"Время пошло!" – мысленно скомандовал Бравин и с пристрастием стал следить за особо отчаянными роллерами и скейтбордистами. Быстро определив среди них "лидеров", Руслан Викентьевич замер и через секунду сообразил, что задал неправильные параметры. Та легкость, с которой спортсмены "выходили из этих своих пике", свидетельствовала о том, что разговор с Анной как пить дать состоится. "Падай же, наконец!" – взмолился про себя Бравин и зажмурился, чтобы отстраниться от происходящего. Открыв глаза, Руслан Викентьевич почувствовал себя полной сволочью: прямо перед ним, скрючившись от боли, громко матерился красавец-роллер в красных наколенниках.
– Вам помочь? – склонился над ним Бравин, проклиная себя за кликушество.
– Не надо, – промычал парень, уже узревший летящих в его сторону товарищей-роллеров.
– А вдруг что-то серьезное?
– Да все нормально, отец, – заверил его обладатель красных наколенников и попытался сесть. Не с первого раза, но у него это получилось.
– Может, все-таки в больницу? – предложил свою помощь Руслан Викентьевич и вздохнул с лицемерной печалью, когда парень в очередной раз отказался.
Дождавшись, когда роллеры подняли на ноги своего товарища и тот медленно, но на своих двоих покатил к приспособленным под раздевалку трибунам, Бравин стремительно зашагал по направлению к зданию, на заднем дворе которого стояла его личная машина. Снова захотелось домой, "к Кате", но тут же вспомнилось, что там – молодые Бравины, отгородившиеся от него Машиной беременностью, как китайской стеной. "Поеду в гостиницу", – обреченно решил Руслан Викентьевич и медленно выехал со двора, соображая по ходу, в какую именно.
Примерно об этом же размышлял и Анатолий Иванович Гольцов, все-таки отправивший Жанне эсэмэс с многоговорящим "Я тоже". Ожидалось, что Мельникова, обычно оперативная во всем, что касалось звонков и сообщений, ответит незамедлительно, но почему-то она молчала. Причем весь день. И весь день металась Толина душа по замкнутому кругу сомнений, а так хотелось предельной ясности. "А еще… – мечтал Гольцов, закрывшись у себя в кабинете, и представлял, как на вопрос Жанны "Что, Толян, слабо?" решительно делает шаг вперед и, подняв Мельникову на руки, несет ее наверх, в спальню". Дальше воображение служить Гольцову отказывалось, подсовывая вместо постельной сцены четкое изображение Николая Николаевича. "И как вам, Анатолий, не стыдно! А как же Анна?" – спросит Мельников у вероломного друга и снимет очки, чтобы не дай бог не было никаких сомнений в том, что происходит перед самым его носом. "А при чем здесь Анна?" – возмутится Анатолий и примет вызов старшего друга. "Как при чем?!" – удивится тогда Николай Николаевич и, подумалось Гольцову, предложит поменяться женами. "И вот тогда, – размечтался Анатолий Иванович, – все и случится". А вот что "все", он так и не мог представить.
Промучившись до конца рабочего дня, Гольцов предположил, что такие испытания не приведут его ни к чему хорошему, а посему – надо выбросить всю эту глупость из головы, забыть, стереть, как ластиком карандаш. Но не успел Анатолий сродниться с этой мыслью, как в дверь постучались и в кабинет заглянула преданная Ксения Львовна, чтобы поинтересоваться, не будет ли в ее адрес каких-нибудь распоряжений, потому что рабочий день подошел к концу и ей хотелось бы уйти домой со спокойной душой и с чистой совестью. Заметив, что смысл ее вопроса доходит до начальника невероятно медленно, Иванкина изменила формулировку.
– Я могу идти, Анатолий Иванович? – проговорила она и перешагнула через порог кабинета.
– Можете, – привычно согласился Гольцов и уточнил: – На завтра какая программа?
– Одну минуточку, – чирикнула Ксения Львовна и с несвойственной для пятидесятисемилетней женщины прытью метнулась в приемную и вернулась обратно с листком, на котором с многочисленными вопросительными знаками были записаны все мероприятия грядущего дня. – Вот, – протянула она расписание и приготовилась выслушать пожелания начальника.
И впервые Гольцов просто скользнул взглядом по бумаге и не задал ни одного вопроса своему секретарю.
– С вами все в порядке, Анатолий Иванович? – обеспокоенно поинтересовалась Ксения Львовна и оправила на себе блузку.
– В смысле? – растерялся Гольцов.
– Я спрашиваю: "Как вы себя чувствуете?" – уточнила Иванкина и с жалостью посмотрела на сидевшего перед ней начальника.
– Хорошо, – немного подумав, ответил Анатолий Иванович и тут же полюбопытствовал: – А что, я плохо выгляжу?
– Что-то не пойму, – призналась Ксения Львовна. – С виду как обычно. Но такое чувство, словно у вас что-то случилось.
– Случилось, – подтвердил Гольцов и покраснел.
– Надеюсь… – сомневаясь, начала было Иванкина и замолчала.
– Ничего страшного… – добавил Анатолий Иванович и махнул рукой: – Так сказать, не опасно для жизни. Временные неудобства…
– Тогда я вам желаю… – смутилась Иванкина и прижала руки к груди, всем своим видом подчеркивая свое небезразличие к возможным трудностям начальника.
– Спасибо, Ксения Львовна, – растроганный ее участием, поблагодарил Гольцов и рискнул представить, что бы она сказала, узнай, по какому поводу весь этот сыр-бор. "Впрочем, какая мне разница!" – уже через секунду подумал Толя и начал разбирать на своем столе скопившиеся бумаги только для того, чтобы не выходить с работы вместе со своей секретаршей: в ее присутствии он уже заранее чувствовал себя неловко, как будто не оправдал ее ожиданий. "И не только ее!" – Анатолий вспомнил об Ане и сразу же потянулся за сотовым.
– Ты где? – недовольно поинтересовался он, как только услышал ее голос.
– Иду по улице, не слышала звонка…
– Тебя забрать? – больше по привычке, чем по желанию, спросил Гольцов и еле сдержал вздох облегчения, когда Анна ответила, что не надо, что в ее планах зайти в магазин, а только потом – домой. И сейчас ей очень неудобно разговаривать, потому что в центре – авария и из-за сирен ничего не слышно…
– Тогда до вечера! – прокричал жене Анатолий, как будто у него в кабинете тоже воют сирены, и, не дождавшись ответа, быстро отключился: ему показалось, что пришло эсэмэс. "Наверное, Жанка!" – обрадовался он и уставился на экран в надежде, что его ожидания оправдались. Номер высветившегося эсэмэс быстро вернул Гольцова в реальность. На табло значилось: "Оплата Мобильного банка". Таким разочарованным Гольцов не ощущал себя давно. Подумать только! Ничего не значащая поездка в Дмитровку, а он помнил, как не хотел туда ехать, обернулась для него целым "мильоном терзаний" на пустом месте.
– Именно – на пустом! – проговорил вслух Анатолий и тут же осекся, услышав собственный голос. "Дожили! – пожурил он себя. – Сам с собой разговариваю!"
Душа Гольцова требовала освобождения. Раньше бы Толя, не задумываясь, обратился к собственной жене, имевшей на него колоссальное влияние: только один звук ее голоса был способен вселить в него либо стопроцентную уверенность, либо стопроцентное отчаяние. Ни один человек в его окружении не обладал такими способностями: ни отец, ни мать, ни Серега… И вот теперь – нате вам, пожалуйста, даже не спросишь, как быть дальше… А ведь Аня для него была не только советчицей! Она чувствовала его так, что только рядом с ней он мог сообразить, что же испытывает на самом деле. "Любимая жена. Единственный друг", – чуть не плача, пробормотал Анатолий Иванович и ощутил себя полностью осиротевшим. "Господи! Какой же я идиот! Какая Жанна?!"
Чувство очередного озарения подняло Гольцова с места, заставило забыть про машину и выбросило в человеческую коловерть, где ему, и это странно, было комфортно как никогда. Он с благодарностью смотрел на усталые озабоченные лица прохожих, выискивая среди них те, что хотя бы внешне напоминали бы ему или Аню, или Игоря, или просто хорошего человека… Как будто у хорошего человека какое-то особое лицо! Гольцов чувствовал себя охотником: охотником за чужим хорошим настроением, за чужой улыбкой, за чужой радостью. Он чувствовал себя неуязвимым и спокойным, потому что был уверен в правильном выборе. И даже захотел "заякорить" этот свой "правильный" выбор каким-нибудь символическим подарком жене. И пусть она не знает, по какому поводу этот неожиданный презент, это совершенно необязательно! Главное, чтобы он сам помнил об этом, всякий раз видя его перед собой как предупреждение о возможной трагической ошибке, о неслучившейся катастрофе, о спасенном счастье их с Аней дома.
Размышляя таким образом, Анатолий стремительно сокращал расстояние между замыслом и его воплощением. Завернув в первый попавшийся ему на пути ювелирный магазин, он безошибочно направился к витрине и увидел ее – золотую улитку с раковиной, сделанной из муранского стекла.
– Это не бижутерия, – к нему тут же подошла девушка-консультант и склонилась над витриной. – Италия. Авторская работа. Золото, муранское стекло. Новая коллекция.
– Мне все равно, – чуть слышно ответил Гольцов, продолжая всматриваться в притягивающее взгляд ювелирное украшение.
Консультант с удивлением вскинула брови и выпрямилась: невысокого роста, с ярко очерченными бровями на высветленном лице, она напоминала глупую фарфоровую куклу со взбитыми буклями надо лбом.
"Луиза Тазикова, продавец-консультант", – прочитал Толя у нее на бейджике и поинтересовался, какова цена подвески. "Жлоб!" – тут же мысленно окрестила его продавщица и, манерно улыбаясь, ответила так, как ее учили на тренингах:
– Вам повезло. У нас сегодня акция. Покупаете два изделия, третье – в подарок.
Гольцов совершенно не разбирался во всех этих дисконтных программах, но, услышав, что можно приобрести три предмета по цене двух, тут же заинтересовался заманчивым предложением и с легкостью согласился на участие в акции. Заручившись поддержкой гипотетического покупателя, Луиза с неблагозвучной фамилией Тазикова сориентировалась мгновенно и уже через пару минут выложила перед Толей на подушечку из черного бархата сверкающую всеми цветами радуги улитку и приложила к ней изящную золотую цепочку венецианского плетения.
– В подарок? – поинтересовалась она у покупателя и ловко продела цепочку в специальное крепление на улитке.
– В подарок, – подтвердил Гольцов и добавил: – Жене.
– Ваша жена, – Луиза нацепила на себя самую обольстительную из известных ей улыбок, – счастливая женщина. Уверена, о таком мужчине, как вы, можно только мечтать. Хотите, примерю на себя, чтобы вы видели, как это смотрится на самом деле.
– Не надо! – испуганно замахал руками Анатолий, похолодевший при мысли о том, что предназначенное для Анны окажется на шее этой манерной куклы.
– Просто так было бы нагляднее, – стояла на своем продавец-консультант, а улитка, подвешенная на цепочку, раскачивалась в воздухе.
– Не надо, – уже сдержанно повторил Гольцов и попросил показать, что прилагается в подарок.
"Точно жлоб!" – утвердилась в своем предположении Луиза и небрежно выставила перед покупателем коробку с украшениями:
– Выбирайте!
Выбирать было не из чего. Перед Гольцовым предстали легковесные золотые кольца с мелкими поделочными камнями. Ни одно из них, он был в этом уверен, Аня бы на себя не надела. "Может, матери подарить?!" – задумался Анатолий: отказываться от дармового презента ему не хотелось. Но и эта шальная мысль быстро умчалась прочь, потому что выставленные украшения выглядели кустарно и дешево.
– Может быть, еще что-то предложите? – на всякий случай поинтересовался Гольцов и уставился на продавщицу.
– Это все, – недовольно буркнула продавщица, хотя хотелось сказать нечто совсем другое: "Ага! Как же! Бегу и падаю!"
– Тогда не надо, – отказался Анатолий, разочаровавшийся в самой идее подарка для Анны. Все равно настроение было испорчено. А в плохом настроении – это правило Аня озвучивала неоднократно – покупать что-либо, а особенно подарки, категорически запрещается, потому что мысль материальна и тот, кому дарят, обязательно этот негатив почувствует.
– А это? – Луиза сердито помахала перед носом Гольцова когда-то очень симпатичной улиточкой.
– И это не надо, – отказался Анатолий и направился к выходу, проклиная эту дуру Тазикову за загубленную мечту.
– А может, все-таки передумаете? – злобно выкрикнула ему вслед продавщица, мысленно попрощавшись с гарантированным процентом от продажи.
– Не передумаю, – не оборачиваясь, торжествующе объявил Гольцов и вырвался на волю с ощущением, что победил дракона: – Акция у них! Привыкли русского человека на халяву разводить! – возмутился он, словно забыв про то, что еще двадцать минут назад всерьез размышлял о том, куда определить дармовое колечко, даже родную маму вспомнил. В любом случае сюрприза не получилось. И Гольцов снова почувствовал себя виноватым: пообещал и не выполнил.
В растерянности от того, что никак не получалось преодолеть это дурацкое чувство вины, Анатолий спускался вниз по улице со странным ощущением, как будто разучился ходить. "Просто я отвык. Все время на машине", – успокаивал он сам себя и не верил в то, что говорит, потому что ходил много и подолгу, нарезая круги по центру Алынска с завидным упорством исследователя достопримечательностей родного города. Но сейчас его не радовали ни красота улиц, ни старые липы, растущие вдоль тротуаров, ни летние кафе, разместившиеся под ними, ни люди с хорошими светлыми лицами. "Это неправильно", – сначала зароптал Анатолий Иванович, а через минуту взбунтовался и дерзко бросил вызов то ли миру, то ли себе самому: "Да в конце-то концов! Что же я не могу своей жене подарок сделать? Из-за какой-то драной пигалицы с ее дурацкой акцией?!"
"Могу!" – перестал сомневаться Гольцов и завертел головой в поисках ювелирного магазина, где сбываются мечты. Результат не заставил себя долго ждать и замаячил перед глазами жаждущего жизнерадостной вывеской в розовом цвете: магазин назывался "Женское счастье".
"Или сейчас, или никогда!" – подбодрил себя Толя и решительно поднялся по ступенькам. Навстречу ему тотчас же бросилось загорелое до неприличия "женское счастье" с гламурной улыбкой на устах, грудью на подпорках и собранными в высокий хвост иссиня-черными волосами:
– Что-то интересует? – заворковала девушка и предложила ознакомиться с новой коллекцией: – Итальянский дизайн. Авторская работа. Все в единственном экземпляре. Стильно. Экстравагантно. Престижно. Вот, например, эта подвеска… Не хотите посмотреть поближе?
– Хочу, – уверенно заявил Гольцов и устремился вслед за валькирией – так он тут же окрестил продавщицу.
Каково же было изумление Анатолия Ивановича, когда обладательница привлекательных форм и гламурной улыбки выложила перед ним на витрину точную копию уже знакомой ему "авторской работы итальянского дизайнера, существующей исключительно в единственном варианте". Золотая улитка с раковиной из муранского стекла поприветствовала покупателя с черной бархатной подушечки, как старого знакомого, и, показалось Гольцову, даже "шевельнула" крошечными рожками.
– Где-то я уже это видел, – расплылся в улыбке Анатолий Иванович и лихо подмигнул статной валькирии.
– Уверяю вас: этого не может быть, – строго произнесла девушка и склонилась над витриной так, что Гольцову стало видно смуглое глубокое декольте.
– Могу поспорить, – уперся из принципа Анатолий и собрался было сослаться на их конкурентов, но не успел, потому что оказался сражен наповал неопровержимым аргументом.
– Подделка, – вынесла суровый приговор валькирия и кивнула в сторону расположенного выше ювелирного магазина, где правила бал глупая Луиза Тазикова. – Работают с китайцами, а выдают за Италию.
– Но ведь она точно такая же! – не поверил Гольцов.
– Уверяю вас: НЕ ТАКАЯ ЖЕ!
– А с виду…
– Только с виду. А на деле – дешевая бижутерия.
"Хорошо, не купил", – с облегчением вздохнул Анатолий Иванович, быстро поверивший в волшебную силы валькирии, и объявил:
– Беру.
– Каучук? Золото? – походя, поинтересовалась продавщица и "повела" покупателя за собой к другой витрине.
Гольцов выбрал каучук, валькирия похвалила выбор и внешне очень искренне похвалила за вкус. "Да, я такой", – снова с готовностью поверил ей Толя и, словно крыса на дудочку, послушно засеменил вслед за валькирией к кассе. Цена уже значения не имела, и улитка вместе с каучуковым шнурком была упакована в красную бархатную коробочку.
– Носите на здоровье, – расплылась в улыбке продавщица и протянула покупателю перламутровый подарочный пакет.
– Это я не себе, – зачем-то пояснил Анатолий Иванович.
– И не мне… – Валькирия хлопнула наращенными ресницами, колыхнула грудью и томно вздохнула. Настолько томно, что Гольцов почувствовал себя в опасности и, скомканно поблагодарив, вылетел из "Женского счастья" в предвкушении своего собственного и со словами о том, что никакая Жанна, будь она трижды неладна, никогда его не разрушит.
А Мельникова действительно не ставила перед собой такой цели, но ровно до того момента, пока не получила гольцовское "Я тоже", прозвучавшее как призыв. "Сколько веревочке ни виться…" – подумала Жанка и, не выпуская телефона из рук, улеглась на диван.
С одной стороны, Мельникова почувствовала себя влюбленной. С другой – и в этом Жанна признавалась неоднократно – любить она не умела. Точнее – умела, но только до тех пор, пока птичка сама себя не запирала в клетке. К добровольно сдавшимся она влечения не испытывала и интересовалась исключительно теми мужчинами, которые не торопились демонстрировать особой заинтересованности в ее, Жанкиных, прелестях. Вот тут-то Мельникова и заводилась с полоборота, а ее мысль начинала работать с бешеной скоростью и исключительно в одном направлении.
– Я – это… – пыталась умничать Мельникова. – Знаешь, кто?
– Кто? – уточняла Анна.
– Ну это… Как ее?.. Нимфетка.
– Может быть, нимфоманка? – Аня еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
– Во! – радовалась, как ребенок, Жанка. – Нимфоманка.
– А ты, Жан, понимаешь, о чем говоришь? – очень аккуратно переспрашивала ее Гольцова, зная о пристрастии подруги к заумной, как та считала, лексике.
– Конечно, понимаю! – заявляла Мельникова и тут же давала свое собственное определение: – Нимфоманка – это такая баба, которую хотят все мужики. Хотя и не признаются в этом.
– Не совсем так, – пыталась внести свои коррективы Анна, как директор Информационного департамента, ратующая за точное определение понятий, но вскоре отказалась от этой мысли вообще, услышав в определенный момент, что ее способность сомневаться во всем вызывает в людях "недоумление".
– Да, да. Прямо недоумление, – с остервенением повторяла Жанна и поучала Гольцову: – Ты думаешь, умных баб мужики любят? Ничего подобного! Они их терпят. Поэтому нехер свой ум везде показывать, Анька. Делай, как я: с виду дура дурой, а в уме – калькулятор.