- Ну, если мы начнем раздавать веера всем, кто этого захочет, то в церкви не останется ни одного веера.
- Она просто шутит, - сказала я и встала. Он улыбнулся, довольный, и провел меня до самой двери, а Розалин шла следом за нами.
Снаружи солнце светило еще ярче. Когда мы прошли мимо дома священника и снова оказались на шоссе, Розалин извлекла из-за пазухи два церковных веера и, придав своему лицу выражение невинности, передразнила меня: "О, брат Джерадд, она просто шутит".
* * *
Мы вошли в Силван с самой гадкой его стороны. Старые дома из шлакоблоков. Вентиляторы, втиснутые в окна. Грязные дворики. Женщины в розовых бигуди. Собаки без ошейников.
Пройдя несколько кварталов, мы оказались возле заправки Эссо на углу Уэст-маркет и Парк-стрит - место, знаменитое как пристанище для мужчин, у которых слишком много свободного времени.
Я обратила внимание, что на заправке нет ни одной машины. Трое мужчин сидели возле мастерской на пластиковых стульях, положив на колени лист фанеры. Они играли в карты.
- Крой, - сказал один из них, и заправщик, в шапочке с козырьком, шлепнул карту на лист фанеры. Он поднял глаза и увидел нас: Розалин шла, махая веером и, подшаркивая, раскачивалась из стороны в сторону.
- Эй, взгляните-ка кто идет, - закричал он, - ты куда, черномазая?
Издалека до нас доносились взрывы петард.
- Не останавливайся, - прошептала я, - не обращай внимания.
Но Розалин, у которой оказалось меньше здравого смысла, чем я надеялась, произнесла тоном, каким ребенку в детском саду объясняют очень трудные вещи:
- Я иду зарегистрировать свое имя, чтобы мне разрешили голосовать, вот куда я иду.
- Нам лучше поторопиться, - сказала я, но она продолжала идти в своем обычном медленном темпе.
Человек с волосами, зачесанными назад, сидевший рядом с заправщиком, отложил карты и произнес:
- Вы это слышали? У нас здесь образцовый гражданин.
Ветер пел свою медленную песню, двигаясь вслед за нами по улице. Мы шли, а эти мужчины, отложив свой импровизированный стол, подошли к краю дороги. Они ждали нас стоя, как зрители на параде.
- Вы хоть раз видали таких черных? - сказал заправщик.
И человек с зачесанными назад волосами ответил:
- Нет. И я ни разу не видал таких больших. Разумеется, третий мужчина должен был тоже что-нибудь сказать, так что он посмотрел на Розалин - беззаботно выступающую, с веером, который скорее подошел бы белой женщине, - и произнес:
- Где ты взяла этот веер, черномазая?
- Украла в церкви, - отрезала она. Буквально - отрезала.
Однажды я с ребятами из церкви плавала на плоту по реке Чаттуга, и теперь я испытывала похожие ощущения - что нас несет течение, водоворот событий, которому невозможно противиться. Подойдя к мужчинам, Розалин подняла кубышку, наполненную черной слюной, и спокойно вылила слюну им на ботинки, выводя рукой вензеля, как будто она писала свое имя - Розалин Дэйз - точно так, как она тренировалась его писать.
Какую-то секунду они глядели на слюну, стекающую, как автомобильное масло, по их ботинкам. Они моргали, не в силах этому поверить. Когда они подняли глаза, я увидела, как удивление на их лицах уступает место злости, а затем и откровенной ярости. Они набросились на нее, и все завертелось. Розалин, которую держали и колошматили со всех сторон, Розалин, которая кружилась, пытаясь стряхнуть мужчин со своих рук, и мужчины, оравшие, чтобы она извинилась и вытерла им ботинки.
И еще слышались крики птиц над головой, резкие и бесполезные - птицы срывались с веток, перемешивая воздух с ароматом сосны, и в тот момент я уже знала, что до конца жизни буду испытывать к этому запаху отвращение.
- Вызови полицию, - закричал заправщик кому-то внутри мастерской.
К тому времени Розалин лежала, распластавшись на земле и вплетя пальцы в траву. Из ранки под глазом шла кровь. Она затекала под подбородок, словно это были слезы.
Приехавший полицейский приказал нам сесть к нему в машину.
- Вы арестованы, - сказал он Розалин. - Оскорбление, кража и нарушение общественного порядка.
Затем он обратился ко мне:
- Когда приедем в участок, я позвоню твоему отцу, и пускай он с тобой разбирается.
Розалин залезла в машину и уселась. Я залезла вслед за ней и тоже уселась. Я делала все точно так же, как делала она.
Дверь закрылась. Она закрылась с легким щелчком, почти бесшумно, и это было самое странное - как такой тихий звук мог заполнить собой весь мир.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Покинув старое гнездо, рой, обыкновенно, пролетает всего несколько метров и опускается. Пчелы-разведчики ищут подходящее место для новой колонии. В конце концов одному из мест отдается предпочтение, и весь рой вновь поднимается в воздух.
"Пчелы мира"
Полицейского, который вез нас в тюрьму, звали мистер Эвери Гастон, но люди на заправке называли его Туфля. Загадочное прозвище, поскольку его туфли (и даже его ноги, насколько я видела) были ничем не примечательны. Но что в нем было примечательно, так это маленькие уши, уши, как у ребенка, уши, похожие на кусочки кураги. Я смотрела на них с заднего сиденья и думала, что его следовало бы прозвать "Ухо".
Трое мужчин ехали за нами в зеленом пикапе с подставкой для ружья в кузове. Они двигались вплотную к нам и сигналили каждые несколько секунд. Я всякий раз подпрыгивала, и Розалин похлопывала меня по ноге. В какой-то момент они затеяли новую игру: ехали рядом с нами и что-то выкрикивали, но нам почти ничего не было слышно, поскольку окна были закрыты. Людям, сидящим на заднем сиденье полицейской машины не полагалось дверных и оконных ручек, так что нам пришлось ехать в тюрьму в удушающей жаре.
Розалин глядела прямо перед собой и вела себя так, словно эти люди были мелкими мушками, жужжащими за оконной сеткой. Я лишь могла чувствовать, как дрожат ее ноги - все заднее сиденье ходило ходуном.
- Мистер Гастон, - спросила я, - ведь эти люди не едут с нами?
В зеркале заднего вида появилась его улыбка.
- Трудно сказать, что будут делать люди, разозленные до такой степени.
Перед Главной улицей они устали от своих развлечений и умчались вперед. Я вздохнула с облегчением, но когда мы въехали на пустую автостоянку перед полицейским участком, они уже ждали нас на крыльце. Заправщик постукивал фонариком по ладони. Двое других помахивали нашими церковными веерами.
Когда мы вылезли из машины, мистер Гастон надел на Розалин наручники, защелкнув их у нее за спиной. Я шла так близко за ней, что чувствовала горячий пар, идущий от ее кожи.
Она остановилась в десятке ярдов от мужчин и отказалась двигаться с места.
- Послушайте, не заставляйте меня доставать оружие, - сказал мистер Гастон. Обычно полиция Силвана использовала оружие только тогда, когда их призывали отстреливать гремучих змей у кого-нибудь во дворе.
- Пойдем, Розалин, - сказала я, - что они тебе сделают, когда рядом полицейский?
Именно в эту секунду заправщик подошел к нам, поднял свой фонарик и опустил его на голову Розалин. Она упала на колени.
Я не помню, как я кричала, но помню, как мистер Гастон зажал мне рот.
- Тихо, - сказал он.
- Может, сейчас ты захочешь извиниться, - сказал заправщик.
Розалин пыталась встать, но без рук это было бесполезно. Вдвоем с мистером Гастоном мы поставили ее на ноги.
- Твоей черной жопе все равно придется извиняться, - сказал заправщик и сделал шаг к Розалин.
- Погоди, Франклин, - сказал мистер Гастон, ведя нас к двери, - сейчас не время.
- Я не успокоюсь, пока она не извинится. Это последнее, что мы услышали, прежде чем оказаться внутри, где я ощутила непреодолимое побуждение встать на колени и поцеловать тюремный пол.
* * *
Если я и знала что-то о тюрьмах, так только из вестернов, но эта была совсем не похожа на те, что показывали в кино. Тут стены были покрашены розовым, а на окнах висели занавески в цветочек. Оказалось, что мы зашли через жилое помещение. Жена мистера Гастона вышла из кухни, на ходу смазывая форму для оладий.
- Привел тебе еще два рта на прокорм, - сказал мистер Гастон, и его жена вернулась к работе, даже не улыбнувшись и не проявив никакого сочувствия.
Мы прошли в переднюю часть здания, где находились два ряда пустых тюремных камер. Мистер Гастон снял с Розалин наручники и дал ей полотенце. Она прижимала его к голове, пока полицейский, сидя за столом, заполнял бумаги, а затем рылся в ящиках стола в поискахключей.
Из камер доносился запах винного перегара. Туфля поместил нас в ближайшую камеру, где на скамейке, прикрепленной к одной из стен, кто-то нацарапал: "Трон для дерьма". Все выглядело почти нереально. Мы в тюрьме, думала я. Мы в тюрьме.
Когда Розалин убрала полотенце, я увидела двухсантиметровую ранку на вспухшем месте над бровью.
- Сильно болит? - спросила я.
- Так себе.
Она обошла камеру два или три раза, прежде чем сесть на скамейку.
- Т. Рэй вытащит нас отсюда, - сказала я.
- Угу.
Она не произнесла больше ни слова, пока, полчаса спустя, мистер Гастон не открыл дверь камеры.
- Вперед, - сказал он.
В глазах у Розалин мелькнула надежда. Она даже начала подниматься. Но он покачал головой.
- Ты остаешься здесь. Только девочка.
У двери я схватилась за прут решетки, словно это была рука Розалин.
- Я вернусь. Ладно?.. Ладно, Розалин?
- Не волнуйся, я справлюсь.
У нее на лице было такое выражение, что я едва не расплакалась.
* * *
Стрелка спидометра на грузовике Т. Рэя дрожала так сильно, что я не могла понять, показывает она на семьдесят или на восемьдесят. Сгорбившись над рулем, Т. Рэй давил на газ, отпускал, затем снова давил. Несчастный грузовик грохотал так, что, казалось, капот вот-вот отлетит, срубив по пути несколько сосен.
Я воображала, что Т. Рэй так торопится домой, чтобы поскорее начать сооружать по всему дому пирамиды из крупы - продуктовую камеру пыток, где я буду ходить от одной кучки к другой, стоя на коленях по четыре часа кряду, с перерывами на туалет. Мне было все равно. Я не могла думать ни о чем, кроме Розалин, которая осталась в тюрьме.
Я скосила на него глаза:
- Что же будет с Розалин? Ты должен ее вытащить…
- Тебе еще повезло, что я тебя вытащил! - заорал он.
- Но она не может там оставаться…
- Она облила трех белых табачным соком! О чем она вообще думала, черт бы ее подрал?! Да еще самого Франклина Пози, прости Господи. Она не могла найти кого-нибудь понормальней? Это самый сволочной ненавистник черномазых в Силване. Он ее прикончит и глазом не моргнет.
- Ты хочешь сказать, что он действительно ее убьет? - сказала я.
- Именно это я и хочу сказать.
У меня задрожали руки. Франклин Пози был тем мужчиной с фонариком, и он собирался убить Розалин! Но, по большому счету, разве я сама не понимала этого еще прежде, чем спросила Т. Рэя?
Он шел за мной, пока я поднималась по лестнице. Я специально шла медленно, и во мне нарастала злость. Как он мог вот так оставить Розалин в тюрьме?
Когда я вошла в свою комнату, Т. Рэй остановился в дверях.
- Я должен пойти насчитать сборщикам зарплату, - сказал он. - Не выходи из комнаты. Ты меня поняла? Сиди здесь и думай о том, как я приду, чтобы с тобой разобраться. Думай об этом изо всех сил.
- Не пугай меня, - произнесла я себе под нос. Он уже уходил, но теперь резко обернулся.
- Что ты сказала?
- Не пугай меня, - повторила я громче. Что-то высвободилось внутри меня, какая-то дерзость, до тех пор запертая в моей груди.
Он сделал шаг ко мне, подняв руку, словно собираясь ударить меня по лицу тыльной стороной ладони.
- Давай, попробуй, ударь меня! - крикнула я. Когда он ударил, я отпрянула назад. Мимо!
Я подбежала к кровати и забралась на ее середину, тяжело дыша.
- Моя мама больше не позволит тебе ко мне прикасаться! - крикнула я.
- Твоя мама? - его лицо было пунцовым. - Ты думаешь, этой проклятой женщине было до тебя хоть какое-то дело?
- Моя мама меня любила! - крикнула я.
Он откинул голову и издал неестественный смешок.
- Это… это не смешно, - сказала я.
Тогда он наклонился к кровати, упершись кулаками в матрас и поднеся свое лицо так близко к моему, что я могла видеть поры на коже. Я отодвинулась назад, к подушкам, упершись спиной в стенку.
- Не смешно? - простонал он. - Не смешно? Отчего же, это самое смешное дерьмо, какое я слышал в своей жизни: ты думаешь, что твоя мать - твой ангел-хранитель. - Он опять засмеялся. - Она не смогла бы наплевать на тебя сильнее, чем она это сделала.
- Это неправда, - сказала я. - Нет.
- Да откуда тебе знать? - сказал он, все еще нависая надо мной. Остатки улыбки приподнимали уголки его рта.
- Ненавижу тебя! - выкрикнула я. Улыбка тут же исчезла с его лица. Он весь напрягся.
- Ты, маленькая сучка, - произнес он. Его губы побелели.
Я вдруг ощутила холод, как будто бы в комнату заползло что-то опасное. Я посмотрела в сторону окна и почувствовала, что начинаю дрожать.
- Теперь послушай меня, - сказал он совершенно ровным голосом. - Правда в том, что твоя несчастная мать сбежала и бросила тебя. В день своей смерти она вернулась, чтобы забрать вещи. Вот и все. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но именно она тебя бросила.
В комнате воцарилась тишина.
Он смахнул что-то со своей рубашки и вышел.
После его ухода я сидела не двигаясь - только водила пальцем по полоскам света на кровати. Его ботинки прогрохотали по лестнице и затихли. Я вытащила подушки из-под кроватного покрывала и разложила вокруг себя, словно бы это был спасательный плот, который удержит меня на поверхности. Я могла понять, почему она бросила его. Но бросить меня?
Банка стояла теперь на тумбочке, пустая. За время, прошедшее с утра, пчелы успели прийти в себя и улететь. Я дотянулась до банки, взяла ее в руки, и из меня полились слезы, которые я, казалось, сдерживала годами.
Твоя несчастная мать сбежала и бросила тебя. В день своей смерти она вернулась, чтобы забрать вещи. Вот и все.
Бог и Иисус, заставьте его взять эти слова назад.
На меня нахлынули воспоминания. Чемодан на полу… Они кричат друг на друга… Мои плечи затряслись, совершенно меня не слушаясь. Я прижимала банку к груди, надеясь, что это меня успокоит, но не могла унять дрожь, не могла прекратить плакать, и это пугало, как если бы меня сбила машина, которую я не заметила, и я лежала на дороге, стараясь понять, что же произошло.
Я сидела на краю кровати, снова и снова повторяя про себя его слова. Всякий раз я чувствовала боль в том месте, где билось мое сердце.
Не знаю, сколько времени я так просидела, чувствуя, что разваливаюсь на части. Наконец я подошла к окну и стала смотреть на персиковые деревья, тянущиеся чуть ли не до Северной Каролины, на их покрытые листьями руки, поднятые в немой мольбе. Помимо деревьев там было лишь небо, воздух и одиночество.
Я заглянула в банку, которую все еще держала в руке, и увидела на дне лужицу слез. Я отодвинула сетку и вылила их в окно. Ветер подхватил мои слезы и рассеял их по выжженной траве. Как она могла меня бросить? Я стояла там несколько минут, пытаясь осознать его слова. Слышалось пение птиц - такое прекрасное.
И тут меня осенило: Что если все это неправда? Что если Т. Рэй все это выдумал, чтобы меня наказать?
Я почувствовала такое облегчение, что у меня даже закружилась голова. Так и было. Так должно было быть. Надо сказать, что мой отец был Томасом Эдисоном, когда дело доходило до изобретения наказаний. Однажды, когда я ему нагрубила, он сказал, что моя крольчиха. Мадемуазель, умерла, и я проплакала всю ночь, а наутро нашла ее в своей клетке, живой и невредимой. Он наверняка и теперь все выдумал. Некоторые вещи в этом мире совершенно невозможны. Так не бывает, чтобы оба родителя не любили своего ребенка. Один - еще может быть, но, умоляю, только не оба!
Наверняка все было так, как он рассказывал раньше: в тот день она чистила чулан. Люди ведь часто чистят чуланы.
Я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.
Можно сказать, что у меня никогда не было религиозного откровения, вроде тех, когда ты знаешь, что с тобой говорит Голос. И он звучит так отчетливо, что ты видишь, как слова сверкают, просвечивая сквозь облака и деревья. Такое откровение снизошло на меня в тот самый момент, когда я находилась в своей комнате. Я услышала Голос, который сказал: Лили Мелисса Оуэнс, твоя банка открыта.
Уже через считанные секунды я точно знала, что нужно сделать - уйти. Я должна уйти от Т. Рэя, который, возможно, в тот самый момент уже направлялся сюда, чтобы сделать со мной бог знает что. Не говоря уже о том, что мне нужно было вытащить Розалин из тюрьмы.
Часы показывали 2:40. Мне необходим был план, но я не могла позволить себе роскошь сидеть и что-то придумывать. Я схватила розовую брезентовую сумку, которую собиралась использовать для ночевок у подружек, если бы у меня таковые когда-нибудь появились. Я достала тридцать восемь долларов, которые заработала, продавая персики, и засунула их в сумку вместе с семью своими лучшими трусиками - такими, на которых сзади написаны дни недели. Еще я засунула туда носки, пять пар шорт, футболки, пижаму, шампунь, расческу, зубную пасту и щетку, резинки для волос - не забывая все время поглядывать в окно. Что еще? Взгляд упал на висящую на стене карту, и я содрала ее, даже не потрудившись вытащить кнопки.
Я залезла рукой под матрас и вытащила фотографию мамы, перчатки, деревянную картинку Черной Мадонны и тоже запихала их следом.
Выдрав лист из блокнота, я написала записку - коротко и по существу: "Дорогой Т. Рэй. Не трудись меня искать. Лили. P. S. Люди, которые лгут, подобно тебе, должны гореть в аду".
Когда я вновь взглянула в окно, Т. Рэй шел из сада по направлению к дому, кулаки сжаты, голова наклонена, как у быка, который собирается кого-то боднуть.
Я положила записку на стол и на секунду задержалась в центре комнаты, раздумывая, увижу ли ее когда-нибудь вновь. "Прощай", - сказала я и почувствовала, как крошечный росточек грусти пробился из моего сердца.
Выйдя из дома, я обнаружила разрыв в сетке, которой был обернут фундамент. Я пролезла в отверстие и исчезла среди фиолетового света и паутинного воздуха.
Ботинки Т. Рэя протопали через веранду.
- Лили! Лили-и-и-и-и! - Я слышала, как его голос разносится по всему дому.
Вдруг я увидела Снаута, который обнюхивал то место, где я недавно пролезала. Я отступила глубже в темноту, но он уже учуял мой запах и принялся лаять во всю свою паршивую глотку.
Т. Рэй появился со смятой запиской в руке, заорал на Снаута, чтобы тот заткнулся, влез в грузовик и рванул с места, оставляя за собой шлейф выхлопных газов.