Как выяснилось через минуту, предметом наблюдения была та самая дама, на чьей фотографии Бетховен оставил подпись. Довольная тем, что ей удалось получить автограф Маэстро, она, слегка помятая, выбралась из толпы, сжимая в руке заветный фантик от шоколадной конфеты.
Полисмен тут же вцепился ей в руку и потащил к краю сцены. Остановившись и пронзительно глядя на даму, он извлёк из кармана фотографию и продемонстрировал сделанную Бетховеном подпись. Дама всмотрелась, и некрасивое лицо её озарилось радостью.
- Что это значит? - строго вопросил полисмен.
- Как тебе удалось?! - радостно воскликнула дама.
- Что это значит?! - повторил полисмен свой вопрос на тон выше.
- Автограф Бетховена! - не унималась дама. - Я счастлива! Великий, великий композитор!
- Композитор? - гневно и с насмешкой произнёс полицейский. - Полноте, милочка, он никогда им не был, уж вам ли этого не знать! И объясните же мне, в свете сказанного, почему этот господин пишет вам? Дорогой Розе! С любовью!.. Как вы могли поддерживать связь с этим… с этим ничтожеством?! С бухгалтером!
- Но милый… - начала было дама, однако полицейский не стал её слушать.
- Я всегда, всегда знал, что ты мне изменяешь! - воскликнул он, отвешивая женщине тяжёлую пощёчину. Потом бросил ей под ноги фотографию и покинул зал, бросив на ходу:
- Между нами всё кончено.
Обвинитель, тоже с интересом наблюдавший эту сцену, повернулся к Бетховену и укоризненно покачал головой:
- Нехорошо–то как, господин бухгалтер! - произнёс он. И добавил с горечью: - Сколько судеб, имевших несчастье пересечься с вашей судьбой, пошли под откос!
На сцене раздался какой–то шорох и стук. Обернувшись, Бетховен увидел, что это упал Маэстро. Все автографы были розданы, и теперь не стало никого, кто мог бы поддерживать великого исполнителя. Между тем, рука лежащего без чувств музыканта продолжала ритмически подниматься, делать визирующее движение и опускаться, чтобы через мгновенье подняться снова.
- Ну что ж, - произнёс обвинитель, - концерт окончен. Теперь, господин инспектор, вы можете с чистым сердцем препроводить господина бухгалтера к месту казни.
- Да, господин обвинитель, - оживился инспектор, беря Бетховена за руку.
- К месту казни! - горестно воскликнул тот. - Но разве прежде не должно быть суда, разве я не могу пригласить адвоката, разве не имею я право на последнее слово?
- Законами города Штрабаха оговорено, господин Бетховен, - охотно пояснил обвинитель, - что дело об убийстве, особенно совершённом в публичном месте или с особым цинизмом, находится в компетенции верховного обвинителя и может не доводиться до суда, дабы не отнимать у господ судей время на вынесение приговора, который по сути очевиден.
- Однако, господин верховный обвинитель, разве… - начал было Бетховен, но ему не дали договорить:
- Я не верховный обвинитель, - высокомерно произнёс собеседник. - Я обвинитель первого ранга.
- Вот как… - растерялся Бетховен. - Но в таком случае не следует ли донести моё дело сначала до господина верховного обвинителя?
- Господин верховный обвинитель города Штрабаха прекрасно осведомлён о вашем деле, герр Бетховен, - холодно возразил обвинитель. - Приговор уже подписан им несколько минут назад.
- Вот как… - только и смог повторить бухгалтер.
- Да. Верховный обвинитель города Штрабаха господин Ахенштерн лично подписал смертный приговор с пометкой "обжалованию не подлежит".
- Господин Ахенштерн?! - воскликнул Бетховен. - Это был верховный обвинитель?! Почему же вы не предупредили меня? Я подал бы апелляцию.
- Я не обязан этого делать, - высокомерно улыбнулся обвинитель первого ранга. - К тому же, личность верховного обвинителя является неприкосновенной и секретной, во избежание попыток мести со стороны обвиняемых или их родственников.
- Но скажите хотя бы, это был господин Ахенштерн или господин Ахенштерн?
- Господин Ахенштерн.
Бетховен поник и даже не почувствовал, как инспектор увлёк его к выходу из зала, в котором, после их ухода остались только еврейчик, вдохновенно играющий на скрипке Пляс-Пигальский концерт Бетховена, да лежащий на сцене Маэстро.
Во дворе филармонии, куда его вывели, ещё толпились возбуждённые зрители. Крыши близлежащих домов тоже не совсем опустели - видимо, собравшиеся обсуждали недавний концерт. При виде Бетховена, с заведёнными за спину и закованными в наручники руками, по толпе прошёл ропот. Бухгалтер, которому почудилось, что ропот этот обращён ему в поддержку, выпрямился и гордо откинул голову.
Откуда–то явился полисмен, перехватил Бетховена у инспектора и подвёл его к стене, окружающей здание филармонии.
- Угодно ли вам стать лицом к стене и спиной к смерти? - спросил он. - Или предпочитаете встретить смерть лицом?
Бетховен, который до последнего момента сомневался, что его казнят и ждал взрыва недовольства среди зрителей, не нашёлся, что ответить. Повернувшись к толпе он только крикнул:
- Я Бетховен! Слышите? Это я написал Пляс-Пигальский концерт!
- Вы всего лишь жалкий бухгалтер! - закричал инспектор, явно стараясь перетянуть мнение толпы на свою сторону. - Вы даже не умеете играть на фортепиано!
- Убийца и развратник! - добавил обвинитель.
Полицейский достал из кобуры пистолет и повторил свой вопрос:
- Угодно вам обратиться лицом к смерти, или же к стене, господин Бетховен?
Ему явно не терпелось привести приговор в исполнение, как заметил приговорённый. Видимо, ревность ещё глодала его сердце и подбивала к торопливой жестокости.
- Мне всё равно, - гордо отозвался бухгалтер.
- Ему всё равно, - повернулся полисмен к обвинителю.
- Он хочет унизить закон, выразить ему своё презрение! - крикнул кто–то из толпы, и Бетховен окончательно понял, что наблюдатели не на его стороне. Ему показалось, что это кричал тот карлик, господин Ахенштерн. Впрочем, его не было видно за толпой, поэтому Бетховен не мог бы поручиться, что не спутал голос.
- Зачем вы отягощаете свою и без того не малую вину, господин Бетховен? - укоризненно произнёс обвинитель. - Неужели вам так хочется оставить по себе в городе Штрабахе только самую чёрную славу?
Кто–то из толпы бросил в Бетховена камень, но к счастью не попал. Камень стукнулся о бетонную стену и рикошетом ударил по ноге полицейского. Тот зашипел от боли и яростно подтолкнул приговорённого к стене.
- Встаньте уже как–нибудь! - пробормотал он. - Сколько можно всё это тянуть! Неужели вам доставляет удовольствие мучить меня вновь и вновь?!
- Мучить вас? - удивился Бетховен. - Объяснитесь, я не понимаю.
- Ах, полно вам притворяться! - покачал головой полисмен. - Ведь вы же узнали меня, сразу узнали, я уверен.
- Узнал вас? Но… Нет, я даже подозрения не имею о том, кто вы такой. Быть может, меня сбивает с толку ваша форма.
- Кончайте уже! - крикнули из толпы. - Темнеет.
На улице действительно темнело. Поднимался холодный осенний ветер, но даже он не мог остудить пылающие умы и разгорячённые души толпы.
Полицейский торопливо сдёрнул с головы островерхий шлем, вопросительно взглянул на Бетховена. Тот дёрнул губами и покачал головой: нет, он по–прежнему не узнавал.
Тогда полисмен снял китель.
Что–то знакомое почудилось Бетховену, какое–то воспоминание мелькнуло в голове, но он не мог сосредоточиться, уловить его.
- Ну? - улыбнулся полисмен. - Вспомнили?
- Не могу, - покачал головой Бетховен.
- Поторопитесь! - крикнул со своего места понукаемый обвинителем инспектор.
- Скорее вставайте, - засуетился полицейский, - пока меня не уволили со службы. Вы ведь не хотите, чтобы меня уволили, господин Бетховен?
- Нет, не хочу, - отвечал бухгалтер, становясь лицом к стене. - Хотя, мне должно быть всё равно.
- Значит, вы так и не узнали меня… - с сожалением произнёс полисмен, взводя курок револьвера.
- Не могу, - повторил Бетховен. - Напомните хотя бы, при каких обстоятельствах.
- Ну что ж вы так! - покачал головой полисмен, приставляя дуло револьвера к затылку Бетховена. - Ну, вспомните: Пляс-Пигаль… вы напеваете вступление из своего концерта… Какой–то прохожий, думая, что вы просите подаяния, бросает вам под ноги монетку в десять су… Вы улыбаетесь и небрежно поддеваете её носком ботинка… Доходите до двадцать шестого такта, и тут вступает…
- Волынщик! - радостно воскликнул Бетховен.
- Слава богу! - отозвался полисмен и нажал на спуск.
Час спустя всё было кончено, ничто не напоминало о недавно свершённой казни. Тело убрали, смыли кровь со стены. Двор филармонии ничем не напоминал о восторжествовавшем здесь законе. И только осенний ветер забрасывал мостовую жёлтыми листьями.
Город медленно погружался в ночь. Ужинал бараньей ножкой в уютной кухне, при свечах, господин обвинитель первого ранга и рассказывал супруге о событиях дня. В своём кабинете перечитывал протокол по делу Бетховена господин Ахенштерн и в который раз убеждался в справедливости вынесенного им приговора. Дремала перед телевизором, с вязанием на коленях, мадам Пульц. Стояли у кассы № 3 два господина, соединившись головами в узком окошке и подрёмывая в ожидании слесаря, который вот–вот должен подойти и освободить их.
А на своём балконе, в тихом переулке, залитом светом сонных фонарей, полисмен играл на волынке Пляс-Пигальский концерт Бетховена и плакал.
Пропускной режим
1
Иван уже минуты две стоял у турникета и шарил по карманам. Пропуска нигде не было.
- Чёрт, не могу найти, - махнул он рукой. - Может, в кабинете оставил?
- Не могу знать, - строго отозвался вахтёр.
- Ну и ладно, найдётся, - улыбнулся Иван, толкая турникет. Но тот открывался по команде кнопки в будке вахтёра, и поползновения Ивана проигнорировал напрочь.
Вахтёр пошевелил бровями из–за мутного плексигласового окна.
- Попрошу не ломать, эт самое, аппаратуру, - сказал он, подумав.
- Так откройте же, чёрт побери! - не выдержал Иван. Сзади уже роптали торопящиеся покинуть казённую атмосферу, глотнуть свежего уличного воздуха. Они напирали, подталкивали в спину, требуя либо двигаться вперёд, либо освободить дорогу.
- Пропуск?! - изрёк вахтёр.
Не отвечая, Иван попробовал перелезть через турникет, но тот оказался высоковат - не вышло, не та была растяжка.
- Попрошу соблюдать пропускной режим! - строго потребовал вахтёр, угрожающе поднимаясь со стула и выходя из будки.
- Да полноте, милейший, - попробовал Иван пробить вахтёра барской рязвязностью, - давайте хотя бы в конце трудного рабочего дня постараемся избегнуть формалистики.
- Милейшим вы будете называть, эт самое, носильщика в гостинице, проводника в поезде или официанта, когда он притаранит вам скверный бланманже - хмуро отозвался вахтёр. - Ая для вас, эт самое, - гражданин полковник.
- По… полковник?
- Полковник гэ–бэ. В отставке. Заковынец.
- В общем–то, это неважно, - попытался улыбнуться Иван. - Мне просто нужно…
- Важно–неважно - это не нам с вами решать, - не принял улыбку полковник. - А уж что вам нужно, так, эт самое, - немного бдительности. Вы уверены, что с вашим пропуском всё в порядке?
- А что с ним может быть?
- А то, что он мог попасть в руки врага.
- Врага? - поднял брови Иван.
- Освободите, эт самое, проход, люди ждут, - сурово игнорировал полковник Заковынец Иванову усмешку.
Позади действительно уже собрались человек пятнадцать, желающих поскорей покинуть учреждение и очутиться дома (забежав по дороге в "Универсам" за фунтом колбасы или курицей–гриль для ужина на скорую руку).
- Но помилуйте, - Иван решил сменить тон, - господин полковник, мне домой надо. Что же мне теперь…
- Пропуск! - потребовал Заковынец.
- Ну вы же знаете уже! - всплеснул руками Иван.
- Вот и освободите, - равнодушно бросил полковник, переводя взгляд на следующего в очереди: - Так… Угу, проходите… Фотографию, ну–ка… вижу, вижу, эт самое, проходите… Пропуск!.. давайте, давайте…
Ивана оттолкнули от турникета, затёрли. В конце концов, кому какое дело до его проблем. Он отошёл, встал в сторонке, прижавшись спиной к окрашенной в тёмно–синюю казёнщину стене. Стало немного не по себе, грустно - даже тоскливо. Сослуживцы уходили, некоторые знакомцы окликали Ивана, он улыбался и пожимал плечами или делал вид, что не заметил, не услышал оклика.
Через полчаса поток иссяк, последние трудоголики по одиночке тянулись ещё минут десять. Наконец, следующую четверть часа не было никого. Тогда Иван решился, направился к турникету.
Из–за плексигласового окна на него вопросительно уставились полковничьи глаза.
- Пропуск?
- Послушайте, господин полковник, давайте договоримся. Вы меня сейчас выпустите, а я завтра конечно же оформлю себе новый пропуск. В конце концов…
- Предъявите пропуск! - не дослушал Заковынец.
Иван в сердцах сплюнул.
- Мне что делать–то теперь? Ночевать здесь, что ли? Жить?
- А вы не кричите молодой человек, - насупился вахтёр. - Ты мне тут, эт самое, не ори, парень. Моё дело маленькое: есть пропуск - проходи, нет пропуска - посторонись.
- Послушайте, у нас же тут не режимный объект, а вполне себе гражданское предприятие. Ладно бы вы меня не впускали, но не выпускать - это же нонсенс.
- Не надо меня, эт самое, иностранными словами пужать, - усмехнулся Заковынец. - Что такое нонсенс, я знаю, так что…
- Да при чём тут… - развёл руками Иван. - Ну хотите, я карманы выверну, чтобы вы убедились, что я ничего не выношу - ни ластика, ни карандаша, ни чертежа, простигосподи, затворной скобы.
- Ты мне тут провокаций не устраивай, - нахмурился полковник. - И вообще, не мешайте, эт самое, работать, гражданин, идите, идите отсюда, если пропуска не имеете. Здесь без пропусков, эт самое, нельзя.
И он, выйдя из своей будки, не грубо, но настырно вытолкал Ивана с КПП обратно за железную дверь, в коридор. И закрыл дверь на замок.
2
Первую половину ночи Иван провёл в своём кабинете, за работой. От нечего делать закончил чертёж, над которым мучился уже два дня сверх нормы. А тут - со злости ли, от безнадёжности ли - уложился часа в четыре. Потом бродил, как призрак, по всем трём этажам НИИ и придумывал слова, которые бросит в лицо полковнику Заковынцу, когда разрешится эта дурацкая ситуация с пропуском - колкие, насмешливые, вопиющие в своей неимоверной сатиричности слова, которые разом покажут всем - и самому полковнику в первую очередь - его старорежимную глупость.
Благо, Иван не был женат и детей не имел, равно как и родителей, так что дома его никто не ждал, телефона не обрывал, работников больниц, моргов и полицейских участков, которые бы нервничали в столь поздний час от недосыпания и дурацких расспросов, не беспокоил. Он мог сколько угодно бродить по тихим коридорам, поскрипывая половицами, играться с освещением, петь "Степь да степь кругом", курить сигареты (сначала свои, потом, когда свои кончились, - найденные в столе у Санычева), смотреть надоевший телевизор и пить растворимый кофе. Позже, когда захотелось есть, в столах мудрых коллег из числа прекрасной половины человечества нашлись и семечки и чуть подсохшая плюшка и курага и печенья. Столы мужской половины снабдили его почернелой краюшкой сырокопчёной колбасы и банкой шпротов. В общем, у Ивана был пир горой. Не хватило только хлеба и баночки пива. Остаток ночи он провёл в тишине актового зала, во сне, из нескольких стульев соорудив себе подобие ложа.
3
Утром никто и не заметил несколько несвежего Иванова вида, а о вчерашнем происшествии все будто забыли за ночь. Во всяком случае, никто не спросил Ивана, чем всё закончилось вчера, не нашёлся ли его пропуск. Зато Костюкин долго пытал всех, не брал ли кто у него остатки колбасы, припасённые на чёрный день. Иван, конечно, молчал. Сошлись на том, что в институте давно не травили мышей.
"Вот так, - сердито думал Иван, стоя за кульманом, - никому ни до кого нет дела. И ведь все видели вчера, что меня не выпускает этот… этот Закавыка. Вот тебе и коллеги–товарищи–сотрудники. Вот тебе и коллектив. Умри с голоду, а скажут, что это мыши жрут их дурацкую колбасу".
В обеденный перерыв он нашёл в курилке Пряхина, кадровика, подсел к нему. Некоторое время нервно курил, прислушиваясь к тому как Пряхин с громким "ф–ф–фы–ы–ы" выдувает струйки дыма и не решаясь приступить к делу. Чёрт его знает, чем грозит ему утрата пропуска. Не паспорт, конечно, но ведь недаром, поди, полковник, хоть и в отставке, так взбеленился из–за этого кусочка картона. Недаром.
У кадровика оставался уже окурок на пару затяжек, а Иван всё не мог собраться с духом. Наконец, когда Пряхин щелчком забросил бычок в ведро с водой и хлопнул себя по коленям, собираясь вновь окунуться в трудовые будни, Иван вяло произнёс:
- А у меня к вам дело, Сергей Гаврилович.
- А? - покосился на него Пряхин. - Ну так заходи ко мне, Иван. Раз дело. Заходи.
Ивану не хотелось тащиться в кабинет, где Пряхин сразу станет чинушей, функционером, лицом облечённым и всё такое прочее, и в голосе его невольно прорежется холодок официальности.
- Пропуск… - заторопился он. - Я, видите ли… Пропуск мне…
- Заходи, Иван, заходи. Я через пару минут на месте буду, наведаюсь только к заму и - буду. Заходи.
Говорил это Пряхин нервно как–то и тоже, кажется, торопился - избавиться от Ивана, поскорей оказаться в своём кабинете. Ничего не оставалось, как уступить.
Иван долго ходил перед закрытой дверью с табличкой "ОК" - ждал. Обед заканчивался и время уже зашкалило на две минуты за крайний срок, а Пряхина всё не было. Порядки в НИИ были не так чтобы очень уж строгие, но когда минутная стрелка уползла за цифру "2", Иван сдался.
К счастью, в коридоре, на пути обратно в свой кабинет, он встретил Пряхина. Тот стоял у доски "Информация" и читал вывешенные там объявления, списки и схемы спасения на случай пожара.
Увидев Ивана, Пряхин протянул руку.
- Здравствуй, Иван. Как рабочий денёк?
Иван оторопело пожал протянутую руку. "Заработался, бедняга", - подумал про кадровика.
- А я как раз вас ищу, - сказал он с осторожной улыбкой.
- А чего меня искать, - заулыбался и кадровик, - я всегда в своём кабинете. Заходи, поболтаем.
- Да–да, конечно, - проигнорировал Иван отговорку. - У меня к вам дело.
- Заходи в кабинет, Иван, - бубнил Пряхин. - Я всегда на месте.
- Пропуск. Мне нужен…
Но Пряхин не дослушал - вдруг рванул по коридору быстрым шагом, будто вспомнил невзначай о срочном деле. Иван решил не выпускать добычу - пошагал следом.
- У меня с пропуском проблема, - сказал он, когда вошли в кабинет и Пряхин уселся за свой стол, напялил очки, принялся перебирать бумаги и напряжённо смотреть в монитор компьютера.