Пошел с девушкой в ее квартиру и, когда оказался в ванной, остолбенел: на полу лежали бордовые, огромного размера, с оторванными ремешками следы-шлепки. Видно, у молодой и симпатичной брюнетки любовник - снежный человек с гор Памира, поймать которого ученые не в силах, но которого умудрилась выудить из ущелья очаровательная мисс Сюрприз.
Опупевший, стоял перед шлепками, не решаясь на них ступить, и конец моей кукурузины, павший духом, угрюмо свернулся в испуге и прижался к мошонке…
Переборов охладивший меня испуг, шагнул на шлепки, разделся и встал в ванну, пустив из крана журчащий поток теплой воды…
"Снежный человек, снежный человек, - мысленно заговорил с хозяином шлепок, - хоть и небывалой ты для мужчин высоты, но потягаюсь с тобой на выносливость: васильевскомосковские - не подведут! Да и не все у тебя, вероятно, в порядке, если притягательная мисс Сюрприз обалдела от моей кукурузины… Наверное, прячась от людей - и от женщин, о Господи! - в студеных отрогах Памира, ты простудил лохматое диво, и оно кашляет и сутулится, вползая в темницу пригласившей меня резвой газели…"
Мисс Сюрприз так искусно двигала своим телом, что мой вулкан часто попадал не в ту квартиру, и я иногда спрашивал мисс, где ОН? Сюрприз, целуя меня, любовно обманывала, целеустремленно ведя ЕГО по темным закоулкам продолжения женской души.
Впервые в туза ОН попал случайно - Оленькиной полупьяной подруге Ирине, и она грубовато, с неземным удовольствием запела: "Не-е в ту-у-ю-ю, не-е в ту-у-ю-ю, а ря-я-до-о-ом, во-о дру-у-гу-у-ю-ю". А мне было так блаженно-блаженно, и не вдыхая выпалил: "Нет, уж квартиру менять не буду!"
До третьих петухов пил с черноглазой пиво на старинной кровати, так и не осмелившись заикнуться о снежном человеке, а когда уходил, она подала мне клочок бумаги с номером ее телефона.
Жизнь моя - разврат. А как объяснить слово "разврат"? А-а-а, вот, наверное, как: разврат - это раз в рот, раз в зад. Точно! Боже, не хочу разврата, хочу любить и жить только с одной соседкой Ниночкой!
Меняются времена года, меняется у людей одежда, но не меняются женщины и не ослабевает потенция у меня.
Ох эти подруги Вики! За свою жизнь они тяжелее ложки и толще хера ничего в руках не держали и гордились этим, говоря: "Мы созданы для любви".
Как-то, возвращаясь домой от Татьяны, обратил внимание на мужчину в черном костюме: он шел за мной, держась невдалеке, и проводил до самого подъезда. Слежка? А может, нам с ним было просто по пути?
Неужели полностью исцелился от своей болезни, Господи, неужели?
Но - по порядку.
Месяца два назад раздался звонок. Я отворил двери. На площадке стоял высокий, здоровенный мужчина в сером костюме, с черным дипломатом.
- Можно? - спросил он, внимательно меня рассматривая.
- Заходите, - ответил я.
- Тебя Жора зовут?
- Жора.
- У тебя, Жора, есть брат?
Подумав, ответил:
- Был, но я его много-много лет не видел. Не знаю, живой ли.
- А как твоего брата зовут?
- Паша.
Мужчина улыбался.
- Жора, не узнаешь? Ведь твой брат - я!
- Подожди-подожди. - Я стал внимательно мужчину разглядывать.
Точно, он походил на отца. Такие же широкие брови, нос… И я вскричал…
- Паша!
Мы обнялись и заплакали. Брат достал из дипломата бутылку водки, колбасу и полбулки хлеба, а я засуетился возле маленького холодильника.
- Да ладно тебе, нам и этого хватит.
Мы сели на кухне и выпили по рюмке. Сегодня решил пить, Бог с ним, что потом будет болеть голова. Брат приехал!
- А ты слыхал про нашу Васильевку? - спросил Паша.
- Не-е-ет.
- Все, нет больше нашей Васильевки. Неперспективной оказалась…
Мы вспоминали деревню, родителей, райцентр и пили, пили горькую.
- Как поживаешь? - спросил брат.
И я ему все о себе рассказал, все - даже о женщинах.
- Да-а-а… А ты сейчас в своем уме?
- В своем.
- Ох, Жора-Жора, попадешь ты из-за этих женщин в переделку. Я из-за них два раза сидел. Мы в Васильевке жили, когда в первый раз попал в переплет. Классным руководителем у нас была Маргарита Федоровна, учитель русского языка и литературы. После института приехала. Закончили седьмой класс и пошли как-то на речку купаться. Ну, ясное дело, баловались там с девчатами. Когда накупались, все стали одеваться, а я сижу в воде - он у меня встал. Думаю: вылезу - мы все в семейных трусах, - а он будет торчать. Маргарита Федоровна говорит: "Паша, вылазь", а я ни гугу. Она поняла, конечно, и повела класс в деревню. Я оделся и догнал.
Осенью пошли в школу, и Маргарита Федоровна говорит: "Паша, будешь помогать мне оформлять стенгазету". Она хорошо рисовала. Я подумал: почему меня? После уроков пришел к ней домой.
Оформляем стенгазету день, второй. Она такая ласковая. Несколько раз как бы случайно задевала меня своей ядреной грудью. Я ноль внимания. И вдруг как бросится на шею и стала меня целовать. И в кровать. Я стесняюсь, покраснел…
Ну и понеслось у нас. Хоть и молодой, но здоровый - вырос на мясе и молоке… И стала она учить разным способам… А на уроках стесняюсь ей отвечать, краснею…
Однажды не закрылись и к нам ввалилась завуч Антонина Ивановна, старая дева. Она через стенку жила. Увидев, схватилась за голову и как заорет! И бегом к директору школы… Собрали педсовет, и нас исключили из комсомола. А Маргарита Федоровна говорит: "Прошу уволить меня с работы. Я уеду отсюда".
Пришел домой, топчусь на кухне, мать около печки крутится. "Паша, ты что в школе натворил, вон учительница идет". Маргарита Федоровна заходит и бросается мне на шею. Целует и говорит: "Паша, Паша, давай поженимся и уедем". Мать в слезы: "Да он же еще маленький…"
А когда в райцентре заканчивал десятый класс, закрутил с учительницей истории… А она оказалась девушка… Я уезжал учиться в институт, и как она плакала!..
А что в институте было! Кошмар! После диплома у меня с одним парнем вышел конфликт - его девушка прилипла ко мне, поженимся, говорит. А я всего несколько раз с ней был, и то сама на себя затащила. И вот этот парень решил выяснить со мной отношения. Полез драться. Я отделал его, а он подал заявление в милицию - дядька у него в управлении внутренних дел работал. Ну, и дали мне за хулиганство три года. А девка эта так за него замуж и не вышла.
Ох, и осерчал я на милицию крепко. Отца убил мент, меня на три года упекли тоже при помощи мента. В зоне сидел один из Васильевки, и когда стал освобождаться, попросил его передать нашему бывшему участковому Пахомычу, что откинусь - и его, суку, замочу первым делом. Грохнул бы или нет, не знаю.
Освободился и поехал в райцентр. Иду к тетке, а по пути жена Пахомыча встречается. "Паша, - говорит, - Пахомыч-то удавился, сегодня девять ден. Пошли к нам, помянешь". Пошел. Помянул. И узнал: наш двоюродный брат, Вадим, женился на племяннице Пахомыча. Вот дела!
Брат закурил и продолжал:
- Повидался с родственниками, съездил в Васильевку и рванул подальше… Но жизнь не получилась. Закрутился с женщинами - как же, изголодался за три года. И связался с замужней. А муж с братом решили меня проучить. Но у меня кулак вон какой… И второй раз за хулиганство - четыре года.
Освободился - и тут повезло: встретил хорошую женщину, поженились. У нас сын уже в техникум пошел. А в Москве я впервые. Была командировка, упросил начальство, и послали меня. Инженером на заводе работаю. Живем в Барнауле. Думал, если ты живой, разыщу. В справочном сразу дали твой адрес. Вот такие дела.
Допили бутылку, и брат говорит:
- А что, Жора, если обменять тебе квартиру на Барнаул? Здесь ты один, а там рядом будем. Доведут тебя женщины до могилы. А в Барнауле тебе бабенку найдем. А?
- Не против.
- Приеду домой, и все с женой обсудим. А сейчас вот что предлагаю: давай махнем в Васильевку. Сходим на кладбище, пройдемся вдоль речки, погуляем по лесу.
- Поехали, - поддержал я.
- У меня командировка на неделю, но я дня за три все обстряпаю. Надо только достать билеты на самолет.
Брат ушел, а я радостный заходил по комнате. Если получится - скоро будем на родине.
На следующий день Паша позвонил:
- Братан, все в норме. Билеты достал. Завтра, после обеда, буду у тебя.
Паша пришел веселый.
- Завтра утром летим!
Пообедали и пошли гулять.
Около троллейбусной остановки я предложил:
- Поехали в парк?
Брат согласился.
Подошел троллейбус. Но тут перед нами вырос улыбающийся мужчина.
- Мужики, душа горит, а денег нет. Сейчас покажу фокус, если понравится, дайте сколько сможете.
- Валяй, - поддержал брат.
Мужчина подошел к троллейбусу сзади, отвязал от лестницы веревку и, потянул на себя, опустил штангу. Мимо проходил интеллигент в очках и с портфелем.
- Товарищ, - обратился к нему фокусник, - помогите, пожалуйста…
Интеллигент поставил между ног портфель и перекинул через плечо веревку… Фокусник исчез, а из салона вышел водитель. Обойдя троллейбус, увидел полусогнутого очкарика, с усердием державшего веревку. Штанга колебалась.
Обложив интеллигента матом, пнул ему под зад. Очкарик стал оправдываться, а водитель, неистово матерясь, установил штангу.
Мы хохотали от души. Вынырнул фокусник.
- Ну как? - он глядел выжидающе.
- Мастак, - оценил Павел и протянул червонец.
Вечером брат достал из дипломата толстую папку и положил на стол.
- Жора, тут вот какое дело. Мой сосед просил передать рукопись в какой-нибудь столичный журнал. Он отсидел двадцать лет. Здесь и проза и стихи. Я закрутился в Москве, а сегодня суббота, редакции не работают. Когда приедешь, отнеси рукопись в какой-нибудь журнал.
Утром встали рано и поехали в аэропорт.
Я впервые летел на самолете.
К обеду были в райцентре.
Тетка, узнав нас, расплакалась и крикнула дядьку.
Как они постарели!
Тетя Даша, плача и улыбаясь, гладила меня по голове и тихо, нараспев говорила:
- Си-и-ро-о-ти-и-ну-у-шка-а… ро-о-дне-е-ньки-ий… бла-а-же-е-нны-ый…
Мы объяснили цель приезда, тетка усадила нас за стол и принялась потчевать.
- С водкой у нас тяжко, но у меня есть самогон. Ешьте и пейте.
Но пили мы мало. Паша спросил:
- Как в Васильевку съездить?
- У нас-то машина сломалась, но мы сходим к Назару Наумовичу. Он в Васильевке часто бывает, сено там косит. Все на Рыжко работает, - сказал дядька.
- И билеты бы надо сразу достать. На послезавтра. У вас есть касса Аэрофлота? - спросил Паша.
- Есть. Давно открыли. Там соседка работает. Она поможет, - ответила тетка.
Поговорив, сходили к соседке и заказали билеты.
- А сейчас - к Назару Наумовичу, - сказал дядька.
Назар Наумович, выслушав, предложил:
- Да я вас на Рыжко оттартаю. Только мне завтра к обеду надо быть на работе. Так… поехали сегодня вечером, с ночевкой. У меня на речке морды стоят. Ушицы сварим.
- Здорово, Назар Наумович! Мы к ухе самогону прихватим, - восторженно сказал Паша.
На конюшне Паша помог Назару Наумовичу запрячь Рыжко, и мы тронули.
Ехали вдоль изгороди, и перед поворотом раздался окрик:
- Наумыч, привези на ушицу!
- Тпр-ру-у, - возница слез с телеги. - Это зоотехник, - сказал он нам тихо, - Васильевский. - И ему, громко - Каллистратыч, посмотри, кого везу.
Зоотехник Каллистратыч, коренастый, плотный, с редкими седыми волосами, лет сорока пяти, в белом отутюженном халате, при галстуке, подошел к пряслу и прищурился.
Назар Наумович объяснил ему, кто мы, и предложил:
- Давай с нами, там и ушицу сварим.
- В этот раз не могу. На именины приглашен. Я было уже собрался, да вот Красавицу привели.
В нескольких метрах от изгороди стояла с перебинтованным у репицы хвостом рыжая, с белой отметиной на лбу, молодая кобыла. Около нее - пожилой, в заношенном военном кителе низкорослый мужичонка. Рядом стриг ушами на гордо поднятой голове гнедой жеребец.
- А Баламут не хочет, - продолжал Каллистратыч, - троих за день огулял и притомился, видно. Баламут, Баламут, - ласково заговорил зоотехник, - хватит сачковать, давай еще одну! - Он подошел к жеребцу и потрепал по шее. - Ну, не тяни, мне же на именины. - Каллистратыч нежно гладил его, уговаривая: - Давай, милый, давай, это последняя.
Баламут шагнул в сторону Красавицы, вытянул шею, поднял верхнюю губу, негромко заржал и принялся нюхать…
Красавица, выгнув шею и слегка оттопырив перебинтованный хвост, терпеливо ждала, косясь на него левым глазом.
Втянув раздутыми, мягкими, округлившимися ноздрями зовущий запах, жеребец прыгнул на кобылу, и Каллистратыч, отведя хвост Красавицы, намеревался направить ему, как налетевший ветерок поднял серебристый галстук зоотехника - и галстук прильнул широким треугольником к набухшему зеву ожерелья Красавицы…
Голова ошарашенного зоотехника в мгновения лошадиной любви находилась почти между молотом и наковальней…
Мы долго хохотали, оглядываясь на Каллистратыча, и Рыжко косил на нас правым глазом, мотая головой и отфыркиваясь.
- В прошлом году, - улыбался возница, - у нас другой жеребец был, Огонек, и Каллистратыч как-то не перебинтовал кобыле репину, и жеребец в азарте так порезал о волосы свою штуковину, что пришлось выбраковать.
- А у нас на зоне, - поддержал брательник, - один зек перешел работать на лошадь, а ездить надо было через лес. Ну вот, поехал он в первый день, а кобыла недалеко от лагеря остановилась у пенька. Он хлестал ее, а она ни с места. Вернулся на хоздвор, рассказал Куму… Оказывается, зеки, кто раньше работал на кобыле, приучили ее к любви у пенька. Не пойдет дальше, пока не полюбят.
Мы опять загоготали, а Рыжко вновь замотал головой и начал фыркать.
Ехали медленно, часто шли рядом с телегой, и Паша, останавливая Рыжко, гладил и целовал его в бархатный нос.
Приближение родины вливало в нас струю грусти и веселья.
Иногда мы разбредались по лесу, и Назар Наумович ждал нас, кормя свежей травой Рыжко.
Когда в очередной раз тронули, на жизнь стал жаловаться: Васильевку разорили, а такая крепкая деревня была. Веселее тогда жили.
- Много в райцентре Васильевских? - спросил Паша.
- Да почти половина. А остальные по соседним деревням разъехались. Ты помнишь Саньковых?
- А как же. Дядя Дима и тетя Соня.
- Похоронили недавно. Тут целая трагедия разыгралась. У них два сына… Ты с ними учился?
- Учился, - поддержал брат. - Они младше меня.
- Ну вот, когда колхоз расформировали, Саньковы тоже в райцентр переехали. Оба сына институт закончили, там и остались. Димитрий сыновьями гордился. "Образованные, - говаривал, - инженеры!" Софья-то, когда пошла на пенсию, попивать стала. Все самогон гнала. Да и Димитрий причащался. А по весне Софья напилась и стала исповедоваться: так и так, Димитрий, грешна я, оба сына не от тебя. Он не мог такого перенести и пристрелил ее из ружья. Написал письмо, все объяснил и вторым патроном себя… Вот, спрашивается, нужна такая правда? Зачем, старая дура, мужу в этом исповедовалась? Пошла бы в церковь, к батюшке… Да не верующая была. Сейчас перестройка, столько на людей правды, как помоев, вылито, но ведь некоторые истинно в коммунизм верили, и таким людям, что, как и Димитрию, стреляться?..
- От кого у тети Сони сыновья-то? - спросил Паша.
- Кто его знает. Они в Васильевку приехали с детьми. У нас на работе есть поэт, так складно сочиняет, много читает, и он сказал, что на эту тему, ну, о правде, поэт Есенин написал:
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
Молча ехали по песчаной дороге. Темнело. На душе неспокойно. Назар Наумович ласково покрикивал на состарившегося Рыжко: "Давай-давай, родимой!"
Когда въехали в лес, сдавило сердце. Я огляделся по сторонам. Ведь это то место, где в детстве напугался волков! Тогда возвращались с сабантуя после убийства отца. И стало так страшно! Все повторялось: также едем на Рыжко; я, как и в детстве, сижу на телеге, а Назар Наумович говорит коняге точно такие же слова… Господи! Меня бросило в жар. Лес стоял темной стеной, и показалось: в кустах мелькнула большая собака, а может быть, волк. Назар Наумович чиркнул спичкой, прикурил, а мне вспомнились огоньки спичек в тот роковой вечер, когда мужики жгли их, пугая волков. На мгновение потерял сознание, в голове ударил колокол и раздался вой волков. Пришел в себя и вытер со лба пот. Я не чувствовал тела, пропал страх, и на душе стало легко-легко.
Вот и Васильевка, вернее, то место, где когда-то стояла деревня.
Назар Наумович подъехал к единственному уцелевшему дому, стоящему на берегу реки.
- Вот и все, что осталось от Васильевки. Рыбаки да охотники сюда заглядывают, ну и я летом хозяйничаю.
Долго сидели у костра, пили самогонку и ели ароматную уху. А когда легли спать, впервые от спиртного не болела голова.
Утром, чуть свет, поднялись, побродили по лесу, прошлись вдоль речки и завернули на кладбище. Кладбище заросло, но могилки нашли быстро; постояли, помянули добрым словом отца и мать и, похлебав ухи, тронули в райцентр.
Билеты соседка нам купила. Мы еще повидались с родственниками и на следующий день поехали в аэропорт.
Мой самолет улетал раньше, и брат проводил меня, обещая помочь обменять квартиру.
Едва зашел домой, зазвонил телефон.
- Ты где пропадал? - взволнованный голос Вики.
Я объяснил.
- Завтра вечером жду у Татьяны.
Женщины встретили меня восторженно и открыли бутылку коньяка. Пил наравне, и второй раз не болела голова.
Возвращаясь домой, чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Обернулся: по пятам в черном костюме шел среднего роста, лет сорока, смуглый мужчина. Я остановился. Мужчина приблизился.
- Ты, - начал он, прищурив глаза, - чтоб больше не ходил сюда, понял? Если еще раз увижу здесь…
Он не договорил. Подняв синие в наколках руки, ударил ребром правой ладони по левой и медленно пошел к остановке. Прикурив, тронул в другую сторону. Значит, тогда за мной следовал он. Неужели это любовник Татьяны? Все, больше туда ни ногой.
На следующий день позвонила Вика. С жаром ей все рассказал.
- Жора, спокойно, - ответила она. - Не бунтуй. Надо разобраться. Приходи вечером к Татьяне, и все обсудим.
Нехотя согласился, а когда стемнело, двинул другой дорогой в штаб женщин.
Их было трое: Вика, Татьяна и Лилия. Обрисовав пригрозившего мне мужчину, предположил: раз руки в наколках - уголовник.
Женщины в недоумении: уголовника среди знакомых нет.
- Может, это Славка подослал? - предположила Лилия, глядя на Вику.
- Да нет, что ты, - возразила Вика. - Я же говорила, что Славку рассчитала. Он и вещи забрал. Сейчас уехал в круиз вокруг Европы.