Она промолчала. Мишаня смотрел на нее, требуя ответа, мне слышно было его пьяное сопенье. Как не вовремя он затеял этот спор, как бы теперь его утихомирить – только и успел я подумать, как в следующую минуту что-то темное метнулось слева от меня, и тихо вскрикнула Лия. Я увидел, что Мишаня держал ее за горло, прижав голову к спинке сиденья. На мгновенье время как будто остановилось, и перед глазами у меня поплыла картина словно в замедленном кино: вот руки у Лии медленно сползают с руля, вот мы накреняемся вправо, ползем, цепляясь за камни, а потом вдруг подпрыгиваем и несемся быстро-быстро куда-то вниз… Я очнулся, схватил руль.
– Ты что делаешь?! – заорал я на Мишаню, который вместо того, чтобы отпустить Лию и помочь мне выровнять машину, зачем-то полез вперед, мне под руку.
– Телефон хочу посмотреть… – прохрипел он.
Я ударил его кулаком. Другой рукой вздернул ручной тормоз. Машину качнуло и повело кривым зигзагом по мокрой дороге. В руках у меня запрыгал непослушный руль. Нас тащило неизвестно куда. "Только бы не встречная машина", подумал я, мы не смогли бы увернуться от удара. Но света фар впереди, кажется, не было. Вокруг вообще не было ничего, кроме тумана.
Сверху на нас обрушились ветви деревьев. Мы продирались сквозь них, подскакивая на кочках или камнях – стало ясно, что мы съехали с дороги. Прутья, листья с треском ударяли в лобовое стекло и скрежетали дальше по крыше. Мы могли бы оказаться в их сетях и встать, но, как назло, наша машина была сильнее и мощно таранила нас дальше.
Внизу раздался тупой удар. Машина встала. Я боялся пошевелиться – вдруг она тронется снова. Потом осторожно открыл дверцу: мы стояли посреди стволов и высокой травы, уперевшись бампером в поваленное дерево. Слава богу, нас остановило до начала скользкого покатого склона… Я вышел, чтобы отдышаться.
Сердце стучало, в голове творилось черт знает что. Мне хотелось одного – хорошенько отмутузить Мишаню за все, что происходило сейчас со мной. Резким движением я распахнул заднюю дверь, намереваясь вытащить его на свет божий и набить ему морду прямо здесь, в лесу. В потолке зажглась лампочка, осветив салон. Мишаня мешком лежал между сиденьями, на лице у него была кровь. Алина тихонько плакала, сжавшись в углу. Я посмотрел на Лию, она сидела, закрыв руками лицо, и, наверно, тоже рыдала.
Я тронул Мишаню за плечо, развернул к себе. Он тут же пришел в себя и забормотал:
– Что, уже приехали? Я, кажется, заснул… Где мы? Что-то я не пойму… Ребят, а что происходит-то? Мы почему не едем? Лех, ты что на меня так уставился? Мы почему не едем?..
Я передумал бить его.
Закрыл дверцу, обошел машину и сел за руль. Лия, ничего не говоря, послушно скользнула на пассажирское сиденье.
Я стоял на крыльце и курил. Все тело мое тряслось и дрожало изнутри, но на этот раз не от холода. Я еще не испытывал радости и не вполне даже осознавал, какая беда могла с нами случиться и не случилась; я еще говорил, отвечал, шел к дому и открывал дверь, но делал все как во сне, а сам будто был не здесь, а где-то в стороне, и смотрел на себя откуда-то сверху. Все пережитое еще бурлило во мне, я никак не мог успокоиться и поверить, что все позади, и чувствовал себя так, словно в следующую минуту должен буду снова собраться и бросить все силы для чего-то, для какого-то спасения. Разум говорил мне, что все закончилось и что мы вернулись домой целы и невредимы, но сердце ходуном ходило от волненья, из головы не шел страшный непроглядный туман, охапки веток, свет мокрых фонарей, размытая неясная дорога…
Кажется, я впервые и сам был бы рад поболтать с кем-нибудь, да хоть с Мишаней, только бы не стоять тут одному, но Мишаня давно уже храпел в пьяном забытье – он снова заснул по пути домой, а когда приехали, очнулся, выскочил из машины первым и побежал, шатаясь, к дому, забыв, что у него не было ключей. Лия открыла ему дверь. Через некоторое время послышались его громкие возгласы, несколько раз у них что-то падало, стукалось об пол, Алина вздрагивала и с тревогой поглядывала на их окна, но вскоре там все затихло, свет погас. Мы увидели, как в темноте неслышно открылась и затворилась дверь – это Лия вышла из дома. Тень ее мелькнула на дорожке и стала спускаться вниз.
– Ну вот куда она собралась среди ночи, – тихо заворчала Алина. – Мало нам приключений, что ли, на сегодня… И что за дурацкая привычка? Обязательно ей надо выйти перед сном… Здесь-то зачем одной ходить? Мало ли что… Алеш, – она потерлась о мое плечо.
– Что?
– Сходи за ней, а? Мишаня храпеть будет до самого утра, его теперь из пушки не разбудишь. А она будет вот так ходить всю ночь под дождем, я ее знаю… Ну пожалуйста, я тебя очень прошу… Сходишь? Чтобы ничего не случилось. А то я волнуюсь…
Я пообещал, все еще не думая, все еще во сне.
– Побудь с ней там, на улице, а потом проводи ее домой. Ладно? Она тебя послушается. А то я спать не буду, зная, что она там одна где-то ходит.
Алина чмокнула меня и побежала в душ, согреваться.
Как быстро она пришла в себя, как будто ничего и не случилось! Вот она уже снова думает о горячем душе, о чае, о завтрашнем дне, и привычно беспокоится о сестре. Я не стал удерживать ее – не успел, да и неловко мне было признаваться ей в том, что сам я был все еще взволнован, что все тело мое содрогалось и что мне хотелось посидеть с ней, успокоиться, побыть вдвоем… Я даже был готов к тому, что она бросится мне на шею, расплачется, а я стану ее прижимать ее к себе, утешая – разве не так обычно ведут себя люди после сильных переживаний? Или обнимет меня со словами восхищения и благодарности – все-таки я только что спас наши жизни… Но Алина исчезла, а я остался стоять. Голова моя не соображала. Я не знал, что делать: бежать за Лией, будить Мишаню, плюнуть на все и идти спать? Нет, заснуть я бы не смог – внутри у меня все тряслось и ходило ходуном, перехватывало дыхание, в груди то сжималось, то гулкими ударами раскачивалось сердце.
Алина сказала идти за Лией. Но что я ей скажу? Не могу же я приказать ей идти в дом, к мужу?..
Я вышел на крыльцо, выкурил одну за другой, кажется, три сигареты, но лучше себя не почувствовал, даже стоять не мог спокойно, все ерзал на месте, то спускался на землю, то вставал на ступени, наклонялся к перилам, хватался за голову и закрывал руками лицо. Мне хотелось убрать из головы преследовавшие меня картины, но они словно вцепились в меня и не отпускали; мне все казалось, что я снова за рулем, что машину несет неведомо куда и что мы вот-вот свалимся с обрыва – наваждение какое-то. Я тряс головой, стонал и чертыхался, оглядывался кругом, распахивая глаза и убеждая себя, что я дома и что все кончено, но в черной темноте вокруг меня не было ничего, ни одной живой души, не с кем было и словом перекинуться, и меня снова затягивало в переживания, все повторялось по кругу. Голову сдавливало тисками, я рвался куда-то и в то же самое время стоял как пень, не в силах сойти с места, будто прирос к этому крыльцу. Куда идти, что делать? Никого кроме меня не волнует произошедшее, с обидой думал я, представляя крепко спящего Мишаню и Алину, шумевшую в душе водой… И продолжал проживать какое-то странное и мучительное чувство, стоя один в темноте. Начинала болеть голова, и тоже непривычно, странно, не вся целиком, а в одном только места у правого виска, как будто кто-то воткнул туда металлический штырь и медленно проворачивал его.
Вспомнив, что в кухонном шкафу у нас оставалась бутылка виски, купленная мною в супермаркете, я на мгновенье приободрился. Зашел в дом, откупорил бутылку, пошарил вокруг, но не нашел, куда Алина убрала стаканы, и выпил прямо из горла столько, сколько мог. Вышел на улицу, отпил еще. И, повинуясь какому-то наитию, решительным шагом пошел вниз.
Я быстро нашел Лию; она стояла, прислонившись спиной к стволу голого, почти без листьев дерева, освещенная струей света от верхнего фонаря. Так же, как недавно мы с Мишаней, она, вероятно, прогуливалась по аллее перед домами, а теперь стояла, задумчиво скрестив на груди руки. Увидев меня, она как будто не удивилась, вышла из-под дерева навстречу мне и встала, ожидая, когда я подойду к ней со всей своей решительностью и одновременно растерянностью – я понятия не имел, зачем шел и что намеревался сказать.
Как только я оказался рядом, она легла мне на грудь, уткнувшись в меня своими кудрями, локтями, руками. Я обхватил ее за плечи, и мы стояли так, обнявшись и не произнося ни слова. Потом она подняла на меня медленные продолговатые глаза и прошептала:
– Я так испугалась там… Господи, если бы не ты… Спасибо тебе… Ты знаешь, что ты спас нас всех сегодня? Если бы не ты…
Она прижалась щекой к моей толстовке и закрыла глаза. Я обнял ее, успокаивая.
Я и сам почувствовал, как ознобливый холодок пробежал снизу вверх по моей спине, в плечах заломило и передернуло, задрожали руки. Страх, который я испытал во время этой злополучной поездки, поднялся во мне с новой силой, со всей остротой и ясностью задвигались в душе пережитые чувства – и злость на Мишаню, и беспомощность, и какая-то жалость к себе, от которой к горлу подступил ком, и слезы собрались в глазах. Я весь сжался, обхватил покрепче Лию и, наверно, даже всхлипнул от избытка чувств. А в следующую минуту меня как будто что-то отпустило; пружина разжалась, и все встало на свои места. В голове прояснилось, словно кто-то согнал с нее все мрачные картины, я поднял голову к небу и задышал, только теперь ощутив приятную чистоту ночи, прохладный и ласковый воздух, будоражащую свежесть этих мест. Глаза мои только сейчас по-настоящему открылись, туман, стоявший передо мной, исчез, тиски, сжимавшие голову, пали, рассыпавшись словно яичная скорлупа, и я увидел свободное горное небо и нежные звезды вдалеке. Не было больше никакой черноты; стояла тихая ночь, отовсюду веяло спокойствием и простором. Счастье охватило меня, я вдруг понял – нет, не понял, а только почувствовал всем сердцем – счастье! И, удивленный, стал выдумывать ему причины: это оттого, что мы избежали гибели, и оттого, что я мог бы гордиться собой, и еще оттого, что я должен быть благодарен судьбе за это… Вот оно откуда, это счастье… Почувствовав, что творится со мной, Лия снова посмотрела на меня, выглянув из-под моих объятий. Глаза ее повлажнели, но смотрели с улыбкой, она чувствовала то же, что и я. Мы смотрели друг на друга, с глупыми улыбками на лицах, с горько-счастливыми слезами на глазах, пока не захихикали – тихо, тайком, словно кто-то мог нас услышать, – смеясь самим себе и своему счастью…
– Ты пил виски? – шепотом спросила она.
Тут только я сообразил, что от меня, должно быть, разило алкоголем. Не успел я ничего ответить на это, как понял, что в руке у меня до сих пор была зажата бутылка. Я убрал руки с ее спины и, чуть не сгибаясь пополам и клокоча от хохота, показал ей ее. Она тоже засмеялась и жестом позвала меня за собой. Мы пошли к одному из домиков. Я думал расположиться на крыльце, но она потянула меня куда-то, и мы вдруг оказались внутри.
– У тебя есть ключи? – удивился я.
Она покачала головой.
– А-а, – догадался я, – здесь от всех дверей одинаковые ключи, да?
Нет, опять не угадал.
– Мы что, взломали чей-то дом?
Я сам засмеялся своей шутке. Мы все еще разговаривали шепотом, хотя здесь, конечно, никто не мог нас слышать, и вся эта таинственность, игра ужасно меня веселили; напряженность последних часов стала, наконец, отпускать, к тому же, начал действовать виски, выпитый на пустой желудок. Меня захватила пьянящая радость, и я ни о чем уже не мог думать всерьез и только наслаждался этой внезапно возникшей во мне легкостью.
Мы сидели на кровати и пили виски, передавая бутылку друг другу. Свет мы не зажигали – может, его и не было в доме, – так и сидели в темноте, довольствуясь блеклым лучом фонаря, косо лежащим на полу в передней, и шептались точно подростки, притаившиеся от родительских глаз.
– У меня там вся жизнь в голове пронеслась… И знаешь, что интересно? Почему-то я не подумала о детях. Странно, правда? Сейчас вот думаю, как же так? Получается, я за них не переживаю? А я правда, за них не слишком переживаю… Может, это эгоистично с моей стороны, но у них есть бабушки, они позаботятся, если что… Я за себя испугалась. Понимаешь? За себя. Так страшно вдруг стало, что не успела ничего… Хотя почему – ничего? Что такое – это ничего? А у тебя как? Ты о ком подумал?
Я пожал плечами.
– Нет, вот ты скажи, ты о жене своей подумал? Только честно. Нет? Нет?!.. И я о Мише тоже…
Мы захихикали, наклонившись головами друг к другу, как будто в этих словах и впрямь было что-то смешное.
– Вот интересно, да? Живешь с человеком столько лет, а в такой момент почему-то даже не вспоминаешь о нем. Почему так?
Она скинула обувь и забралась на кровать с ногами, уселась по-турецки, выставив в стороны острые коленки. Я потянулся и открыл дверцу шкафа, как я и предполагал, там лежал свернутый шерстяной плед – все здесь было как в наших домах – и протянул ей. Она уютно завернулась в него и села, словно маленькая пирамидка, глядя на меня блестящими глазами.
– Я думала только о Манеле, – сказала она.
– О чем?
– О Манеле. Его зовут Манель.
Теперь я понял, о ком она говорила.
– Может, это и нехорошо, но могу признаться, что я думала только о нем. Я вообще о нем только и думаю… Разговариваю с ним, даже когда он далеко. Все остальное не имеет значения… В тот момент, когда мы заехали в лес и я подумала, что это конец, у меня только одна мысль промелькнула в голове – как жаль, что я не успела побыть с ним подольше, ведь мы только собираемся начать новую жизнь, а тут вдруг – раз! и нет ничего больше… Как же так? Почему? За что? А еще я подумала – уже потом, когда стояла там, у дерева и ждала тебя – что вот это и есть жизнь…
– Подожди, подожди. Ты сказала – ждала? Ты ждала меня?
– Ну да, а что?
– Но откуда ты могла знать, что я приду?
– Подожди, дай договорить. Я подумала: вот это и есть настоящая жизнь. Понимаешь, обычно ведь все время ждешь чего-то, надеешься, что вот-вот что-то решится, что-то изменится, дети подрастут, мама здесь обживется, привыкнет, муж образумится… И тогда начнется настоящая жизнь, настоящее счастье. А теперь я вот что думаю – какая ерунда все эти глупые надежды! Нельзя жить надеждами, понимаешь? Нельзя! Нельзя ничего откладывать на потом… Ты почему улыбаешься?
Я и сам не знал.
– Ну-у, – она толкнула меня в плечо кулачком, будто бы обидевшись. – Хватит смеяться! Я тебе о серьезных вещах, между прочим, говорю.
– Извини. Я слушаю, слушаю.
– Так вот, понимаешь, – снова пылко заговорила она, – я не хочу больше ждать. Я точно все решила сегодня – не буду больше ждать. Этот случай сегодня мне как знак, понимаешь? Знак свыше. Нельзя больше ждать. Хочешь жить – живи, хочешь любить – люби, понимаешь?..
Она продолжала говорить, с жаром, с воодушевлением, я смотрел на ее возбужденное, переполненное чувствами лицо и думал, что прекрасно ее понимаю: после всей этой истории и в моей душе что-то перевернулось, словно какой-то отрезок пути был пройден и завершен, хотелось поставить точку и идти к чему-то новому, вперед. Я и сам стал жаждать действий и каких-то перемен, мне вдруг захотелось сделать что-нибудь эдакое, что-нибудь неожиданное, взять да и предпринять что-то – я пока не знал, что именно. Вероятно, и она чувствовала то же.
– Я хочу быть с человеком, которого люблю. Разве это неправильно? Плохо? Хочу жить с ним. Может быть, родить от него ребенка. Разве я не имею на это право? – горячо вопрошала в темноте Лия.
– Что же ты собираешься делать? – поинтересовался я.
Она устремила на меня горящие глаза, на секунду задумавшись о чем-то.
– Разводиться? – подсказал я.
– Да. Разводиться, – с решимостью произнесла она. – Только не так, как думает он. Понимаешь, если просто разводиться, я останусь без ничего. Он не даст мне ни копейки денег, я его знаю. Еще и детей заберет. Не потому что они ему нужны, а просто, чтобы насолить мне.
– Почему, вы ведь женаты официально, и делить все должны пополам?
Она усмехнулась.
– Такой человек, как он, никогда не будет делить ничего пополам… Тем более, его доходы никак не докажешь. Он скажет, что получает три копейки и делиться ему нечем – и все. Я так не хочу. Я хочу половину всех его денег. И я их получу… Я знаю, сколько у него денег, пусть сказки не рассказывает…
Я не собирался спрашивать, что она задумала, но она стала рассказывать сама, может, потому ей необходимо было поделиться своими мыслями хоть с кем-то, а может, она втайне надеялась, что я приму ее сторону и стану ей помогать – не знаю, я не придавал этому значения и слушал ее вполуха, думая о своем.
– Меня здесь познакомили с одним очень знающим человеком, адвокатом, – говорила она, – и он предложил такую схему…
Я выпил еще виски и растянулся поперек кровати.