И вот теперь этот возлежащий на диване калькулятор подсчитывал, во что ему может обойтись предстоящая интрижка с автором многозначительного "Я тоже". Как ни крути, от перемены мест слагаемых сумма все равно не менялась, поэтому расклад оставался один и тот же: Колян, Толян и они с Анькой. "А как же дружба?" – на секунду пронеслось в сознании Мельниковой и тут же умчалось за ненадобностью. Где бы была эта пресловутая дружба, если бы она, Жанна, не была замужем за бизнесменом и не имела бы дома в Дмитровке? Кому-то легко: родился с золотой ложкой во рту и хлебай дальше. А ей, из Собакаева-то, пришлось лапами поколотить. Поэтому если она чего-то и добилась в этой жизни, то сама. И стыдиться здесь нечего! Поэтому имеет полное право на нормальное человеческое счастье. И не важно, что временное, зато свое собственное, собственноручно добытое, можно сказать, в неравном бою.
Побыв пятнадцать минут в образе разлучницы, Жанна поостыла и подумала о сложившейся ситуации совершенно в другом ключе. Ну вот уведет она Гольцова из семьи, и что? Новая жизнь начнется? Чего он ей даст-то? Три раза секс, на четвертый "есть хочу"? Опять же, Коляна куда? У Аньки-то вся жизнь впереди: найдет для здоровья кого-нибудь. А этот? "А этот – мое пожизненное заключение", – вздохнула Мельникова и повернулась на бок, предусмотрительно положив телефон рядом с собой. Так в ожидании звонка и задремала.
Каково же было ее удивление, когда, проснувшись, обнаружила, что в течение часа ни одна живая душа не побеспокоилась о том, где она, бедная женщина, чем занята и как себя чувствует. Предъявлять претензии Гольцову было неправомочно, а вот Коляну – в самый раз, решила Жанна и отправила ему эсэмэс-молнию: "Срочно перезвони".
"Срочно перезвони" не осталось незамеченным: на табло мобильного высветилось имя Мельникова.
– Ты че, Колян, сдурел? – завопила с ходу Жанка, на что Николай Николаевич отреагировал традиционно. Он просто отодвинул мобильный от уха на безопасное расстояние и приготовился ждать, когда в доносившихся до него воплях возникнет пауза, во время которой появится возможность обратиться к супруге. Мельникова припомнила мужу все: испорченное утро из-за того, что нет кофемашины, похороненную молодость, загубленную репутацию ("Ради тебя отказалась от доброго имени"), отсутствие детей, машину-трехлетку и, конечно же, отказ от ежедневных радостей жизни во имя высокого долга, о котором напоминают штамп в паспорте и совместно нажитое имущество. После слова "имущество" поток иссяк: Жанна взяла пятисекундный тайм-аут, и Мельников наконец-то поинтересовался:
– А что случилось?
– Как это что случилось?! – снова взвилась Жанка и, набрав в легкие побольше воздуха, приготовилась изложить суть вопроса: – Ты где был, идиот?!
– Ты забыла? Я на работе, – невозмутимо сообщил Николай Николаевич и снова отставил трубку.
– Это ты сейчас на работе. А утром ты где был?!
– В бассейне.
– Вот то-то и оно, что в бассейне. И что, звонить после бассейна не надо?
– Зачем?
Жанна все-таки умела удивлять.
– А затем, Колян, что это бассейн. Водичка это, Коля. Хоп – поперхнулся и на дно.
– У меня разряд по плаванию, – напомнил кандидат в утопленники.
– Засунь себе свой разряд в одно место! Инфаркт не спросит, подплывет и обнимет. А я – вдова в сорок пять. Мне че, это надо, по-твоему? Я ж волнуюсь, придурок! Трудно, что ли, семь цифр набрать?!
– Ну извини, извини. Не подумал… – довольно запыхтел Мельников.
– То-то и оно, что не подумал. – Жанна уже остыла. – Была б у тебя другая фамилия, позвонил бы. А пока, Колян, ничего хорошего от тебя ждать не приходится: каждое утро прислушиваюсь – дышишь или нет? – бестактно призналась Мельникова и тут же добавила: – Это ведь кому сказать! Не смотришь на "СТОИТ – НЕ СТОИТ", – подчеркнула она, – а слушаешь: "ДЫШИТ – НЕ ДЫШИТ". Затрахалась я с тобой, Колян, – пожаловалась Жанна и миролюбиво поинтересовалась: – Че на ужин приготовить?
– Все равно, – выдохнул Николай Николаевич и отключился, но ровно на секунду, потому что Жанка тут же перезвонила и грозно полюбопытствовала:
– Я не поняла: это че такое, Колян?!
– Сигнал пропал, – выкрутился Мельников.
– Ага! Сигнал! Еще раз такой сигнал сделаешь, мало не покажется.
– Не очень-то и страшно, – попробовал отшутиться Николай Николаевич.
– Это пока, – заверила его жена. – А вот когда ноженьки-то держать тебя, дурака, перестанут, тогда и напугаешься.
– Вот тогда и поговорим, – огрызнулся Мельников и бросил телефон в спортивную сумку, даже не отключив звук. – Достала! – довольно громко произнес Николай Николаевич и с опаской оглянулся: не слышит ли кто-нибудь. Да и кто мог его слышать в собственном кабинете?! У него и секретарши-то нормальной не было: Жанна запретила. Точнее – не запретила, а приказала подыскать такую, чтобы во всех отношениях не представляла никакой опасности ни для семьи, ни для дела. Деревяшкину, например. Но Мельников тогда уперся и наотрез отказался, пусть и от дальних, но родственников.
– Хочешь испортить отношения с родней, – изрек он, – заведи совместную собственность или, на худой конец, общее дело.
– Да какое "общее дело"?! – бушевала Жанка. – Это ж просто секретарша!
– Любая, как ты говоришь, секретарша – это доверенное лицо, – назидательно объяснил Мельников. – Через нее все проходит!
– Тогда возьми меня на работу, – потребовала Жанна, посчитав, что только ее кандидатура идеально походит под то самое "доверенное лицо".
– Тебя?! – вздрогнул тогда Николай Николаевич и наотрез отказался "разводить семейственность": – Хочешь выгуливать себя в свет, устройся в другое место.
– Я, Колян, не сучка, меня выгуливать не надо, – обиделась тогда на мужа Мельникова и демонстративно заявила, что на работу сама устроится. Да еще туда, "куда Макар телят не гонял". Контекст подтверждал: истинного значения выражения про Макара Жанка не знала, но, как это часто бывало, фраза ей нравилась, а потому использовалась ею направо и налево, но в особом, только ей доступном понимании.
– Да ради бога! – обрадовался Мельников, тут же уверовав в то, что свято место пусто не бывает. Но, как это ни странно, на такую лакомую позицию никак не удавалось найти претендента.
– Как заговорили! – не переставал удивляться происходящему Николай Николаевич и с опаской вспоминал Жанкины рассказы про бабку-колдунью, так и не передавшую его жене таинственную черную силу.
– Все равно че-то осталось, – периодически смущала его своими откровениями Жанна и томно закатывала глаза, воображая себя роковой женщиной со сверхъестественными возможностями. – И вообще, Колян, меня обижать нельзя: я – сирота. Тебя тут же боженька накажет.
– Прекрати, пожалуйста, – отмахивался от жены Мельников, свободный от суеверий и предрассудков. – При чем тут секретарша и божья кара?
– А при том! – воодушевлялась Жанка и рисовала мужу страшные и убедительные по своей силе картины: – Вот будешь ты, Колян, чай пить, поперхнешься. И оно, бац, не в то горло. Че делать?! К людя́м бежать. А людей-то рядом с тобой и нет! Пока ты на второй этаж в бухгалтерию спустишься, дыхание перекроет – и все! Нету Коли! А была бы у тебя секретарша, так она долбанула бы тебя по закоркам, глядишь – и спасла бы.
– Глупости говоришь! – сердился Николай Николаевич, не переносивший, когда Жанна заговаривала то о его возрасте, то о подкарауливавших его болезнях и роковых случайностях, то о маразме, поджидавшем Мельникова прямо у дверей собственной спальни, а то – еще лучше – о смерти.
– Сам дурак! – добродушно огрызалась Жанка, присвоившая себе роль ангела-хранителя при муже.
И вот теперь "дурак" с особой тщательностью пережевывал пищу, а чай спускался пить в бухгалтерию. Так и приспособился без секретаря. Но с надеждой на то, что рано или поздно рядом с ним появится женщина, немногословная, скромная, ответственная, хорошо знакомая с делопроизводством и имеющая навык работы на компьютере, не расставался и терпеливо ждал этого часа, не забывая въедливо изучать резюме каждой кандидатки на столь ответственный пост.
Рабочий день Мельникова подходил к концу. Точнее – он мог завершиться в любое удобное для него время. Но Николай Николаевич, как человек законопослушный, да притом и щепетильный в вопросах служебной иерархии, всегда отсиживал в своем кабинете положенные восемь часов с часовым перерывом на обед. Тщательно проверив, выключен ли из сети компьютер, не завалялось ли в мусорной корзине ничего такого, что к утру начнет дурно пахнуть, закрыты ли плотно окна, Мельников перед уходом уселся на всегда пустовавший кожаный диван, поднял очки на лоб и задумался. Не давали покоя слова жены о том, что она волнуется, пусть и переданные в таком экстравагантном виде. "Форма – ничто, содержание – все", – про себя изрек Николай Николаевич и почувствовал, как дрогнуло его состарившееся от житейских бурь сердце. Нежность к Жанне охватила Мельникова, подняла с дивана, заставила вытащить из спортивной сумки с мокрыми вещами телефон и позвонить жене, чтобы сказать ей о том, как он благодарен ей за все, за все. И за то, что молода и прекрасна, и за то, что умна, и за то, что заботится о нем, старом черте, и ничего не требует взамен. Просто делает – и все, потому что жена и потому что любит.
– Жанна! – взволнованно начал Мельников и тут же осекся: супруга была настроена на совсем другую волну, не имевшую ничего общего с той энергией благодарности, которая с лихвой переполняла ее супруга.
– Страшно стало? – хамовато поинтересовалась Жанка и ехидно хихикнула. – Не бойся, Колян, я с тобой!
Николай Николаевич промолчал, мысленно проклиная себя за излишнюю восторженность. Не услышав ответа на свой вопрос, Мельникова напряглась и встревоженно уточнила:
– Колян?! Ты там че? С тобой все нормально?
– Нормально, – выдохнул счастливый Мельников, почувствовав в голосе жены неподдельную тревогу.
– Ну раз нормально, так какого хера ты звонишь мне?! – возмутилась Жанна, и в этом она была вся, поэтому Николаю Николаевичу не осталось ничего другого, как приглуповато улыбнуться себе под нос и покинуть кабинет.
А ведь раньше Мельников нет-нет да пытался перевоспитывать Жанку, наивно полагая, что его возраст, жизненный опыт и высшее образование окажут соответствующее влияние на молодую и поверхностно образованную барышню. И действительно, на первых порах Жанна (рядовой бухгалтер его когда-то небольшой фирмы) с готовностью внимала тогда еще любовнику и старалась расцветить всеми цветами радуги его скучную семейную жизнь с женой-ровесницей, все свои силы отдававшей обнаружению у себя очередного смертельного заболевания. Болеть стало ее профессией.
– Мне не важно, кто ты, – ворковала она и целовала Мельникова в плечо. – Пусть говорят, что я расчетливая, что корыстная… Мне все равно. Был бы ты бедным, я бы любила тебя ничуть не меньше. А пока что есть, то есть: не просила, не прошу и просить не буду. Хочешь меня – оставайся. Не хочешь – не держу.
Николаю Николаевичу очень нравились эти разговоры по душам, и он старательно вторил молодой любовнице:
– Только по согласию, Жанна. По-другому – не приму.
– А ты думаешь, я по расчету?! – демонстративно вскидывала свои брови тогда еще не Мельникова и отодвигалась от возрастного любовника, стараясь смотреть ему прямо в глаза. – Мне ведь молодой не нужен. Молодой глуп. Молодой…
– Беден, – подсказывал Жанне Николай Николаевич и с пристрастием всматривался в ее лицо, наивно считая себя "ловцом человеческих душ".
– Молодые, они ничего не умеют, – словно не слышала подсказки Жанка и пускала в ход свое самое грозное оружие: скидывала с себя простыню и решительно вставала с постели якобы по своим делам, для того чтобы находившийся рядом мужчина мог с лихвой оценить великолепие ее молодого тела. Обычно в девяноста девяти случаях из ста этот прием гарантированно срабатывал. Сработал и в этот раз. Мельников бросился следом за обольстительной Жанной, предчувствуя, что еще пару встреч – и он уже не сможет вернуться домой, и никакая вина перед болезной супругой его не остановит.
– Нравится, да? – улыбалась Николаю Николаевичу Жанка и бесстыдно поглаживала себя то по груди, то по плоскому пока животу, то по бедрам; негромко постанывала, приоткрывая рот, как это делали в эротическом кино, и тяжело дышала, не отводя взгляда от любовника.
И Мельников забывал и о возрасте, и о семейном положении и об импотенции, на которую все время намекала его жена, и рвался вперед, к давно утраченным в прошлой жизни ощущениям. И это, представьте себе, без всякой виагры! И где придется: в душе, на кухонном столе, на ковре… Не важно.
Но Николай Николаевич все равно держался. И не делал предложения. И не приносил своей зубной щетки. И не давал денег ни на наряды, ни на угощение. И Жанка терпела, и уверенно шла к своей цели, четко рассчитав, что для жизни этот прижимистый Мельников гораздо полезнее, чем десяток молодых жеребцов без квартиры, без машины и с дурацкой привычкой жить на халяву.
"Такие из семьи просто так не уходят", – правильно рассудила Жанна и в порыве страсти "забыла" про презерватив. О беременности любовнику не сказала. Просто сделала аборт и выдала это за свой первый подвиг во имя любви.
– Мало тебе своих проблем! – чуть не плача заявила она любовнику: – А тут еще я! Ни два, ни полтора, неизвестно, кто. И потом – у меня принцип: без отца ребенок расти не будет.
– Я бы признал, – расстроился Мельников и присел рядом со свернувшейся в калачик Жанкой. – Я же знаю, кто отец.
– Ты знаешь, – "горько" усмехнулась Жанна, – а другие – не знают! Им все равно: мать-одиночка, любовница. НЕ ЖЕ-НА! – проговорила она по слогам и уткнулась лицом в подушку.
– Ты хочешь, чтобы я на тебе женился? – еле выдавил из себя Николай Николаевич.
– Я хочу, чтобы ты был счастлив. – Жанна подняла голову и смело посмотрела на любовника. – А чужие дети никому счастья не прибавляют.
– То есть ты это сделала из-за меня?! – поразился Мельников и чуть не заплакал.
– Я это сделала ради нас, – высокопарно изрекла Жанка и потупилась вместо того, чтобы задрать голову вверх и торжествующе проорать прямо в потолок: "Тебе – шах!"
Мат она поставила Николаю Николаевичу и снова для того совершенно неожиданно.
– Я беременна, – просто сказала она через некоторое время и предъявила тест, подтверждающий ее нынешнее состояние. – Уходи.
– Почему? – У Мельникова тут же опустились руки. Он никогда не видел свою Жанну такой по-настоящему серьезной и решительной.
– Потому что у меня принцип. Ребенка оставлю. Рожу для себя.
– А я? – поскучнел Николай Николаевич.
– А ты уходи. У тебя есть жена. Есть дети. Есть семья.
– Но ведь у меня есть еще и ты.
– Я – это не жена.
– А как же он? – Мельников показал глазами на Жанкин живот.
– Это тебя теперь не касается, – сухо ответила Жанна и распахнула дверь съемной квартиры.
– Ну могу я хоть как-то быть для тебя полезен? – Николай Николаевич даже не знал, что сделать.
– Нет, – покачала головой Жанка и взмолилась: – Уходи, Коля, хватит. Я такая – мне или все, или ничего.
Это, конечно, была стопроцентная победа! Мельников почувствовал себя окончательно припертым к стенке, по одну сторону которой привычно хирели его старая семейная жизнь, несуществующая импотенция, вечно недомогающая жена и куча родственников, а по другую – разгорался костер нового счастья, возле которого грелись молодая женщина, гордая и независимая, и он сам, вновь молодой и уверенный в своем завтрашнем дне. Таким образом, приоритеты были расставлены, и Николай Николаевич сделал свой главный выбор, последствия которого не заставили себя ждать.
На предложение руки и сердца Жанна дала свое неторопливое "да". И, вернувшись из свадебного путешествия полностью измотанной жутким токсикозом, сделала очередной аборт. Свой поступок она объяснила довольно просто: "Надо пожить для себя, а то эти кровососы все жилы вымотают". И Мельников согласился, и пропустил тот момент, когда жена стала неуважительно называть его Коляном, снисходительно похлопывать по увеличивающейся лысине и требовать денег на омоложение. И процесс этот шел столь стремительно, что Николаю Николаевичу отказали от дома старые друзья, так и не принявшие его нового образа, над которым Жанка мудрила безостановочно.
"Молодая жена. Должен соответствовать!" – тут же заявила она, оказавшись в гостях у школьного товарища своего мужа, из-за спины которого выглядывала ошарашенная Жанкиной резвостью супруга.
– Прими, Колян, – Мельникова сбросила шубу с плеч и притопнула ножкой. – Расстегни, котик.
– Хотите, мы вам подадим скамеечку? – попыталась спасти репутацию котика жена школьного товарища и тут же нарвалась на Жаннину бесцеремонность:
– У меня для этого муж есть, а у вас… – Она критично посмотрела на мельниковского друга. – Только скамеечка.
– Прикуси язык, – прошипел ей тогда залившийся краской Николай Николаевич, на что получил молниеносное:
– Значит, когда тебя облизывать, это можно, а когда по правде, прикуси язык?
– Не ссорьтесь, – тут же включилась хозяйка дома, наивно предполагая, что жена Мельникова возьмется за ум, вспомнит о приличиях и начнет вести себя достойно. Но не тут-то было.
– Когда милые бранятся, у них деточки родятся, – зарифмовала Жанна и, подмигнув товарищу Николая Николаевича, поинтересовалась: – Или вы уже того? Старые друзья? Братья и сестры?
Весь вечер новоиспеченная Мельникова изображала из себя раскрепощенную леди, свободную от предрассудков, и вела себя так, словно завтра – судный день, а потому сегодня – последний шанс почувствовать себя молодой и красивой. Она призывала хозяев дома любить друг друга, а их гостей кричать "Горько!". При этом она игриво подмигивала супругу, периодически ощупывала его ширинку, облизывала лоснящиеся губы и нашептывала тому на ухо разную похабщину. И хотя предназначалась она исключительно для Николая Николаевича, слышали ее абсолютно все и растерянно переглядывались.
– С кем не бывает, – снисходительно крякал Мельников, пытаясь хоть как-то оправдать жену в глазах общественности. Заткнуть Жанне рот на глазах у всех Николаю Николаевичу не позволило воспитание, и он краснел целый вечер ровно до того момента, пока хозяин дома не вывел его на кухню и не произнес следующее:
– Слушай, Коль, уведи эту шлюху. И запомни: ноги чтобы ее в моем доме не было.
– Тогда и моей тоже, – еле разжимая узкие губы, проговорил Мельников, оскорбленный до глубины души.
– Тогда и твоей, – не стал церемониться с ним школьный товарищ, – и подал Николаю Николаевичу пальто: Жанкиной шубы хозяин дома даже не коснулся.
– Мы уходим, – объявил Мельников супруге и показал на часы.
– Мы не уходим, – еле выговаривая слова, воспротивилась набравшаяся в хлам Жанна и многозначительно подмигнула сидевшему напротив чужому мужу, мгновенно залившемуся краской от неожиданного доверия в свой адрес: – Правда, малыш?
– Что вы себе позволяете?! – тут же с негодованием вмешалась жена "малыша" и укоризненно уставилась на Мельникову.
– Это кто, мальчик? – Жанна показала глазами на свою визави и захихикала. – Мамашка твоя?
После этих слов Николай Николаевич почувствовал, что сегодняшний вечер завершится депортацией его старых школьных товарищей в кардиологическое отделение, и принял удар на себя, стащив окосевшую Жанку со стула.
– Ты че, Коля? – удивилась реакции мужа Мельникова.