладкой, твёрдой пластиковой подошве существовала опасность поскользнуться. Частицы песка на бетонном основании могли сработать как маленькие колёсики, а ноги - разъехаться при быстрых движениях из стороны в сторону. Стоило, поскользнувшись, оказаться внизу под двумя тяжёлыми парнями, было бы вообще невозможно выбраться из захвата и встать на ноги. Да если бы и удалось… На лице могут остаться ссадины, брови начнут сильно кровоточить. Тут и противника не разглядишь. То есть бутсы не годились. Кроссовки выглядели надежней.
То же касалось и джинсов. Его джинсы были мягкими и хорошо сидели, так что обеспечивали свободу движений. Тренировочные брюки вроде бы еще удобней, но их обвисший материал позволял хватать за штанины. Не годится. Он вытащил ремень из джинсов по той же причине. Когда дерёшься одновременно с двумя противниками, очень важно, чтобы один не схватил тебя, давая возможность второму безнаказанно бить руками или ногами. Итак, джинсы и кроссовки, обувь следовало завязать как следует. Никаких свободных концов.
Нелегкой задачей оказалось оснащение торса. Лучше всего подошёл бы свитер с длинными рукавами, который сидел бы почти в обтяжку, не позволяя сделать захват, и при этом не мешал бы свободе движений. Просторная куртка от спортивного костюма защитила бы локти при падении на бетон или если они навалятся сверху, но за неё можно было хватать. Размер Пьера не годился, а у самого Эрика не нашлось ничего подходящего. В конце концов он остановил свой выбор на белой футболке в обтяжку с короткими рукавами. Лучше бы она имела красный цвет, поскольку кровь на белой футболке слишком заметна. Но другой у него не нашлось. Короткие рукава, конечно, не спасли бы локти от ран, но с другой стороны - полная свобода действий для рук и никакой болтающейся материи. Так он и оделся.