– Да ладно тебе, не переживай ты так. Бабы, они же такие, сегодня одно, завтра другое. Передумает еще! Сама к тебе прибежит.
Это меня не успокоило.
– Честно говоря, это Лия во всем виновата. Напридумывала там бог весть чего. Говорит, что ты решил за ней приударить, представляешь?
Я замер на месте. В тишине звонко щелкали Мишанины семечки. Он не сводил с меня сверлящего взгляда. Прошло несколько минут. Я ждал, что еще он скажет, а он все смотрел и смотрел, и наконец ухмыльнулся:
– Ха! Нет, ну кто в это поверит? Это ж как надо в людях не разбираться, чтобы в это поверить! Я что, не вижу, что ли, как ты по Алинке сохнешь? Да и вообще, если бы ты хотел за ней приударить, я бы это с первой секунды просек. Но она же меня за дурака держит! Она же думает, я с головой не дружу, вот и выдумывает всякую чушь, чтобы меня позлить. И чтобы поссорить меня с моими друзьями.
Он присел на кровать, и его лысая голова оказалась прямо передо мной.
– Я, знаешь, что думаю, Лех? – он поймал мои глаза и посмотрел в них так пронзительно, что у меня волосы на затылке зашевелились. Я все еще не понимал, говорит ли он серьезно или все это только прелюдия к главному разговору.
Он отсыпал себе новую порцию семечек и встал.
– Я думаю, она все выдумала, чтобы следы замести. Точно тебе говорю! Я-то сразу понял. Я ж ее как свои пять пальцев знаю! Хочешь, я скажу тебе, как она рассуждала? Она рассуждала так: сейчас я этих двух петухов натравлю друг на друга, и пока они будут разбираться, я втихаря свои дела поделаю. А что? Отличный план! Как, по-твоему?
Я посмотрел на него с недоверием. Глаза у Мишани блеснули, и он с азартом стал объяснять:
– Это называется перевести стрелки. Понимаешь, да? Она узнала, что я на ее хахаля нацелился, и решила на тебя все повернуть. Пусть, мол, Мишаня пока этим займется, а моего оставит в покое. Нет, ну ты представь, дело-то не шуточное. Ты – почти уже наш зять, можно сказать, свататься едешь, и тут вдруг такое! Я бы, сам понимаешь, этого не потерпел. Алинка бы тоже здорово расстроилась. Тут, видишь, одним махом и меня можно отвлечь, и Алинку подключить. И даже тещу! Анфиса Александровна, кстати, очень тобой недовольна.
– Кто? – прошептал я.
– Анфисочка Александровна! – он хлопнул меня по плечу. – Леха, это имя надо заучить как отче наш. Это наша с тобой теща. Рекомендую не испытывать больше ее терпения и начинать знакомство с ней как-то по-другому. Меня, конечно, тебе уже не обогнать, я всегда у нее в любимчиках буду, но ты неглупый мужик, глядишь, тоже что-нибудь сочинишь, чтобы тещу очаровать.
Он пробыл у меня до десяти. Как это всегда с ним случалось, он быстро забыл о моих проблемах и перешел на то, что интересовало его самого. Стал снова говорить о работе и попытался назначить мне встречу в Москве, потом рассказал о том, что еще ему стало известно о Лии и ее любовнике, впрочем, тут не было ничего нового, как и раньше, его он ругал, на чем свет стоит, ее грозился наказать, а меня спрашивал:
– Лех, ну скажи мне как мужик мужику…
При этом вид у него был такой, будто он был здесь ради меня, время от времени он трепал меня по плечу и ободрительно произносил:
– Ничего, Леха! Прорвемся! Не из таких окопов живыми выходили! Нас так просто, голыми руками, не возьмешь!
А когда в один из таких моментов я поблагодарил его за помощь и предложил не терять больше времени и отправляться домой, он с серьезным лицом возразил мне:
– Ты что, как я тебя оставлю? – и снова принялся за свое.
Я еле его выпроводил. А утром я уехал в Марбелью.
Апартаменты моего друга располагались в местечке Пуэрто-Банус. Как только я вышел из такси, я понял, что друг мой ничуть не преувеличивал, когда заверял меня, что обзавелся недвижимостью в одном из самых пафосных уголков мира: вокруг меня стояло такое количество припаркованных бэнтли, феррари и ламбаргини, что поначалу я подумал, что здесь, должно быть, проводится какое-то специальное мероприятие. Нигде еще мне не доводилось видеть такого скопления роскоши в одной маленькой точке, как на центральной набережной Пуэрто-Бануса, которую здесь называли мариной. В гавани стояли сотни яхт, сплошь новенькие и дорогие – иные здесь и не швартовались; дорожки к ним закрывали низкие металлические ворота, доступные только хозяевам, прохожим же оставалось лишь любоваться длинными белыми рядами с берега или, невзирая на палящее солнце и ветер, отправиться на пирс, чтобы осмотреть эти великолепные лодки со стороны моря. Некоторые из них поутру упархивали в открытое море и возвращались только к вечеру, на закате, другие наоборот, уезжали в ночь, громыхая музыкой и светясь в темноте разноцветными огнями, но большинство стояло здесь, и с берега хорошо было видно, как хозяева и их гости вальяжно сидят в шезлонгах и плетеных креслах, о чем-то разговаривают, потягивают вино, загорают или любуются заходящим солнцем. Публика на главной улице не переводилась ни днем, ни ночью. Допоздна были открыты двери помпезных бутиков с одеждой самых известных марок мира, сверкали драгоценностями витрины ювелирных магазинов, до утра гудели бары, клубы, рестораны; еще не пресытившиеся толпой курортников официанты бегали наперегонки и пели песни, празднуя удачное начало сезона. Здесь же, вдоль марины, ездили автомобили. Романтичные кабриолеты и резвые спортивные кары медленно проплывали сквозь толпу, словно нарочно давая себя рассмотреть, а случайному прохожему, впервые увидевшего такую роскошь своими глазами, успеть припасть к капоту и сфотографироваться; нередко номера на них были выведены арабской вязью – одни прибыли сюда на пароме из соседнего Марокко, другие из иных восточных стран; говорили, что за рулем частенько оказывались, ни много, ни мало сыновья арабских шейхов, богатых настолько, что ювелирные магазины в такие дни закрывались для посетителей и работали только на них. И впрямь, среди всеобщего гомона я неизменно слышал резкую и громкую арабскую речь. Но и русских тут было немало. Среди разновозрастных, богемного вида дам, с самого завтрака щеголяющих бриллиантами на полуголых, загорелых и намасленных телах, нет-нет да и раздавалось русское словцо. Русскости этому солнечному испанскому курорту добавлял и памятник на центральной аллее, подаренный нашим культовым скульптором и изображающий отца-основателя этого местечка, Хосе Бануса. Мне рассказывали, что испанцы, не привыкшие к нашему размаху, жаловались на выдающиеся габариты скульптуры и прозвали странную фигуру, стоящую на высоком пьедестале, простерев обе руки к морю, "русским, впервые в жизни увидевшим море".
Жизнь в Пуэрто-Банусе дышала шиком и удовольствиями. В компании моих друзей, уже неплохо ориентирующихся в этом праздничном веселье, я быстро отвлекся от своих переживаний. Тяжелые мысли выветривались из головы, стоило мне только выйти к гавани, посмотреть на яхты и задышать свободным и беззаботным воздухом этой дольче виты. Если нужно было взбодриться, я окунался в море, а потом долго шагал вдоль пляжа по бесконечной, многокилометровой аллее, покрытой деревянным настилом, устав, садился выпить чего-нибудь освежающего и шел назад. Мне все хотелось добраться до самого конца и посмотреть, что там, но это мне так и не удалось. В одну сторону аллея прерывалась из-за ремонта, дальше надо было идти по горячему песку, и я оставил эту затею, в другую тянулась так далеко, что я так ни разу и не достиг предела. Надо было бы проехаться туда на велосипеде, но я так и не собрался. Иногда ко мне присоединялся один из друзей, и тогда мы стартовали по-спортивному – разминка, а после пробежка – но быстро выдыхались и, ругаясь на жару, забегали в бар пропустить по стаканчику, да там и оставались.
Я ни на минуту не забывал об Алине. Среди темнооких испанок, что не переставали виться вокруг нашей мужской компании, мне все время чудилась она; то здесь, то там мелькали ее глаза, густо подчерненные тушью, ссыпались с чужих плеч волны черных волос, таких же, как у нее. Не то чтобы я мучился и тосковал, но бывало, под утро, когда оставался один, вдруг хватался за телефон и, не получив ответа, отправлял ей длинные бессвязные письма, а как только просыпался на следующий день, тут же жалел об этом. Когда я думал о том, какого мнения она обо мне сейчас, мне становилось не по себе. Я не знал, что заставит ее забыть обо всем и снова быть счастливой рядом со мной. Наша безоблачная московская жизнь с Алиной таяла на глазах, и наши планы на будущее казались мне всего лишь несбыточной мечтой.
Когда через неделю я вернулся в Москву, меня охватили совсем другие чувства. В квартире все напоминало мне об Алине, и я не мог представить себе, как буду жить здесь без нее. Друзья наперебой расспрашивали меня о нашем путешествии. Где мы прятались? Почему не выходили на связь? Я не знал, что им сказать – почему-то в их присутствии наше расставание с Алиной казалось особенно абсурдным, невозможным. Они, пожалуй, не удивились бы, узнав, что мы тайком от всех расписались, но никто не поверил бы мне, скажи я, что мы разошлись. Я сказал, что оставил Алину погостить у сестры, а сам вернулся домой из-за работы.
Отсюда, из Москвы, наша ссора в горах казалась мне какой-то нелепостью, и вся эта поездка к сестре не более чем досадной ошибкой, которую мы оба допустили, она – настояв на ней, а я – согласившись. Я ясно ощутил, что не хочу потерять Алину и должен сделать все, чтобы она вернулась. На следующий день после приезда я написал ей обстоятельное письмо. Я просил ее об одном-единственном свидании. Неужели я не заслуживаю даже того, чтобы встретиться со мной и поговорить, писал я? Ответа не пришло ни на завтра, ни в следующие дни. Телефон ее не отвечал и, по-видимому, было нарочно отключен. Я не знал, вернулась ли она из Барселоны, и если да, где она станет жить, и на что. Она переезжала ко мне из съемной квартиры, которую снимала вместе с подругой, и вряд ли могла бы вернуться туда. Была еще квартира, в которой раньше жила сестра с семьей, просторная и полупустая, но Алина, я знал, не любила бывать там с тех пор, как семейство съехало оттуда. Возможно, она не хотела встречаться там с Мишаней, хотя он обронил как-то в разговоре со мной, что не живет там, а снимает для себя квартиру прямо напротив банка. Работы у Алины тоже не было, она уволилась с места секретарши какого-то скучного офиса, как только стала жить со мной. Реши она уйти от меня и оставить налаженную жизнь, ей пришлось бы начинать все заново. Как она собиралась делать это? Я не представлял. И не хотел представлять… И тем не менее, я начал поиски. Для начала съездил в квартиру, откуда когда-то забирал ее к себе. Как я и думал, там ничего о ней не знали, дверь мне открыл парень, который жил здесь всего месяц и слыхом не слыхивал о прошлых жильцах. К счастью, я нашел в телефоне номера двух Алининых подружек – она как-то звонила им с моего телефона и сохранила их имена. Номер первой, Кати, оказался недоступен, зато с другим мне повезло. Девушка по имени Лена сразу узнала меня, как будто мой номер тоже был у нее записан. Она странно разговаривала со мной, то невпопад хохоча, то намекая на что-то, и я в конце концов догадался, что она все знает про нас с Алиной. Я воодушевился – не иначе, я напал на след, и Алина была где-то рядом. В ответ на мои расспросы хохотушка лишь хохотала и увиливала от разговора так неумело, что только убедила меня в том, что изо всех сил старается не выдать подругу по ее же просьбе. Поняв это, я переменил тактику. Перестал мучить ее вопросами и сам пустился в откровения, признавшись, что страдаю без Алины, что люблю ее и готов сделать все, чтобы только она вернулась. Это подействовало. Хохотушка притихла и с интересом слушала мои излияния. Я уцепился за эту возможность и стал умолять о самой малости – передать Алине письмо, написанное от руки, и еще кое-что важное (я не знал пока, что именно). Она согласилась. Но не успел я обрадоваться, как она перезвонила и отменила встречу.
Я не сомневался, что это Алина отговорила ее. Может, она была сейчас там, с ней? Знать бы еще, где живет эта подружка, подумал я! И еще подумал о том, что по какому-то удивительному стечению обстоятельств я, сам того не желая, теперь веду себя как Мишаня – выслеживаю, вынюхиваю, ищу. Никогда я не был таким, а сейчас как будто заразился от него какой-то болезнью и нет-нет да и подумывал, а не нанять ли мне толкового детектива, который в два счета найдет для меня Алину? Но потом представлял, как какой-то чужой мужик в сером костюме станет следить за Алиной, ходить за ней по пятам, фотографировать ее, читать ее письма, прослушивать ее телефон, и клял себя за эти мысли; уж лучше я сам буду искать ее.
Как же я жалел, что не знал ее адреса! Я мог бы послать ей цветы, мог бы ждать ее у подъезда, ночевать у ее двери или петь серенады, да мало ли чего еще! Но она лишила меня и этой возможности. Я съездил на ее старую работу – вдруг она решила вернуться туда – но в офисе ее едва вспомнили. Долгими летними вечерами я слонялся по кафе и ресторанам, в которых мы бывали вдвоем, в надежде, что и она заглянет туда, но все напрасно. Бывали дни, когда я заходил в пять или шесть мест за один вечер; где-то ужинал, где-то выпивал, а где-то оглядывал посетителей в зале, делая вид, будто меня должны здесь ожидать, и, не найдя знакомого лица, шел на улицу и бродил до утра, пьяный, отчаявшийся, злой.
Так проходило лето. Я много работал, в исступлении схватившись за несколько дел сразу, и это отвлекало меня от мыслей об Алине. Но только днем. Ночами я не мог заснуть, все думал, все прокручивал в голове то, что произошло с нами, снова и снова пытаясь найти какой-нибудь выход. Я не мог свыкнуться с мыслью, что Алина никогда больше не вернется сюда, и все ждал, что она откроет дверь своим ключом и появится на пороге или хотя бы перезвонит. Мне было больно повсюду в доме находить ее вещи, но еще больнее было бы остаться без них. Пока ее вещи лежали на своих местах, я убеждал себя, что все наладится, и жил с ощущением, что Алина куда-то уехала и вот-вот вернется. Ночами напролет я вел с ней нескончаемые беседы, оправдывался, молил о прощении, спорил, объяснял, обещал. Иногда меня охватывала ярость. Черт возьми, думал я, разве я один виноват в том, что случилось? Ведь это она настояла на этой поездке, какие только варианты я ей не предлагал, но она и слушать не захотела! Это она просила меня, чтобы я сблизился с сестрой, постарался понравиться ей. В конце концов, это она отправила меня за ней в ту ночь! Разве моя вина в том, что она совсем не знала своей сестры и не предполагала, на что та способна?
Порой я обвинял Алину в жестокости. Если решила порвать со мной, то так и скажи, сердито рассуждал я посреди ночи, не в силах заснуть, а если надеешься вернуться, то дай мне хоть какой-нибудь шанс загладить вину. Не было ничего мучительнее неведения, в котором я жил. Уж лучше б мы встретились один раз, и она отчитала бы меня последними словами, думал я, в очередной раз ворочаясь в кровати и изнывая от бессонницы.
В конце августа вдруг позвонила Катя.
– Послушайте, – сказала она строгим и очень серьезным голосом, – не знаю, что у вас там произошло, но когда мне звонят шестнадцать раз за неделю, я привыкла перезванивать. Так что случилось?
Я рассказал. Она ответила, что была на море и ничего не знала о нас с Алиной, но обещала разузнать все и перезвонить. Я не очень-то на это надеялся. Сейчас поговорит с подружками и решит не связываться со мной, думал я, но ошибался. Она перезвонила. Голос у нее стал еще задумчивее и строже.
– Послушайте, тут столько всего, давайте лучше встретимся.
Когда она появилась в дверях кафе, я вспомнил, что мы встречались раньше. Я видел ее два-три раза, когда подвозил или забирал откуда-то Алину, и, кажется, однажды она была среди гостей на одном дне рождения, где мы были с Алиной. Лицо у нее было такое же серьезное, как и голос, взгляд серых глаз внимательный и умный. Не знаю, почему она взялась помогать мне, не послушавшись Алину, строго-настрого запретившей ей даже думать о том, чтобы приближаться ко мне. Возможно, из-за того что я успел поговорить с ней до того, как она пообщалась с Алиной, и она поверила в мою версию событий, а может, просто симпатизировала мне.
– Алина очень обижена на вас, – начала она с главного.
– Я знаю.
– Она сейчас в Греции. Вместе с двумя подругами. Они втроем поехали. На две недели.
Наконец что-то стало проясняться. Я узнал, что Алина, вернувшись из Испании, не захотела останавливаться в квартире сестры, как я и думал, а стала жить у одной своей подруги. Лето они решили пожить вместе, обе они собирались разъезжаться на каникулы и друг другу не мешали, а к осени Алина собиралась найти себе отдельное жилье. На какие же деньги, поинтересовался я? Кажется, деньги ей одолжила сестра. А осенью она собиралась выйти на какую-то работу.
– Скажите, вы знаете, когда они возвращаются из Греции? – спросил я.
– В начале сентября.
– А какого числа?
– Не знаю.
– Вы могли бы узнать для меня?
Она посмотрела на меня с сомнением.
– Пожалуйста! Я вас очень прошу… Понимаете, я хочу встретить ее в аэропорту. Буду встречать ее с букетом цветов. И с кольцом, – вдруг вырвалось у меня. – Буду просить ее выйти за меня замуж.
В глазах ее появилось нечто вроде уважения ко мне.
– Я не прошу у вас номера ее нового телефона. Не спрашиваю, где находится эта квартира. Я не хочу караулить ее у дома, не хочу надоедать ей, все это так пошло… Я хочу только одного – чтобы она вышла за меня.
Это подействовало. Мы договорились, что под каким-нибудь предлогом она выяснит дату возращения подружек и даст мне знать. Дальше дело за мной.
В душе у меня снова забрезжила надежда. Мой неожиданный план казался мне на редкость удачным. Я представлял, как удивится Алина, увидев меня, с цветами ожидающим ее в аэропорту, как в тот же миг она забудет обо всем и бросится мне на шею, как я открою перед ней заветную коробочку с кольцом, и это окончательно растопит ее сердце. То, что все это произойдет на глазах у двух ее подруг, тоже играло мне на руку. Лишь бы не передумала Катя, с волнением думал я. Поздно ночью от нее пришло сообщение. Сердце у меня подпрыгнуло от радости, есть же на этом свете умные девушки! В сообщении было указано третье сентября, номер рейса и приписка "желаю вам удачи". Ах, Катя, Катя, счастливо подумал я, танцевать тебе на нашей свадьбе!..
К третьему числу я подготовился так, как будто собирался ехать в загс, а не в аэропорт. Этому немало способствовал мой друг, как раз тот, благодаря кому я познакомился с Алиной. Он был свободен в эти дни – жена его с их маленьким сыном жила на даче у своих родителей, он должен был бывать у них каждые выходные и всякий раз в конце недели выискивал повод, чтобы остаться в городе по каким-нибудь делам. Узнав о моем плане, он стал горячо поддерживать меня и даже вызвался поехать со мной в аэропорт.
– Зачем? Я и сам справлюсь.