Во-первых, остальные документы, отправленные экспресс-почтой из Андалусии, в Москву в ожидаемый день не пришли. Не пришли они ни через два дня, ни к концу недели. В офисе "DHL" Нине спокойно сообщили, что бандероль по ошибке отправилась в Германию, а оттуда улетела в Бомбей. "Или Мумбай? – машинально подумала Нина. – Впрочем, какая разница". Ей так и сказали: бандероль отправилась, а потом улетела. Бандероль презрела закон подчиненности предметов человеческой воле и перемещалась по миру самостоятельно, без участия работников почтовой компании, где самое скромное отправление стоило пятьдесят евро, а тяжелый пакет документов не менее ста. Так или иначе, на перевод личного дела у Нины оставалось всего два дня: из Мумбая бандероль сперва должна была вернуться в Испанию, и только потом заново вылететь в Москву.
С таким безобразием Нина раньше не сталкивалась.
Во-вторых, сами испанцы тоже уехали не туда. Ночью, опережая прогноз, над Москвой прокатилась настоящая весенняя гроза, и их самолет вместо Шереметьево посадили в Питере, на Пулковском аэродроме. Нина с Витей просидели в аэропорту до рассвета, Нина уснула в кресле, проспала целый час, проснулась и снова ждала, то и дело поглядывая на табло. Наконец сообразили, что ждать не имеет смысла, и разъехались по домам.
В Рогожин отправились только на третий день. Ночью хлынул проливной дождь, к утру подморозило, и дорога сверкала, как зеркало. А в придорожных кустах, проносящихся мимо обратно к Москве, словно насыпали битого стекла, которое тоже сверкало под бледным морозным солнцем.
Зато сами андалусийцы Нине понравились сразу. Ей еще не приходилось встречать таких смирных застенчивых провинциалов, по-крестьянски немногословных и основательных. Они своими руками обрабатывали землю с виноградниками, оливами и фруктовым садом, был даже небольшой скотный двор. Мария выглядела лет на десять старше Нины, хотя разница между ними была всего лишь год. Как видно, физический труд не украшает женщину даже на самом свежем горном воздухе.
В России Луиса и Марию дожидались две сестренки четырех и шести лет. Их подыскала для Ксении Людмила Дмитриевна. На этот раз снова пришлось ехать за сто километров в сторону от Рогожина, в село Коньково, в далекий детский дом, где когда-то жила Света.
В тот день, когда они уже приехали в Рогожин и, получив в департаменте направление, собирались двинуться в Коньково, случилась еще одна неприятность: Ксения неожиданно закапризничала и заявила Нине, что отныне хочет брать за двух детей двойную сумму, а не полторы, как в прежние времена брал Кирилл. Вот прямо сейчас и начнет.
– А что? С какой стати мне деньги свои терять? Я жопы чиновникам вылизываю, а для испанцев принципиальной разницы нет… Подумаешь – лишние несколько тысяч. Раз уж решили усыновлять, раскошелятся как миленькие, даже не думай… Короче: пусть за вторую платят столько же, сколько за первую. Тем более такие замечательные девки… Пусть гонят двойную, а иначе я делать ничего не буду.
Одним словом, пока испанцы знакомились с сестрами, сажали их по очереди на колени, раздавали подарки и "киндерсюрпризы", показывали фотографии дома и патио со зловещей полоской гор на заднем плане, Нина участия в общем веселье почти не принимала. Даже переводя медицинскую карту, думала она совсем о другом: как сообщить Луису и Марии про неожиданно изменившиеся условия? Как назло, Ксения в Коньково не поехала. Она не любила таскаться в глушь, трястись по бездорожью, поэтому разбираться с детьми и родителями Нине часто приходилось самой, а вечером Ксения поджидала их в рогожинской гостинице и забирала аванс. Так или иначе, перед встречей с Ксенией Луиса и Марию нужно было хорошенько подготовить.
– Ты только посмотри, Нина, – мурлычет Мария, качая на коленках одну из коньковских сестер. – Старшая, Даша, похожа на Луиса! У него есть собрина, племянница – так это просто вылитая копия. Скажи им, скажи скорее: у них будет очень красивая комната и много-много игрушек. Правда, Луис?
Ее добродушная физиономия с кудрявой, как у Анжелы Дэвис, челкой, сияет от счастья.
– Девочки – просто чудо, – соглашается довольный Луис.
"Ага, чудо, – мрачно думает Нина. – Ты вглядись хорошенько в личико младшей: у нас на Руси это называют "пьяное зачатье". Да и старшенькая тоже хороша".
Нина права: у Даши нахальная, совершенно бандитская рожа. Младшая Анечка умиляет тщедушностью, но Нина сразу обратила внимание, какая у нее маленькая головка, плоский нос, раскосые, почти лишенные выражения глазки.
"Испанцы всех берут, – с раздражением вспомнила она Ксенины слова. – Возьмут и этих, да еще по двойному тарифу".
Ксенину новость она сообщила в машине, когда они уже выехали со двора детского дома и двигались по поселку мимо почернелых домишек, мимо водокачки и развалин заброшенной церкви…
Испанцы приуныли.
– Надо было заранее сообщить, – горевал Луис, пока его супруга растерянно таращила на Нину круглые прозрачные глаза.
– Надо, я с вами согласна, – поддержала его Нина. – Но видите ли, Ксения, ваш адвокат, узнала об этом только сегодня утром.
Она нарочно подчеркнула: ваша, а не моя.
– Видимо, за эти дни произошли какие-то изменения, и ей неожиданно сообщили про них в департаменте. У нас чиновники такие, просто ужас. Вы себе не представляете, – Нина говорила быстро, выдумывая на ходу. – У вас кругом порядок, все контролирует государство. А у нас по-другому, понимаете?
– Понимаем, – кивнул Луис.
– Вот и отлично. Я вас тоже очень понимаю. Неприятно узнавать такие вещи в последний момент. Где-то что-то случилось, а любые перемены в нашем деле немедленно ведут к повышению цен. Вот так. Пожалуйста, не переживайте, – добавляет она уже другим тоном.
– Мы и не переживаем, – отзывается Мария. – Надо – значит заплатим. Главное, дети хорошие.
"Хорошие, нечего сказать", – думает Нина, вспоминая глазенки старшей.
Постепенно она успокоилась. Очень важно было подготовить испанцев заранее, чтобы при появлении Ксении они не закатили скандал. Теперь неприятный разговор остался позади, и дальше все пойдет гладко.
Однако очень скоро выяснилось, что спокойствие ее было преждевременным – стоило им выехать из села и вырулить на рогожинскую трассу, Ксения позвонила снова. Голос в трубке не понравился Нине сразу.
– Приветик! Как дела? – обратилась к ней Ксения как-то уж слишком медоточиво.
– Нормально, едем в Рогожин, с тобой встречаться. Испанцы почти не ворчали. Слушай, я вот чего думаю, – Нина понижает голос, – возьми у них аванс прямо в машине. Сядем к ним в салон и рассчитаемся. По-моему, гостиница – только лишняя трата времени. Они же не будут в Рогожине ночевать. У них бронь в Москве и все чемоданы.
– Видишь ли, Ниночка, – замялась Ксения. – Ты у них деньги возьми, пожалуйста, сама.
– Что значит – сама? – не понимает Нина.
– А то и значит. Скажи им, что мне пришлось в спешном порядке вернуться в Москву. Это чистая правда: у меня появились неотложные дела. Пусть они всю сумму передадут мне через тебя. Скажи, что я тебе полностью доверяю… Только внимательно все пересчитай, – добавила Ксения после небольшой паузы, и Нина сообразила, что она за рулем. – Проверь все купюры. Им, я думаю, придется снять деньги в банкомате. Отвези их в банк, а потом денежки передашь мне, договорились?
– Как же так, Ксения? – Нина возмущена. – Они решат, что я все себе оставлю. Тем более сумма вдруг выросла… Они подумают, что это моя идея… Неловко, неудобно. Я так не могу.
– Между прочим, это и называется работа с клиентом. Ты деньги за нее получаешь! – зло перебила ее Ксения. – Я же по-дружески тебя прошу. Ну что тебе стоит? – добавляет она более миролюбиво.
Нина не знает, что делать. Выполнить просьбу Ксении невозможно, но и отказывать тоже неловко. И как это ей такое в голову приходит?
– Представь себе, – хихикнула Ксения, чтобы разрядить напряжение и задобрить Нину. – У девчонок в свидетельстве о рождении имя мамаши записано как Аксана. "Аксана", а не "Оксана", слышишь ты меня? "А" вместо "О". Мне Людмила Дмитриевна в департаменте сказала. Представляешь?
– Ладно, – проворчала Нина, – возьму.
* * *
Суд назначили через полтора месяца, в марте.
После судебного заседания, когда чиновницы отшуршали своими бумажками и выплыли в коридор, директриса детдома задержалась и поманила к себе Нину.
– Это ваши испанцы? – спросила она вполголоса.
– Что значит – мои? – насторожилась Нина.
– Я имею в виду, что они ваши клиенты. Ведь это вы им переводите?
– Я.
– Слушайте, – директриса оттерла Нину в угол и зашептала ей на ухо. – Слушайте. Вы хотя бы понимаете, что мы натворили?
– Вы о чем? – почему-то Нине сделалось до ужаса тоскливо и неприятно.
– Они с ними не справятся.
– Кто? С кем не справится? – все еще не понимает Нина.
– С девочками. С сестрами нашими не справятся ваши испанцы, с Дашенькой и Анечкой.
– Почему вы так думаете?
Нина устала. Из Москвы выехали на ранней заре, после суда их ждали в Конькове, и теперь ей хотелось поскорее сходить по-маленькому, выпить горячий капучино с корицей в забегаловке напротив, а потом в машине подремать.
– Ну как же? – удивилась директриса. – Я ведь предупреждала эту вашу… как ее…
– Ксению, – подсказала Нина.
– Ну да, я же предупреждала Ксению. Девочки очень тяжелые. Испанцы с ними не справятся.
– А что в них тяжелого? – Нине не терпелось поскорее свернуть разговор. Она переминалась с ноги на ногу, боясь обмочиться прямо в зале суда.
– Поведение у них тяжелое, вот что. Вы даже не представляете…
– Как могут двое взрослых не справиться с маленькими девочками? – еще чуть-чуть – и Нина, оттолкнув директрису, помчится в туалет.
– Ниночка… Вас ведь Нина зовут, правильно? Видите, помню. Так вот, Ниночка. Скажу вам честно: сколько лет работаю, а таких детей я не видела. Вы уж там в Москве помогите своим испанцам, поддержите их как-нибудь. А то я прямо не знаю…
– Обязательно, – заверила ее Нина, вежливо, но решительно высвобождаясь. – Обязательно помогу и поддержу. Вы только не волнуйтесь, хорошо?
И она со всех ног побежала в туалет.
Выйдя на улицу, Нина почувствовала громадное облегчение. С утра было пасмурно, но к обеду ударило солнце, в воздухе остро и пахло весной. Рогожин преобразился и засиял.
Забрав у испанцев оставшиеся деньги, спрятав папку в рюкзак и обругав напоследок слишком яркое солнце, от которого слезятся глаза, Ксения унеслась по своим важным делам. Испанцы и Нина наскоро выпили кофе, и через час Витя, сделав по Рогожину прощальный круг, отправился в дальнее село Коньково. После суда девочек предстояло забрать в Москву.
Микроавтобус летел через старые районы, напоминающие детский конструктор – желтые домики в два этажа, такие после войны строили пленные немцы. Потом через деревни, похожие на древних старух с голубыми глазами. Снег уже почти отошел, но лед, который намерз за ночь, не таял.
Ехали через поля, утратившие свою белизну и похожие на ледяные озера, сверкающие под солнцем.
– Ну и весна у вас, – смеется Мария. – Не март, а январь какой-то. Вроде и солнце вышло, а кругом лед. Вечером ложились – вроде на весну похоже, а утром просыпаемся, за окнами зима.
Дорога весело скачет с горки на горку, а на встречу ей вприпрыжку бегут тополя.
В детдоме их уже ждали.
Девочек вывели в одинаковых куртках и брючках, желтых с синим, под цвет разгулявшегося дня. Сестры сияли от счастья. Правда, в этот раз Нине еще больше не понравилась старшая Даша: скошенные книзу уголки глаз, прямой отчаянный взгляд – такого Нина не видела ни у кого из детей. "Уголовница, – думает она. – Колония по ней плачет". Впрочем, на долгие раздумья времени все равно не оставалось: девочек завернули в пуховики, каждый как минимум на два размера больше, чем нужно, натянули на уши фланелевые шапки и повязали шарфы.
– Куклы, – улыбнулась заглянувшая в группу нянечка. – Вот повезло засранкам!
Нина тоже поднялась и надела пальто.
– Пора нам, – сказала она Луису и Марии. – А то вечер скоро, в Москву приедем ночью.
– Да-да, – согласилась Мария, – мы уже.
В дверях Нина столкнулась с директрисой Еленой Ильиничной.
– Счастливого пути! Дай вам бог успехов, радостей! – энергично кивает директриса и прощально машет испанцам пухлой короткопалой ручкой, – в этот миг Нине становится совершенно ясно, что приятный конверт Ксения отдала ей еще в Рогожине.
– Это тебе, Ниночка. Держи, – и Елена Ильинична протянула Нине сложенный пополам листок бумаги.
– Что это? – Развернув листок, Нина увидела два телефонных номера, начирканные иссякающей фиолетовой ручкой.
– Телефоны. Сверху мой, а внизу Танин, медсестры нашей. Это код Конькова. Если что – звони.
– Большое спасибо, Елена Ильинична, – улыбнулась Нина и сунула листок в карман. – Позвоню, если что.
За время, которое прошло после суда, солнце разошлось и основательно подогрело землю. В один миг зима отступила. С козырька над крыльцом капало, тонко звеня. В воздухе пахло березовым соком, а простор за оградой детдома было так велик и прозрачен, что Нина чуть не прослезилась.
Расселись в "баргузине": Виктор за рулем, Нина на переднем сиденье, как сидела всегда, если не было Ксении, испанцы и девочки позади в салоне с двумя рядами кресел. Витя повернул ключ зажигания. На крыльцо выбежали дети, закричали им что-то вслед, замахали руками. Нина прильнула к окошку, улыбнулась и тоже помахала в ответ. Только беззубого мальчишки со шрамами на голове в тот раз почему-то не было видно: не выскочил на крыльцо, не погнался за отъезжающей машиной, не заорал Нине вслед своим хулиганским голосом.
– Ну, с богом, – сказал Витя.
Он всегда так говорил, когда забирались в глушь и пора было возвращаться. Шутка ли: надвигался вечер, а впереди лежало много километров обратного пути.
"Как же хорошо, – думала Нина, расстегивая пальто и устраиваясь поудобнее. – Сестер пристроили, испанцев осчастливили, деньги заработали, а теперь домой".
Даже усталость этого дня была ей приятна. Усталость предлагала выбор: можно спать, откинувшись на сиденье и сквозь сон, на расстоянии вытянутой руки ощущая надежность и сосредоточенность Вити, а не хочется спать, можно просто тихо сидеть, любуясь из уютной капсулы микроавтобуса, как горит синеватый простор, как к вечеру сквозь синеву отчетливо проступает фиолетовое и серое.
Над полями взошла большая, в полнеба луна, похожая на воздушный шар. Потом луна поднялась выше и сжалась в детский кулачок. И все события этого дня, особенно его благостной послеполуденной половины – поля, похожие на застывшие озера, бешеное солнце, мигом растопившее тротуары; добродушное, с хитринкой, круглое лицо директрисы Елены Ильиничны, на котором ясно читалось, что конверт давно уже лежит в ее дамской сумочке самого отборного рогожинского фасона; смутная тревога за мальчишку со шрамами, пылающие капли, летящие с крыш, косенькие мордочки девочек – все это соединилось в нежный полнозвучный аккорд, который словно пытался разбудить Нину от непонятного сна.
День уже сделался ночью, сумасшедшее сияние погасло, луна стала обыкновенной и поднялась высоко над лесом, поле осталось позади, и кругом чернели стволы деревьев, а Нина все размышляла, что это был за аккорд с таким глубоким нежным звучанием и от какого наваждения он пытался ее разбудить…
Витя включил радио, заиграла музыка.
И вдруг Нина различила странный шум, идущий вразрез с ее задумчивым настроением – тихие, приглушенные звуки борьбы и протестующий шепот: сначала сдержанный, с увещевательными интонациями, затем все более громкий и испуганный.
А потом раздался визг. Так не умеют визжать испуганные или охваченные восторгом дети: звуки, доносившиеся из темноты салона, были животные, обезьяньи. Нина обернулась и потеряла дар речи: косенькие девочки, скинув с себя шапки и куртки, яростно молотили кулаками Луиса и Марию.
– Вы чего? – строго спросила Нина. – А ну сели на место!
Но сестры не уловили гневных интонаций в ее голосе – они не обратили на Нину внимания. Луис пожал плечами и виновато улыбнулся, отталкивая от себя цепкие ручонки и надеясь обратить все в шутку, но Мария совсем перестала следить за лицом, ее круглый добродушный рот приоткрылся от ужаса.
– Нина, – простонала она, – что это такое? Скажи им, чтобы они перестали.
Витя подъехал к обочине, машина остановилась. Нина спрыгнула на подсохший асфальт, открыла заднюю дверь, забралась в салон.
– Быстро успокоились! – рявкнула она, подражая нянечкам из детдома.
Но сестры не перестали визжать и даже не повернулись к Нине. Тогда она схватила старшую, встряхнула и усадила возле окна, потом то же самое проделала с младшей. От неожиданности дети затихли.
Не зная, что еще предпринять, чтобы помочь испанцам, Нина вернулась на свое место рядом с Витей.
– Девицы-то наши как разошлись, – пробормотала она.
– Слышу, – усмехнулся Витек. – Ну ничего, приедут в Москву – успокоятся.
Однако успокаиваться сестры не собирались: через несколько минут визг раздался с прежней силой. В машине было темно, салон освещали только фары встречных автомобилей. Нина повернула голову и пристально всмотрелась в зловещие сумерки позади: Даша мертвой хваткой вцепилась в запястье Луиса, а Аня самозабвенно драла когтями грудь и шею Марии. Луис отдувался, словно тащил на себе что-то очень тяжелое, на его бледном лбу выступили капли пота, а Мария, зажмурившись и втянув голову в плечи, старалась уберечь от острых коготков глаза.
Нине хотелось зажать уши, чтобы не слышать звериное сопение и возню на заднем сиденье. Она уже не пыталась вмешаться.