С минуту Клем сидел с трубкой в руке, потом медленно опустил ее на место. Еще раз посмотрел на карту и вышел из гостиницы. В конце улицы он повернул налево и пошел до станции метро "Порт де Намур" в конце бульвара Ватерлоо. Выбрав в толпе чернокожее лицо, человека примерно одного с Рузинданой возраста, он начал следовать за ним. Он отлично знал, что это не Рузиндана, но надеялся, что, может, поблизости есть какое-нибудь кафе или клуб, где сверстники этого мужчины встречаются поболтать и поиграть в карты. Они шагали в обратную от бульвара сторону и меньше чем через десять минут оказались в Матонге. Неожиданно на Клема обрушились покинутые им в мае краски, запахи, акценты, хотя там ему довелось видеть лишь обломки нарушенного быта - пустые магазины, безмолвные рынки, хруст битого стекла и пустых обойм под ногами. Здесь, в Матонге, магазины были наполнены мешками сладкого картофеля, маиса, жгучего перца, связками сахарного тростника, сушеной саранчи, пальмовых листьев, сухой, как подошвы сандалий, рыбы. На прилавках лежали рулоны ярко раскрашенных тканей, фальшивые локоны, тяжелые ювелирные украшения из золота, настоящие и поддельные. На тротуарах оживленно беседовали, обменивались рукопожатиями, держали друг друга за руки, слушая с открытым ртом новости, мужчины в сандалиях и рубашках сафари, некоторые со спутанными в косицы волосами, некоторые в муслиновых рубашках по щиколотку. Отвлекшись, Клем потерял из виду свой объект. Около часа он бродил по кварталу, ныряя под обшарпанные арки, выбираясь перевести дух на перекрестки, заглянул в бар, заказал пива и получил бутылку со слоном на этикетке. Под резкие звуки мелодий соукус и джужду он пролистал африканскую газету ("Маяк"). Весь квартал был буйно-неправдоподобным, напоминая живучие, яркие цветы, прилепившиеся к черным от копоти стенам старого железнодорожного туннеля. Вся община - более молодая и более смешанная, чем подобная ей в Лондоне, - прилетела по крупицам с юга и вплелась в ткань брюссельской обустроенной жизни девятнадцатого века. Клем заказал еще бутылку. Официантка - посмеивающаяся, переваливающаяся с ноги на ногу желтозубая женщина в желто-лиловом тюрбане - подмигнула ему. Интересно, что она скажет, если я спрошу у нее про бургомистра, подумал он. Может, она его знает? Может, его все знают? Может, она видела, как он проходил нынче утром мимо окна, и, приняв за неудачника, посмотрела в сторону?
Когда Клем вернулся в гостиницу, было уже за полдень. Он набрал номер ФИА в третий раз. Ему ответил мужчина - недоверчивый, готовый к отпору молодой мужской голос. Клем спросил Лоренсию Карамеру.
- Она не может подойти к телефону, - решительно сообщил голос.
- Она занята?
- Какое у вас к ней дело?
- Я вас не знаю и не могу это с вами обсуждать.
- Вы журналист, верно?
- Она все еще в офисе?
- Сказать вам, что я думаю о журналистах? Таких, как вы?
- Может, вы представитесь? - предложил Клем, - Вы же знаете мое имя.
- Вы - хуже псов.
- Вы вместе работаете? Или вы - ее друг?
- Бродячего пса - хоть топором по башке, никто о нем не пожалеет.
- Вы бы так и сделали?
- Никто о нем даже не вспомнит.
Клем принял ванну, потом, примостившись между кроватью и тумбочкой с телевизором, сделал несколько полузабытых упражнений йоги. В полшестого он опять позвонил. Никто не ответил, автоответчик тоже не сработал. Он включил телевизор и принялся просматривать каналы в поисках новостей, прослушал выпуски на французском, американском, фламандском; потом выключил его, оделся и вышел. На улице оказалось на удивление холодно, а у него с собой ничего, кроме джинсовой куртки, не было. Он зашагал крупными шагами, потом остановился в баре выпить коньяку. Рядом сидел мужчина с бледными глазами на длинном бородатом лице - лице северянина, сурового фермера или главы церковного совета старейшин. Клем осведомился на французском языке, как пройти к центру. Мужчина ответил по-английски и прочертил маршрут в воздухе чубуком трубки.
Двадцать минут отсюда, сказал он, но Клем, заглянув по пути еще в два бара, добрался до центральной площади только через час. Он побродил по ней вместе с сотнями представителей презренной армии неорганизованных туристов, пошатался около подсвеченных зданий гильдий, заглядывая в слепые окна, разглядывая каменные цеховые эмблемы. Ему припомнились массивные формы финансового центра Торонто, а вслед за этим пришло паническое осознание, что он так и не дозвонился до Сильвермена, не получил от него совета, предостережения, что рулит он в полном одиночестве.
На соседней с площадью улице обнаружился ресторанчик, и, примостившись за столиком, он принялся делать заметки на завалявшемся в кармане клочке чистой бумаги. В маленьком, скупо освещенном зале витал устоявшийся запах жареного лука, рыбы, чеснока и табачного дыма. "Похоже, Европе пришел конец, - писал Клем, - Хорошо смазанный червивый труп". Он заказал полдюжины устриц, бифштекс с картошкой, бутылку красного вина. "Кто этот человек, который мне сегодня угрожал? Как он связан с ЛК? Что я вообще здесь делаю? Это не журналистика! Чем дальше, тем меньше мне становится известно".
Устрицы подали переохлажденными, жилистый бифштекс сочился кровью. Он жевал, пил вино, потом заказал кофе и коньяк. На конверте авиабилета он написал: "мне одиноко" - и тут же тщательно зачеркал написанное. Расплатился, вышел на улицу. Стало шумнее, оживленнее. Мимо, пошатываясь и громко, но не злобно горланя, прошагала ватага шотландцев в килтах. Клем направлялся в сторону, где, как он надеялся, должна была находиться гостиница. Он попытался поймать такси, но оно пронеслось мимо. На остановке автобуса обнаружился план улиц; безуспешно произучав его изрядное время, он побрел дальше, положившись на инстинкт и удачу пьяниц. Улицы становились менее оживленными. Он узнал площадь с булыжной мостовой, статую, бар, похожий на тот, в котором был раньше. Войдя внутрь (бар оказался другим), он опустился на табурет и принялся читать названия сортов пива. "Квак", "Разбойник", "Иуда", "Фаро", "Мыс Доброй Надежды". Есть в этом какой-нибудь смысл? Молодой музыкант играл танго на разбитом пианино; беременная официантка собирала стаканы.
Клем начал что-то многословно объяснять барменше за стойкой, но вдруг поймал в зеркале свое отражение, лихорадочно несущее околесицу, и, поднявшись с табурета, шатаясь, направился к выходу; он не мог припомнить, заплатил ли по счету, да ему было и наплевать. Начинало моросить, он поднял воротник. В темноте то там, то здесь проблескивали высокое окно, железная балюстрада. Дождь усилился, вода начала затекать в уши. Пережидая, Клем стоял минут двадцать под навесом какого-то парадного, пока не сообразил, что смутно знакомая стеклянная дверь через дорогу напротив - не что иное, как вход в его гостиницу. Дверь была заперта, а обнаружить звонок никак не удавалось. Пришлось барабанить по стеклу до тех пор, пока на его зов не появился ночной портье. Сухопутный Харон средних лет, не проронив ни звука, пустил его внутрь.
В номере он насухо вытер голову полотенцем, стянул и оставил в куче на полу мокрую одежду. Залатанная клейкой лентой записная книжка лежала на тумбочке у кровати. Он отыскал Сильвермена и набрал номер.
- Алло? - сказал женский голос.
- Привет, - ответил Клем, роняя голову на подушку.
- Кто это говорит? - поинтересовался голос.
- Шелли-Анн? - Оказывается, он набрал нью-йоркский номер Сильвермена.
- Да, это я, - сказала она. - С кем я?..
- Это Клем Гласс. Друг…
- А-а-а. Да-да. Как дела, Клем?
- Я в Бельгии, - сказал он.
- Ого. Наверное, у вас уже очень поздно.
Поздно, подтвердил он, не имея ни малейшего понятия о времени.
- Клем, - попросила она, - у меня тут знакомые обедают, может, мы поговорим завтра?
- Мне нравится твоя книга, - сказал он.
- Правда? Которая?
- "Стежок во времени".
- Нет, она называется "Стежок вовремя". Знаешь, как в пословице?
- Все равно она мне нравится.
- Спасибо, я очень рада.
- Сильвермен сказал, что он может найти твое фото в любом приличном книжном магазине.
Она засмеялась.
- Может, поэтому его не очень часто тянет домой.
- Я хотел бы с ним поговорить.
- Мы все тут хотели бы с ним поговорить.
- Извини, я не знал.
- Не надо извиняться. Он что-то пытается там сделать. Может, когда почувствует, что готов…
- Знаешь, - сказал Клем, - он считает, что люди в основной массе хорошие, но он так считает, только чтобы не спиться. На самом деле он думает так же, как и я.
- Я тоже считаю, что люди в основном хорошие. По-моему, во что-то такое верить нужно, иначе запросто сойдешь с ума. Есть, конечно, разные…
- Сначала, - сказал Клем, - мы натолкнулись на ребенка, маленького мальчика, который лежал на тропинке с…
- Не надо, - перебила она.
- Нет?
- Я не хочу об этом слышать.
- Конечно, - сказал Клем, - Зачем?
В тепле комнаты он размяк, голос внутри настойчиво убеждал повесить трубку.
- Ты обращался к кому-нибудь? - спросила она, - Разговаривал с кем-нибудь обо всем этом?
- С врачом?
- Не обязательно с врачом.
- Со священником?
- Если ты верующий, то да, - сказала она. - Но ты, кажется, неверующий.
- Я сегодня напился, - сообщил он.
- Вы подошли слишком близко к краю, ребята, - сказала она. - Чересчур близко.
- Мы думали, что мы нераздражимы.
- Не - что?
- Неразрешимы.
- Неразрушимы?
- А что ты готовишь? - спросил он.
- Макароны "кантеллони" со свининой, каштанами и курагой.
- Классно звучит. И ты звучишь просто классно.
- А сейчас иди спать, Клем.
- Я надеюсь, он вернется, - сказал Клем, - Найдет свою дорогу.
- Не беспокойся, он непременно вернется, - ответила она, и Клем услышал, как она улыбнулась, - Я убежденная сторонница счастливой развязки. Чего и тебе желаю.
Утром Клему удалось поспеть к завтраку за несколько минут до его окончания. Он выпил тепловатый кофе и набил карманы фруктами, потом, вернувшись в номер, принял болеутоляющее и минут двадцать стоял под душем, пытаясь вспомнить, о чем разговаривал с Шелли-Анн. Обшарив карманы в поисках сигарет, он нашел только несколько франков, чек из ресторана и авиабилет в исчирканном конверте. Потом он смотрел сводку новостей по Си-эн-эн и Би-би-си. Потом, нагишом присев на край кровати, позвонил Лоренсии Карамере.
- Хотите, чтобы я пришел к вам в офис? - спросил он, - Они знают про это?
- Я не могу вам помочь, - сказала она, - Пожалуйста, прошу вас, отстаньте от меня.
- Вы - на рю дю Скептр, верно? Это совсем рядом, - Он помедлил, давая ей время представить появление в офисе незнакомца, повествующего о кровавой резне, о скрывающихся от правосудия беглецах.
- Дайте мне ваш номер, - попросила она. - Я вам перезвоню.
- Когда?
- Сегодня.
- Даю вам час, - сказал он. - Если в течение часа не будет звонка, ждите меня в вашем офисе.
Он съел припасенные в карманах фрукты, посмотрел какую-то дневную передачу местного телевидения, потом оделся и подошел к окну. Открыл его - в комнату ворвался влажный ветер теплого, ясного дня; внизу блестела чистая после дождя улица. До высоких домов на противоположной стороне было не больше десяти метров, и, глядя в окна квартиры напротив, он без труда мог следить за жизнью ее обитателей. Молодая женщина, повернувшись к нотному пюпитру, водила смычком по виолончели - или это был инструмент поменьше, виола да гамба? - пробуя аккорды неуверенно, но, насколько было слышно Клему через улицу, без ошибок. Он не узнал произведение, что-то медленное, возможно Бах. Девушка сидела так близко, что можно было окликнуть ее и спросить. Интересно, ответит ли она? Поддержит приятный разговор по-соседски? В следующем окне он разглядел семейную гостиную: ковры, картины, разномастные стулья, ваза с белыми цветами. За последним окном был офис или кабинет. За столом сидел, углубившись в работу, мужчина с сединой в волосах и писал что-то, ссутулив спину и выставив согнутый локоть. Что это было - письмо? Рассказ? А может, мемуары (пусть будут мемуары), "История моей жизни", предназначенная для юной музыкантши, звуки игры которой просачивались под дверь кабинета? Строки, назначение которых - помочь девушке разгадать загадку бытия, стреножить жизнь, повалить ее на спину и обнажить ее беззащитное брюхо.
Зазвонил телефон. Перегнувшись через кровать, он поднял трубку.
- Около церкви Святого Бонифация есть кафе, - Она сказала название, и он нацарапал его в лежащем у телефона блокноте. - Приходите в пять тридцать, ровно в пять тридцать.
- Рузиндана придет?
- Приходите один. Никаких камер и магнитофонов.
- Он придет?
- Я изучала право.
- Мы все изучали право, - сказал Клем.
Он взял карту и вышел из гостиницы. Купил в табачном киоске сигареты. Через полчаса он нашел церковь (закопченный фасад, крыша с башенками) - она, как часовой, стояла на краю полукруглой площади на краю Матонге. Разбросанные там и сям кафе и рестораны придавали району цветуще-богемный облик. Указанное Лоренсией Карамарой кафе - "Марсианский пейзаж" - выглядело совсем не так, как он ожидал. Стены были увешаны плакатами в стиле поп-арт, звучал американский свинг пятидесятых годов, посетители - студенты, молодые служащие, всякие творческие типы - в основном белые. Может, она выбрала это кафе из-за размера? В нем могло уместиться человек двести, даже больше. А может, в самом Матонге было достаточно обитателей, которые, подслушав обрывки их разговора, могли догадаться, что к чему; людей, для которых апрельские события были не просто сводкой иностранных новостей, уже погребенных под лавиной новых ужасов новых войн. Раз большинство жителей Матонге имели один с Рузинданой цвет кожи, он почему-то решил, что тот должен скрываться непременно в этом районе. И как его после этого назвать? Идиотом? Расистом? Может, он еще что-нибудь напридумывал сдуру? С чего он взял, что Матонге - такое удобное убежище?
В гостинице Клем спал, пока не проснулся от собственного храпа. Нужно было еще как-то убить два часа. В доме напротив одиноко стоял пюпитр, и за письменным столом больше никого не было (возможно, мужчина просто заполнял налоговую декларацию или составлял список покупок). В ванной Клем побрился, потом, запрокинув назад голову, закапал глазные капли. В четверть пятого, устав расхаживать по комнате, он надел пиджак, сунул под мышку пластиковую папку и спустился в зеркальном лифте на первый этаж. Клем заставил себя идти медленно, как беспечный гуляка, единственной заботой которого является выбрать, в каком кафе выпить первый вечерний аперитив. Когда он добрался до улицы Святого Бонифация, было без десяти пять. Он устроился в кафе напротив открытой угловой двери "Марсианского пейзажа". Естественно, он не имел малейшего понятия, как выглядит Лоренсия Карамера, но решил, что ее, в ее состоянии, нетрудно будет узнать. И потом, с ней же должен быть Рузиндана? Она не обещала привести его, но иначе зачем эта встреча? Ему вдруг пришло в голову, что за всеми его переговорами с Лоренсией Карамерой, возможно, стоял Рузиндана. Выползет ли он нынче из своего укрытия? Либо эта встреча положит начало ряду бесполезных свиданий, во время которых ему придется столкнуться не с бургомистром городка Н***, а с хитросплетением отговорок, уловок, лживых историй, придуманных, чтобы сбивать его со следа, пока в нем не охладеет пыл к продолжению погони. В общем, не такая уж плохая стратегия.
В пять тридцать пять с проспекта Луизы на площадь повернул белый "мерседес", пересек ее, не остановившись, но через несколько минут возвратился и остановился около "Марсианского пейзажа". Задняя дверца открылась, показавшиеся из нее женщина и двое мужчин направились в кафе. Машина уехала. Клем подождал еще с полминуты, затем, оставив пригоршню мелочи рядом с пустой чашкой, пересек улицу. Через окно он видел, что они заняли столик у дальней стены, под огромным, в несколько квадратных футов, плакатом, изображающим марсианскую пустыню. Они сидели, как на собрании, все трое по одну сторону стола, спиной к стене: женщина слева, затем молодой человек в облегающей мышцы рубашке с короткими рукавами, а рядом с ним, наклонив голову и глядя на стол сквозь очки в черной оправе, сидел пожилой, изможденный человек с седой бородой.
- У вас есть пять минут, - сказал молодой человек; прищурившись и не мигая, он следил, как Клем приближался к столику, - Пять минут, говорите, что вам нужно, а потом убирайтесь и больше не возвращайтесь.
Клем опустился на стул напротив него и, садясь, почувствовал аромат какого-то пахнущего сладким ромом и специями туалетного средства - одеколона или тоника для волос, но не мог пока определить, от которого из мужчин шел этот запах. Он повернулся к пожилому человеку:
- Вы Сильвестр Рузиндана?
Медленно, словно движения причиняли ему боль, тот поднял голову.
- Я очень долго ждал встречи с вами, - Клем произносил десятки раз отрепетированные в тишине гостиничного номера слова, - Я даже побывал в вашем доме. Хотя другие добрались туда раньше.
Ответа не последовало, на лице человека не отразилось ни тревоги, ни вызова, ни стыда.
- Вашего дома больше нет, - сказал Клем. - Он разрушен.
Опять - ничего. Клем раскрыл папку и вытащил из нее напечатанные в Лондоне снимки. Когда он приближался к столу, сердце бешено колотилось, но сейчас он успокоился, был почти холоден, так что нотки гнева в голосе звучали почти искусственно.
- Эти фотографии я сделал в апреле, - сказал он, - В церкви в Н***. Думаю, вам не потребуется объяснять, что это.
Он бросил снимки перед ним. Рузиндана поднял пачку и начал их внимательно, неторопливо просматривать. На одном он задержался, словно хотел сказать что-то, но затем положил его в конец и перешел к следующему. К Клему подошла официантка.
- Спасибо, ничего, - сказал он, - ничего не нужно.
- Кем нужно быть, - прошипел молодой человек, когда официантка отошла от их столика, - чтобы делать такие снимки?
- Не знаю, - сказал Клем. Он увидел, что Лоренсия Карамера отвернулась и смотрела теперь в дальний угол кафе, - А вы не хотите взглянуть? - спросил он.
Она не обратила на него внимания. Он вновь перевел взгляд на Рузиндану.
- Есть свидетели, - сказал он, - свидетели, которые покажут, что вы возглавляли убийц. Подбадривали их, когда они устали убивать, приказали не оставить полупустой ни одной могилы. Люди, которые подтвердят, что вы раздавали оружие и улыбались.
Рядом со стулом бургомистра лежала авоська с продуктами. Клем увидел апельсины, шоколадку, что-то завернутое в вощеную бумагу - мясо или рыба.
- Послушайте, - с тяжелым вздохом, словно ему выпало объяснять что-то до глупости очевидное, сказал молодой человек, - Мы - образованные люди, у нас есть успешный бизнес, мы владеем недвижимостью. Мы - не какое-нибудь отребье из глиняных лачужек, ясно вам? И поэтому у нас есть враги. Они готовы оболгать нас, потому что они нам завидуют. Хотят втоптать нас в грязь. Уничтожить.
- Одна из свидетельниц, - сказал Клем, - десятилетняя девочка.
- Девчонка? - Он засмеялся. - Малолетка? Так она скажет все, что ей велят.