– Это все знают, – моментально откликнулся Гольцов и продолжил: – Просто, знаешь, Игорян, со мной мой отец никогда не говорил про то, как это происходит. Не делился, короче, никогда своим мужским опытом.
– А ты хочешь со мной поделиться? – напрягся младший Гольцов.
– Ну, не то чтобы поделиться, просто хочу сказать: "Гуляй, пока молодой". А то так и будешь думать, что на свете существует только одна женщина.
– Пап… – Игорь набрался мужества и в лоб поинтересовался: – Вы что? С мамой поругались?
– Почему? – удивился вопросу плохо соображавший, что делает, отец.
– Ну, как-то странно… – замялся Игорь. – Такое чувство, что у тебя роман на стороне…
– У меня?! – делано расхохотался практически пойманный с поличным отец. – Да у меня, кроме твоей матери, если ты хочешь знать…
– Я знаю, мы вчера это обсуждали, – напомнил младший Гольцов и наконец-то решился: – Пап, похоже, у тебя крышу сорвало?
– Ничего у меня не сорвало! – возмутился Анатолий. – Просто хотел с тобой поговорить. По-мужски. Как отец с сыном. Знаешь, иногда такого общения как не хватает.
– Не знаю. – Голос Игоря стал тусклым. – И, если начистоту, мне не очень-то приятно с тобой обсуждать особенности моей интимной жизни.
– Ну это мы в маму! – саркастически пророкотал Гольцов. – Интимная жизнь! Личное пространство! Добровольное одиночество!
– Не вижу в этом ничего дурного, – оборвал отца Игорь и, извинившись, повесил трубку, борясь с желанием тут же перезвонить матери.
Когда оно стало непреодолимым, набрал ее номер, но тут же сбросил. "Может, мне это все показалось?!" – попытался он успокоить сам себя, но тщетно. Вместо этого разбуженному воображению молодого человека рисовались страшные картины отцовской измены. И вот что странно, облик женщины, идущей с его отцом под руку, внешне напомнил ему тетю Жанну Мельникову: такая же вертлявая, с развязной походкой и вырезом до пупка.
Представив соседку, Игорь с облегчением выдохнул: уж с кем с кем, но с ней точно у его отца ничего быть не может. "Ерунда это все!" – пришел к выводу младший Гольцов и вернулся к работе, требующей серьезного ментального напряжения. Но даже при этом условии в его душе периодически копошилась невнятная тревога. "Вот что с ними делать, с этими родителями!" – возмутился Игорь и, как последний шанс, использовал "звонок другу".
– Петек, – поприветствовал он своего товарища Мишу Рокотова. – Есть тема.
– Ну… – Петек был немногословен.
– У тебя ведь родители в разводе?
– Ну… – Видимо, это "ну" занимало лидирующую позицию в списке используемых Рокотовым слов.
– Давно?
Петек, он же Миша, не выдержал:
– А че надо?
– Спросить хотел: ты не помнишь, перед тем, как они у тебя развелись, ничего странного не происходило?
– Странного – это какого?
– Ну, например, они стали уделять тебе больше внимания, старались поговорить с тобой по душам, лезли со всякой глупостью… Ничего такого не было?
– Такого не было.
– А какое было?
– Батя мать – на кулак, она ментов вызвала, потом сняла побои и уехала к родителям.
– С тобой? – зачем-то спросил Игорь.
– Со мной, – буднично подтвердил Петек-Миша.
– А потом?
– А че потом? Потом каждый пошел своей дорогой. Мы с мамкой – в одну сторону, батя – в другую. А че ты спрашиваешь?
– Так. Интересно.
– Понятно, – промычал Петек. – Сам-то как? Ленка не вернулась?
– Нет, – прямодушно ответил Игорь и отметил, что, по большому счету, сейчас ему до сбежавшей возлюбленной нет никакого дела.
– Забей, – успокоил друга Петек-Миша и, прокашлявшись, сообщил: – Я, Гоша, наверное, скоро в Питер махну.
– Зачем? – Игорь искренне удивился признанию товарища: – У тебя ж место хлебное! (Невзирая на молодость, Миша Рокотов возглавлял службу компьютерной безопасности в Алынском филиале крупнейшего столичного банка.)
– Предложили… – Петек замялся. – На повышение. В Питерский филиал.
– Ну тогда поздравляю, – без особой радости отреагировал Игорь Гольцов, ощутив небольшой укол зависти в сердце.
– Может, и ты со мной? Я бы того… – Рокотов снова замялся, – похлопотал бы… Вместе бы работали.
– Не сейчас, – решительно отказался Игорь и автоматически приврал: – У меня сейчас личная жизнь определяется. Может, потом… В следующем году…
– Ну, давай, в следующем, – безропотно согласился с доводами друга Петек и, завершая разговор, поинтересовался: – Если че, за мамкой присмотришь?
– Не вопрос! – с готовностью пообещал Гольцов и в который раз поймал себя на том, как коробят слух все эти "мамки", "папки", "братья" и так далее. Но сегодня, впервые за столько лет, ему показалось, что уж лучше бы так, как у Петька. Все просто: никаких тайн и загадок. Есть мамка. И Мишка о ней заботится, потому что хороший сын. И наверняка не ломает голову над тем, что в жизни этой мамки происходит и кто у нее там на стороне. А в его семье – все по-другому: одни намеки и предчувствия вместо прозрачной ясности. Не зря дед говорит, что все у них, у родителей, – "через задницу: из России в Китай через Америку".
Вспомнив знаменитую дедовскую фразу, которой тот невероятно гордился и использовал по поводу и без, младший Гольцов задумчиво уставился на клавиатуру компьютера, а потом задал в поисковике карту воздушных сообщений и проложил маршрут: Москва – Нью Йорк – Пекин. Пожалуйста – летайте на здоровье. "Любой каприз за ваши деньги", – усмехнулся Игорь и набрал новый запрос: "Туры в Таиланд", но, заметив в дверях своего начальника, тут же развернул файл, над которым работал с самого утра. Правда, в другом настроении. Теперь перед Игорем забрезжила реальная надежда на то, что родительский брак имеет все шансы продлиться во времени, потому что, наивно верил он, совместные путешествия позволяют освежить отношения между супругами и заставляют взглянуть друг на друга по-новому.
По-новому на свое нынешнее положение в свете последних событий попытался взглянуть и Руслан Викентьевич Бравин. Острое ощущение собственной неприкаянности не отпускало его ни на минуту, вне зависимости от того, чем он был занят: брился, завтракал, вел машину, проводил совещание, подписывал документы… "От перемены мест слагаемых сумма не меняется", – горько подшучивал над собой он и, пытаясь сохранить бодрость духа, старательно глубоко вздыхал… "Словно кол в груди", – нашел точное определение своему состоянию Бравин и, закрыв глаза, начал произносить, как мантру, знаменитое высказывание царя Соломона: "Всё проходит. И это пройдет", хотя не верил этому сказочнику ни на йоту. Разве не говорили ему об этом, когда ушла Катя? Говорили. Но ведь не прошло же! Так и не делось никуда это ощущение, что воздуха не хватает. И вот опять то же самое. Только теперь Леня. "Но ведь он-то не умер!" – урезонивал себя Руслан Викентьевич, стараясь найти в себе силы, чтобы понять сына. "Да лучше б умер! Не так больно!" – вдруг честно признался Бравин самому себе и напугался: пусть живет. "А Гольцова?" – усмехнулся он и вдруг испытал острое желание позвонить ей. Позвонить и сказать: "Знаете, Анна, у меня беда". "Какая?" – не поверит она ему и сошлется на занятость, лишь бы не включаться, не переживать, не брать на себя лишнего. "Зачем это ей, такой благополучной и самоуверенной, нужно?" – решил за Аню Бравин и практически поверил в то, что слышит эти слова из ее уст. "А затем, – объяснил он самому себе, – что человек – сам кузнец своего счастья. И нечего сопли распускать!" – Руслан Викентьевич с усилием сжал кулаки и встал с кресла, чтобы разогнать кровь.
Часы на стене показывали обеденное время, и неожиданно для себя самого Бравин почувствовал, что голоден и хочет мяса. Хороший шмат прожаренной свинины. И еще водки. Но водку одному пить не хотелось, а пригласить было некого, хотя товарищами, как говорят, бог не обидел. Зато отнял жену. А теперь – и сына. Проговорив это про себя, Бравин сник. И сразу же исчез аппетит, а вместе с ним испарилось и желание что-либо делать. А делать было нужно, в этом он даже не сомневался. "Как жить дальше?" – подумал Руслан Викентьевич о сыне и попробовал представить себя возвращающимся вечером в разом ставшую неуютной квартиру. Вот он входит, вот здоровается с детьми, вот идет к себе в комнату, потом – на кухню… И все время чувствует у себя за спиной презрительный взгляд Лени, уверенного в отцовском эгоизме.
"А если попытаться обсудить еще раз"? – попробовал найти точку опоры Бравин и снова попытался представить, как он входит в квартиру, здоровается с детьми, идет в комнату, потом – на кухню… Но картинка не складывалась, и Руслан Викентьевич, даже у себя в кабинете, продолжал физически ощущать этот презрительный Ленин взгляд.
"Эх, Катя, Катя", – по привычке бормотал Бравин, тяжело ходя по кабинету, пытаясь справиться с усиливающейся тоской.
Секретарь за дверью слышал эти тяжелые шаги начальника, но заглянуть не решался, потому что чтил протокол, согласно которому обед – это личное время каждого, в том числе и губернаторского зама по безопасности. Наконец Бравин не выдержал одиночества и, распахнув дверь кабинета, деловито поинтересовался:
– Не видел своего расписания. На сегодня встречи есть?
– Никак нет, – по-военному отвечает секретарь.
Кроме Руслана Викентьевича, подлинное имя Алпатова – Владимир Серафимович – знали только старожилы Администрации, все же остальные по привычке звали бравого майора в отставке за глаза просто Алпатычем, а при встрече вообще никак не называли, только "Здравствуйте", "Скажите, пожалуйста" и "Можно у вас узнать?".
Память у Алпатова была отменная, не чета современным референтам, всю информацию держащим либо в компьютере, либо в ежедневнике.
Вот и сейчас ему не составило труда по памяти перечислить все звонки, прозвучавшие в приемной заместителя губернатора по общественной безопасности.
– Не густо… – хмыкнул Бравин и выдвинулся в приемную, Алпатов продолжал стоять. – Почему вы не на обеде? – обратился к помощнику Руслан Викентьевич, обычно не позволявший себе никакой личной интонации в общении со своим референтом.
– Не обедаю, – отрапортовал Алпатыч. – Только чай. Крепкий, с тремя ложками сахара.
– За весь день? – удивился Бравин, никогда не жаловавшийся на аппетит.
– Так точно, – буркнул помощник. – Хотите?
– Нет, – молниеносно отказался Руслан Викентьевич и быстро отвел взгляд.
– Вот и зря, – насупился Владимир Серафимович. – Рекомендую: зверобой, душица, чабрец. Сам собирал, сам сушил. Магазинным чаям не доверяю. Только свое, собственноручно приготовленное.
– Тогда давайте, – безоговорочно сдался Бравин и уселся в собственной приемной на один из стоявших вдоль стены стульев, предназначенных для посетителей.
– Присаживайтесь к столу, – нахмурился Алпатов и жестом пригласил начальника занять подобающее тому место.
– Я здесь, – отмахнулся от секретаря Руслан Викентьевич. И тут же получив в ответ категоричное: "Не положено!", послушно пересел к столу, на котором его уже поджидал полный чая хрустальный стакан в мельхиоровом витом подстаканнике.
– Надо же! – обрадовался ему, словно доброму знакомому, Бравин и любовно коснулся изогнутой ручки: – У меня где-то дома такой же был! Сто лет, правда, его не видел, надо поискать.
– Поищите, – Алпатыч как будто был уверен, что ничего начальник искать не станет. – Не приживаются у нас такие вещи, Руслан Викентьевич, – посетовал Алпатов. – Никто за державу теперь не ратует, главное, чтоб удобно. А по мне, главное, чтоб достойно, как и положено официальному лицу. Специально ходил смотреть, не осталось ли у кого в Администрации чего-нибудь этакого…
– Не осталось?
– Не поверите, – сквозь усы улыбнулся Алпатыч. – Осталось! ("Если сейчас скажет, что у Гольцовой, – молнией пронеслось в голове у Бравина, – пойду и позвоню ей".) Есть у нас в главном корпусе одна дама, некто …
– Гольцова Анна Викторовна, – абсолютно естественно продолжил Руслан Викентьевич, нисколько не смутив своего секретаря.
– Тоже заметили? – не удивился бравинской проницательности Алпатыч. – Особая, скажу я вам, дама. Много лет за ней наблюдаю и даже спросить хочу, не из семьи ли военнослужащих будет. Вроде так о женщинах не говорят, но выправка, знаете, как у Коллонтай: хочешь – форму надевай, хочешь – бальное платье… Так она, – подчеркнул Владимир Серафимович, – никакой другой посуды не признает… И это, поверьте, не случайно.
В том, что это действительно "НЕ СЛУЧАЙНО", Руслан Викентьевич даже не сомневался. Он просто с нетерпением ждал момента, когда можно будет поблагодарить помощника за чай и вернуться к себе в кабинет, чтобы перезвонить Анне и сказать ей о своих чувствах. "О каких только?" – задумался на секунду Бравин и поднялся. Дело осталось за малым, но, как назло, именно это малое и отказывалось подчиниться личной воле Руслана Викентьевича, ибо, как только он собирался с духом, на проводе оказывался кто-то, чей звонок проигнорировать было нельзя.
К концу рабочего дня желание позвонить Гольцовой незаметно растворилось в массе других, очень простых и очень человеческих. Бравину хотелось домой, хотелось есть, хотелось встать под душ и стоять под ним до тех пор, пока не надоест… И чтоб никто его не торопил и не стучал в дверь, напоминая, что ванная – это место общего пользования. "Катя себе такого никогда не позволяла", – с благодарностью подумал о покойной жене Руслан Викентьевич и вспомнил о том, что собирался позвонить Гольцовой.
– Соедините меня с Информационным департаментом, – попросил он Алпатыча, наводившего перед уходом порядок на рабочем столе, и замер в ожидании.
– Приемная Анны Викторовны Гольцовой… – молодым голосом отрапортовала трубка.
– Это Бравин, – напомнил о себе Руслан Викентьевич и замолчал.
– Добрый вечер, Руслан Викентьевич, – задорно ответила Вика Долгановская. – Одну минуточку, – прошелестела девушка и исчезла.
– Я вас слушаю, – донесся до Бравина усталый голос Анны, и он еле справился с острым желанием бросить трубку.
– Анна Викторовна. – Бравин прокашлялся, но потом взял себя в руки и выпалил, как на духу: – Возникла проблема. Нужен совет.
– По какому вопросу? – тускло уточнила Аня, встречно желавшая услышать нечто совсем иное.
– Мне бы не хотелось по телефону… – замялся Руслан Викентьевич. – Могу я довезти вас до дома?
– Исключено, – резко отказалась Гольцова, но тут же добавила: – Вы можете подойти ко мне в кабинет. Я буду на месте еще в течение часа.
– Невзирая на конец рабочего дня? – не удержавшись, съязвил Бравин.
– Просто мой рабочий день заканчивается гораздо позднее, чем ваш, – моментально отреагировала Анна и повесила трубку.
– Какого черта?! – заорал Руслан Викентьевич и вскочил из-за стола с твердым решением никуда не ходить, а взять и просто поехать в первую попавшуюся гостиницу и снять там номер. Но как только в кабинет заглянул встревоженный воплем начальника Алпатыч, Бравин тут же успокоился и пояснил: – Производственный конфликт, Владимир Серафимович! Придется разбираться.
– Сейчас? – спокойно уточнил майор-отставник.
– Завтра! – обнадежил его замгубернатора и, махнув рукой, приказал отправляться домой.
– Я не тороплюсь. – Алпатыч был готов служить не за страх, а за совесть.
– Зато я тороплюсь, – заверил его Бравин и решительно покинул свой кабинет прежде, чем его личный секретарь успел сообразить, как быть дальше.
Тех десяти минут, что Анна Викторовна Гольцова просидела после разговора с замгубернатора, уставившись перед собой в одну точку, оказалось вполне достаточно, чтобы засомневаться в правоте своих действий. По большому счету, никакой уверенности в том, что Руслан Викентьевич заговорит с ней о чем-то личном, у Ани не было. Мало того, не исключено, что совет, о котором говорил тот, вообще не имел отношения к нему как к человеку и вполне мог быть связан с какими-то профессиональными или кадровыми вопросами: Бравин в Администрации – человек новый. "В любом случае, – строго осудила себя Гольцова, – никто не давал мне права разговаривать с ним таким образом, а уж тем более бросать трубку".
Чувствовать себя виноватой было довольно неприятно, поэтому Анна тут же постаралась найти аргументы в свое оправдание. "С другой стороны", – начала было она и тут же остановилась. Никакой "другой стороны" не было. Ей, и Аня себе в этом откровенно призналась, просто захотелось поставить Бравина на место за то, что вчера тот не проявил той должной заинтересованности, которая заставила бы ее махнуть рукой на все условности и просто уехать с ним в гостиницу. "Да он просто струсил!" – скривилась Гольцова и на минуту успокоилась. Но ровно на минуту, потому что такое же обвинение смело можно было адресовать и ей самой. "Чему быть – того не миновать", – усмехнулась Аня и мысленно представила, где сейчас находится Бравин. Почему-то она была уверена, что он уже вышел из своего кабинета, спустился вниз, пересек площадь и, миновав вахту, уже стоит в вестибюле главного корпуса в ожидании лифта. "Или поднимается по лестнице", – внесла последний штрих Гольцова и приготовилась к тому, что через пару минут Вика сообщит ей о появлении Бравина. Но ни через пять минут, ни через полчаса, ни через час Руслан Викентьевич так и не появился. И обескураженной его отсутствием Анне Викторовне Гольцовой не осталось ничего другого, как отправиться домой не солоно хлебавши.
О том, что Анна почувствует себя обманутой и обидится, Бравин, разумеется, подумал. Но что делать, если решительность, с которой он покидал свой кабинет, оставила его прежде, чем он дошел до главного здания Администрации. "Кому это все нужно?!" – неожиданно запаниковал Руслан Викентьевич и замедлил свой шаг, сделав вид, что наблюдает за тем, как нарезают разнообразные вензеля катающиеся по площади роллеры. "Ну, приду… – рассуждал Бравин. – И что? "Здравствуйте, дорогая Анна?" "Здравствуйте", – ответит она. Что дальше? Дальше-то что-о-о? Ничего? Вот то-то и есть, что ничего!" "А если так?" – попробовал переиграть Руслан Викентьевич, но снова ничего не получилось, потому что слова никак не хотели складываться в предложения. "Тогда зачем?" – прижал себя к воображаемой стене Бравин и с облегчением обнаружил, что незачем, что слишком хлопотно и что не хочется выглядеть дураком. "Не пойду я никуда", – принял решение Руслан Викентьевич, но совсем некстати всплыла в памяти пантелеевская история про честное слово, которая когда-то так потрясла его детское воображение, что, став отцом, он даже Леньке ее в воспитательных целях рассказывал. "Дал слово – держи".
"Идти или не идти?" – заколебался Бравин и заскользил взглядом по площади в поисках каких-то знаков, которые могли бы подсказать правильное решение. Но, как назло, ничего особенного не происходило. Все так же метались из одного конца площади в другой роллеры, рядом с ними грохали досками скейтбордисты, на безопасном расстоянии от них толпились наблюдатели, играла музыка… "Ничего, черти не боятся!" – поразился Руслан Викентьевич смелости любителей экстремальных видов спорта и ни с того ни с сего загадал: "Если кто-нибудь из них в течение пяти минут грохнется на землю – поеду домой. Нет – сдамся".