И вот, сидя в кабинете Евы Георгиевны и медленно переворачивая страницу за страницей, она потеряла ощущение времени, забыла, что вокруг сидят примерные сокурсницы, что через ее плечо с любопытством заглядывает Гюльнара, которой после посещения этого дома уже ни в коем случае нельзя возвращаться в родной аул, забыла, кто такая она сама и как звучит ее имя, и что за окнами не Средиземноморье дышит солью и йодом, а Москва трещит декабрьскими морозами – и внезапно почувствовала, как погружается в загадочные ландшафты его картин. Чтобы понять тайну Дали, – думала Нина много дней спустя, размышляя о том сильнейшем впечатлении, которое настигло ее неожиданно, как пророчество – нужно отвлечься от сюжета и посмотреть, что там, вдалеке: узорчатое небо, пустынные берега Порт-Льигата, золотисто-зеленоватое, почти монохромное море… Услышать тишину его картин, начать с малого, и только потом, прочувствовав глубину и загадку пейзажей Ампурдана, которые раньше у Нины не было ни времени, ни особого желания разглядывать – можно двинуться дальше к колоннам и фигурам, к муравьям и пустым аркам, к рыбке, плавающей внутри головы Гарсиа Лорки, к луне цвета мальвы, к выброшенным на берег гниющим водорослям и моллюскам… В тот вечер в кабинете у Евы Георгиевны в Нине впервые проснулась темная, иррациональная тяга к Дали, к его фантасмагориям, образам и видениям.
Наконец она перевернула последнюю страницу и закрыла альбом. Встала с кресла, подошла к стеллажам. За стеклом стояли всевозможные книги на русском, английском, испанском и французском. Некоторые корешки были темные, с золотыми, кое-где стершимися буквами. Должно быть, это были старинные, очень дорогие книги. Нина внимательно рассматривала через стекло сквозь свое отражение.
– Если хотите, можете достать любую и посмотреть, – обратилась к ней Ева Георгиевна.
– Спасибо, – ответила Нина.
Внезапно одна из книг привлекла ее внимание: это был толстый журнал под названием "Студиум", на корешке виднелась надпись: "Фигерас, 1919". Нина достала журнал и посмотрела оглавление: среди работ безвестных авторов там были статьи юного Дали, посвященные Гойе, Дюреру и Микеланджело. Нина открыла одну из них наугад и пробежала глазами, но времени вчитываться в текст не было, и она с сожалением поставила журнал на место.
– Библиографическая редкость, тираж триста экземпляров, – объяснила Ева Георгиевна. – Я приобрела его когда-то очень давно на аукционе.
Рядом стояла книга Дали на английском "Пятьдесят магических секретов мастерства". Вплотную к "Секретам" – "Дневник одного гения" по-испански. И наконец, Нью-Йорк, тысяча девятьсот сороковой год: "Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим". Нина достала книгу и открыла. Где-то она уже слышала это название, но была убеждена, что на русском книги не существует.
– Ее уже перевели, – заметила Ева Георгиевна. – И вот-вот издадут в Москве. Как только выйдет – купите немедленно, это потрясающая вещь.
– Я не знала, что Дали так много занимался литературой, – призналась Нина.
– Он писал практически всю свою жизнь и был незаурядным литератором. Есть даже один роман, "Секретные лики", Дали написал его в Америке, в доме маркиза де Куэваса, мецената. Но эту книгу я достать не смогла. Впрочем, говорят, она слабее "Тайной жизни".
– Неужели Дали не хватало живописи? – спросила Нина.
– Дали был не только художник, он был творец в высочайшем смысле слова. Он стремился сорвать с предметов и явлений покров привычки. Помните, у Ахмадулиной есть замечательная фраза: "О пошлость, ты не подлость, а лишь уют ума". Вот Дали и рассеивал тот самый уют ума. Возможно, у него не всегда это получалось. Востребованный Дали часто работал на публику. А сочинять он начал еще в ранней в юности. Что-то про Ампурдан, море, горы… Позже вел дневники, писал заметки, статьи и даже пьесы. Но по-настоящему серьезно он начал относиться к литературе позже, познакомившись в Мадриде с Лоркой. Именно Лорка пробудил в Дали поэта.
– Да, вы рассказывали, что они дружили, – вспомнила Нина.
– Это была не просто дружба. Об их отношениях ходило много легенд и сплетен, и кое-что из этих сплетен было не лишено основания. Но прежде всего, это был потрясающий творческий союз. Дали впервые встретил гения, равного себе, и он это признал – еще в Мадриде, в Резиденции, где они вместе учились. Сначала избалованный Дали ревновал – он сам привык находиться в центре внимания публики, а центром внимания обитателей Резиденции был Гарсиа Лорка. Но со временем у них возникла глубочайшая связь, эмоциональная и интеллектуальная, память о которой хранилась у обоих до конца жизни и сильно повлияла на их творчество.
– А как же Бунюэль?
– С Бунюэлем они тоже были друзьями. Но к нему Дали относился не так тепло, как к Лорке… Кроме того, Бунюэль в какой-то момент, можно сказать, предал Дали: убрал его имя с афиши фильма "Андалузский пес", который они снимали вместе. Тщеславный Дали, как вы понимаете, ему этого не простил. Возможно, Лорка был его единственным настоящим другом. Сам Лорка писал про Дали: "Породнили нас общие поиски смысла". Действительно, поиски смысла – иначе трудно определить суть его творчества. Уверяю вас, по большому счету знаменитая анаграмма "Аvida Dollars" не касалась непосредственно самого Дали.
– Как же не касалась? – удивилась Нина. – Он ведь очень любил деньги…
– Его отношение к деньгам было довольно абстрактным… Он никогда не знал их истинной цены. Организацией финансовых дел занималась Гала и, надо признать, весьма преуспела. Так что знаменитая анаграмма относилась в первую очередь к Гала.
Нина слышала, как девочки одна за другой потянулись в прихожую. Хлопнула дверца туалета, было слышно, как в унитаз хлынула вода. Было уже поздно, все заторопились по домам.
Нина неохотно отошла от стеллажа с книгами.
– Если хотите, возьмите почитать "Дневник одного гения". Думаю, вам будет интересно и полезно.
– Я не могу, – воскликнула Нина. – Это редкая книга. А если с ней что-то случится?
– Ничего с ней не случится, – покачала головой Ева Георгиевна. – Бери.
Так она впервые обратилась к Нине на ты.
Нина действительно взяла предложенную ей книгу, завернула в полиэтиленовый пакет, положила в рюкзак.
"Дневник одного гения" она прочла на одном дыхании в ту же ночь, вернувшись домой: заперлась у себя в комнате и читала до утра, еще не подозревая, что очень скоро сочинения Дали станут темой ее постоянных размышлений, поисков и сомнений, смыслом жизни, а в будущем – темой диссертации, одобренной непосредственно Востоковой.
Той самой диссертации, которая теперь пылилась на одной из полок среди тетрадей с конспектами и копий бесценных книг, которые Нина изучала в священной тишине барселонских архивов…
* * *
Вот уже второй год Нина боялась.
Постепенно страх сделался фоном всей ее жизни, и Нина к нему привыкла.
Он поселился в Нине в один из снежных дней второй по счету зимы и с тех пор напоминал о себе постоянно.
Его потайные корни уходили в тот далекий вечер в "Доме дракона", когда они вместе с Ксенией – именно вместе, Нина в этом нисколько не сомневалась – сочинили план, позволивший избавиться от Кирилла. И последние слова Ксении про то, что Кирилл опасный человек и забывать про это ни в коем случае нельзя, звучали в Нининых ушах так отчетливо, словно она услышала их вчера. Первое время, наслаждаясь вседозволенностью и деньгами, она старалась не вдумываться в их зловещий смысл, не трогать, не вспоминать, но постепенно они прорастали сквозь ее существо тонкими и колючими побегами страха.
Первый приступ панического ужаса случился у Нины возле рогожинской мэрии. В тот день она получала у Людмилы Дмитриевны одно из бесчисленных направлений на знакомство с ребенком. Подъехав к мэрии, они с Виктором долго не могли припарковаться: на привычном месте стоял огромный черный джип с московским номером, тонированными стеклами и с необычными фарами, какие иногда встречаются у спортивных автомобилей. Рядом стояли машины попроще, с рогожинскими номерами.
– Вот зараза, – беззлобно ворчал Виктор, с завистью посматривая на глянцевые бока джипа, похожего на доисторическое чудище в блестящем панцире.
Наконец "баргузин" примостился в отдалении на противоположной стороне.
В этот миг зазвонил телефон – Нина вздрогнула от неожиданности.
– Алло, – ответила она упавшим голосом.
– Привет… Ты занята?
– Я в Рогожине.
– А я через два дня в Каир улетаю.
– В Каир? Зачем?
– Так, кое-что поснимать.
– Здорово! Возьми меня собой, – невесело шутит Нина.
– Запросто… Одно твое слово, – отвечает Макс, и ей не понятно, всерьез он или нет. – В общем, у нас в распоряжении сегодняшний вечер, завтрашний. А послезавтра рано утром самолет.
– Ох, – вздыхает Нина. – Не могу, слушай. Прости… Давай уже после твоего возвращения…
– Давай. Только непонятно, когда возвращение. Все неопределенно. После Каира, скорее всего, будет Иордания. А потом Израиль. Я пока сам толком ничего не знаю… Недели две-три, как минимум… А то и месяц.
– Ну тогда счастливого пути, – растерянно говорит Нина.
– Пока…
Нина ждет, пока Витя поставит микроавтобус как следует, пока заглушит мотор, пока испанцы наденут и застегнут куртки, и в душе у нее оживает тревожное предчувствие. Где могла она видеть черное чудище? Может, кто-то ей про него рассказывал? И внезапно страшная догадка ослепляет ее, как вспышка света: ну конечно! Как она не сообразила сразу? Это джип Кирилла. Ксения когда-то обмолвилась, что он за бешеные деньги купил черный "хаммер" и сделал необычный тюнинг, и что с тех пор во всей Москве не сыскать другой такой машины.
Нина ощущает тоскливый спазм в животе. Какой черт принес Кирилла в мэрию города Рогожина, откуда его выгнали еще прошлой зимой, целую вечность назад? "Мама, мамочка", – скулит внутри Нины испуганный раненый зверек.
Она вылезает из машины, вытаскивает сумку. С трудом поднимается по темной лестнице, пахнущей склепом, на четвертый этаж мэрии. Лифт не работает. Мигающие лампы дневного света режут глаза, как осколки зеркала.
На четвертом этаже сумрачно и пустынно, в дальнем конце коридора виден прямоугольник пасмурного неба. Возле кабинета Людмилы Дмитриевны тоже никого нет. Нина несмело стучит в дверь и медленно входит, ожидая, что вместо Людмилы Дмитриевны перед ней сейчас возникнет Кирилл, и по его команде вкрадчивые люди подхватят Нину под руки и поведут по лестнице вниз. Сердце бьется поверхностно и учащенно, как бывает при тахикардии. "Недаром говорят – человек все переживает сердцем, – думает Нина. – При таких стрессах я точно его до старости не уберегу".
К ее удивлению, никакого Кирилла в кабинете нет: за столом уютным холмиком возвышается Людмила Дмитриевна. Направление уже подписано. Нина как ни в чем не бывало сует листок в прозрачную папку, с вежливой улыбкой благодарит и прощается.
В последний миг ей кажется, что Людмила Дмитриевна тоже чем-то напугана.
Нина спускается вниз, запахивает пальто, выходит на улицу. Садится в микроавтобус, по-прежнему испытывая зудящее беспокойство и холодок в сердце.
"Стоп, – приказывает она себе, усевшись на место и захлопнув дверцу. – Надо срочно во всем разобраться. Что меня, собственно, так напугало? Чужой автомобиль? Но почему я решила, что это автомобиль Кирилла? "Хаммеры" нынче не такая уж редкость. И Людмила Дмитриевна разговаривала со мной как всегда. Мне все показалось".
Но когда Витя уже повернул ключ зажигания, "баргузин" заурчал и стал медленно пятиться, выезжая на дорогу, Нина почувствовала на себе чей-то взгляд – холодный, угрюмый. Словно само здание мэрии, этот безобразный серый куб, уродующий центральную площадь Рогожина, смотрело на нее с ненавистью.
Вскоре микроавтобус, похрустывая снежком, вкатился в унылые ворота дома ребенка, и маленького мальчика вывели наконец к его испанским родителям, которые ждали этой встречи давно, потому что Нина прислала им фото и рассказала про диагноз, и диагноз их не напугал. Всеобщее оживление спугнуло Нинин страх, и он втянул назад ледяные щупальца, и Нина смеялась и радовалась вместе со всеми, а потом ей как всегда было убийственно стыдно брать у испанцев конверт, хранящий тепло чужого тела.
И все же зловещий черный "хаммер" прочно засел в ее мыслях.
Однажды вечером, когда очередные испанцы были загружены в микроавтобус, ворковали на задних сиденьях со своим чадом и обильно поливали его одеколоном, запахом острым и пряным сильно напоминавшим жидкость от комаров, и Витя уже пересек центр, чтобы выбраться на московскую трассу, Нине показалось, что впереди на дороге вспыхнули непонятные огни.
– Что это за фары? – быстро спросила она у Вити.
– Которые?
– Вон те, видишь, впереди по курсу.
Они как раз остановились на светофоре, и подозрительные огни мигнули последний раз: неизвестный автомобиль набирал скорость.
– Не знаю, – пожимает плечами Витек, пристально всматриваясь вперед, где уже пусто и лишь закручиваются во тьме белые змейки метели. – Обычные вроде бы фары. А может, и правда, какие-то странные. Такие иногда приделывают к джипам.
– К "хаммерам"? – тихо спрашивает Нина.
– И к "хаммерам" тоже, – с готовностью соглашается Витя.
И весь обратный путь до Москвы, все двести километров шевелящейся вьюжной мглы Нина сидит, сжавшись на переднем сиденье, как перепуганная мышка.
В другой раз – дело было тоже под вечер – она совершенно отчетливо увидела, как большая черная тень отделилась от стоянки у здания суда и, мигнув на прощанье все теми же загадочными огнями, скрылась в темноте.
С тех пор страх поселился в ней основательно и надолго. Очень скоро она заметила множество признаков смыкающейся вокруг нее угрозы. Возможно, все это было только лишь обманом разыгравшегося воображения и на самом деле ничего особенного не происходило – во всяком случае, Нина чрезвычайно обрадовалась бы, окажись все именно так.
Следующий мрачный знак она получила на исходе зимы, когда очередные будущие родители приехали на суд. В тот день она снова пережила приступ панического ужаса, уже не связанного с черным "хаммером".
Она стояла в коридоре возле зала суда, собираясь войти, и вдруг увидела, как из двери кабинета, расположенного с противоположной стороны коридора метрах в пяти левее, вышел незнакомый молодой человек с пластиковой папкой в руке. Это был самый обыкновенный молодой человек, незнакомый и ничем не примечательный, но было в его стандартной деловой наружности нечто, живо напомнившее Кирилла: неуловимый взгляд, костюм государственного служащего. Он выходил из кабинета в сопровождении смазливой молоденькой секретарши – Нина хорошо ее знала, та много раз вела протоколы судебных заседаний, которые переводила Нина. Заметив в коридоре Нину, оба в нерешительности замерли на пороге кабинета и уставились на нее, а Нина, поспешно отведя глаза, почувствовала все ту же тоскливую дурноту. Она толкнула дверь и вошла в зал суда, и в последний момент ей показалось, что знакомая секретарша, выразительно взглянув на молодого человека, кивнула ей вслед.
Случай был совершенно ничтожен. Интерес незнакомца мог Нине просто почудиться, и в другое время и при других обстоятельствах она не обратила бы на него внимания. Молодой человек мог прийти в Рогожинский областной суд по любому делу, не имеющему к ней ни малейшего отношения, десятки таких дел рассматривались ежедневно, он мог быть свидетелем по какому-то судебному разбирательству, адвокатом, инспектором пожарной охраны, ухажером смазливой секретарши или, в конце концов, одним из штатных сотрудников, которого Нина раньше просто ни разу не встречала – не могла же она знать весь суд поименно. Он мог быть кем угодно, этот обыкновенный молодой человек с незапоминающейся внешностью, в сером костюме чиновника, с такими же, как у Кирилла, пепельными волосами и быстрыми серыми глазами – но откуда-то Нина твердо знала: он был вовсе не кем угодно – не сотрудником суда, не случайным посетителем. Молодого человека интересовала лично она, Нина, и был он каким-то таинственным образом непосредственно связан с Кириллом.
Подозрение было абсурдным, но именно в этой абсурдности, в его полнейшей нелепости скрывалась для Нины иррациональная, а от того еще более зловещая, почти мистическая угроза.
Однако даже встреча в коридоре не могла сравниться по абсурдности с прочими незначительными происшествиями, которые теперь постоянно преследовали Нину, доводя до отчаяния.
Кто-то звонил по городскому телефону и сразу же бросал трубку – и после этого у Нины до вечера пропадал аппетит.
– Дочь, что с тобой? – спрашивала мать, обеспокоенно разглядывая ее расстроенную физиономию.
С того воскресного утра, когда Нина положила на ее стол стопку евро, она стала относиться к дочери и к ее работе иначе, словно деньги, о количестве которых у нее наконец составилось смутное, но все же близкое к реальности представление, мгновенно переместили Нину за невидимую черту, куда Зоя Алексеевна никогда не заходила и где располагалась чужая территория, не подвластная контролю ее привычных истин. Мать перестала ежедневно напоминать Нине о недописанной диссертации и об уходе с кафедры, которого, как думала Нина, при других обстоятельствах не простила бы ей до конца жизни.
– Подумаешь, трубку бросили, – пожимает плечами Зоя Алексеевна, разогревая воду в электрическом чайнике и засовывая в новую микроволновку бутерброд с сыром: и чайник, и микроволновку приобрела, разумеется, Нина еще на первых порах, также как и новый холодильник, пылесос и стиральную машину.
– Ошиблись номером, такое и раньше бывало. Что ж теперь, высохнуть из-за этого? – и она ставит перед белой как бумага дочерью тарелку с растекшимся, все еще шкворчащим бутербродом.
Ледяными пальцами Нина берет вилку и нож и отрезает от бутерброда крохотный кусочек, который так и остается лежать на тарелке рядом с чашкой медленно стынущего чая в пустой кухне с окнами на Белорусский вокзал.
Наутро Нина вставала бодрая, почти забыв о вчерашнем, однако через пару дней ей снова кто-то звонил, на этот раз на мобильный, но вместо номера на определителе появлялась надпись "неизвестный", и Нина до утра не могла уснуть.
Как-то раз, разговаривая по городскому телефону, Нина услышала в трубке странный щелчок.
– Але, ты меня слышишь? Кажется, нас разъединили, – кричали на другом конце провода из неправдоподобного далека, с противоположного берега седого зимнего океана – звонила из Нью-Йорка подруга Рита, но продолжать разговор Нина уже не могла: на нее навалилась такая дурнота и слабость, что она тут же залезла под одеяло и остаток дня лежала, пытаясь отвлечь себя каким-то легкомысленным чтивом.
С тех пор, по давнему совету Кирилла, Нина не вела по телефону никаких серьезных разговоров.
Но это не помогало – зловещие знаки продолжались.
Однажды Нина получила по электронной почте письмо, отправленное с какого-то невнятного адреса. Вместо обычных букв письмо состояло из толпы восклицательных знаков.
– Спам, – проворчал отец, когда она набрала его номер и рассказала про странное послание. – Обыкновенный спам. Символы не определились. Сделай перекодировку, если тебя это так разволновало, и сможешь прочесть.
Нина просидела перед монитором весь вечер, но расшифровать текст ей так и не удалось.