Талий смотрел на нее и думал, что вовсе она не чужая и не посторонняя. Он вспомнил, с каким ревнивым нетерпением ожидал ее вечерами, принимая это нетерпение за досаду относительно беспорядка. И как был рад, если она приходила рано - тихая, ясная, - и ластилась к нему, дурачилась, на коленки взбиралась, целовала в губы, в шею, в плечо возле шеи, где у него было щекотное место, но он - любил. Он понял вдруг совершенно отчетливо, что девушка эта, абсолютно другая - умом, образованием, характером, понятиями о жизни и опытом жизни, эта девушка нужна ему - и суждена ему. Никаким провидцем не будучи, он словно заглянул в будущее и увидел там, что может у них быть, несмотря на разность, семейная общность, в которой главное не ум, не характер, не - уж конечно - образование, не жизненный опыт и так далее и тому подобное, а что-то более важное, для чего не нашли точнее выражения, чем - родственность душ. А может, и не нужно точнее, просто не обязательно думать, что оно, видите ли, затаскано. Не тобой затаскано, не ты и виноват. В чем родственность? Бог ее знает! Не в словах и не в поступках, а вот - бывало - в том, как они неожиданно посмотрят друг на друга, улыбнутся одновременно и одинаково-бессмысленно, безотчетно - словно души их поцеловались и обнялись, чувствуя необычайное родство, теплую близость…
Уверенность эта, это просветление были настолько велики, что Талий готов был уже сказать: "Пойдем со мной, живи со мной, ты нужна мне - навсегда".
И он нагнулся к ней, чтобы поправить одеяло и поцеловать ее, и учуял знакомый ненавистный запах портвейна. И подумал: самообман это все. Жалко девушку. Остальное - выдумки. Не может быть она судьбой, потому что не такая назначена ему судьбой.
Конечно, сейчас, в состоянии спокойном, ему смешна эта нелепая самозащитная логика (словно человек, упавший в яму, сетует и резонерствует, что, дескать, быть может, он и должен был упасть, но никак не в эту яму!), а тогда ему собственные доводы показались бесспорными. И он поправил одеяло, но не поцеловал ее. Сказал: "Приходи, когда поправишься. Ты обязательно очень скоро поправишься. Приходи, ладно?" - и удалился.
Ленуся, простенькая девушка, все поняла. И не пришла.
7.
Итак, итак, итак, напряженно думал Талий, уместив воспоминание о Ленусе в половину, а то и четверть сигаретной затяжки, итак - наследственное стремление к порядку, почему я начал думать об этом, - ведь неспроста? И Ленуся - неспроста. После Ленуси были еще две кратковременные женщины, но в доме он уже никогда никого не оставлял.
Главное-то - что?
Главное вот что.
Говорят, будто все предыдущие женщины не имеют значения, когда встречаешь ту, которая… - ясно. Равнозначно и все предыдущие мужчины не имеют значения для женщины, когда она… - понятно.
Это не так. Это вовсе не так. После встречи связь с другой женщиной - измена, а до встречи - не измена. Но для Талия невероятным образом и то, что было ДО Наташи и то, что могло бы произойти (никогда!) ПОСЛЕ, - слилось в какой-то единый временной поток, и если бы в этом потоке он увидел себя влюбленным в другую, он считал бы, что изменил Наташе. Неважно - когда именно. Вот он ревизовал в одно мгновенье прошлое - и ясно теперь, для чего ревизовал: чтобы еще раз проверить и с полной уверенностью сказать: нет, я ей не изменял, я только ее люблю и любил, и нет моей любви к другой какой-нибудь женщине - ни в прошлом, ни в будущем.
Но зачем понадобилась эта ревизия?
А затем, сказал себе Талий, что ты, обелив себя, подготовил, тихий подлец, почву для размышлений на тему: а она?
Нет, не так.
Наверно, вот как: если бы в прошлом своем или будущем Талий в размышлениях, воспоминаниях и предвидениях своих увидел бы себя влюбленным в другую, то ему стало бы легче, он бы тогда решение Наташи посчитал справедливым наказанием, предопределенной местью за эту любовь - и не имеет значения, знает она или не знает.
Точно так же ее влюбленность в кого-то - когда-то в прошлом или в будущем, или сейчас - дает ей право…
Я ищу Его, вот и все, обрезал себя Талий. Хватит крутить. Я ищу Его. Он есть. Никакого самоубийства не грезится Наташе. Она сильна, здорова и жизнелюбива. Просто есть Другой. И ты эту вероятность всегда допускал - что ж тебя трясет и колотит всего, отчего предощущение ужаса в душе?
Он должен был появиться у нее уже потому, что ты слишком был уверен, что никто у нее не может появиться, потому что ты уверен, что для нее достаточно хорош! - зло сказал себе Талий. Вот - правда.
Но представить - не мог. Не может быть для нее в мире человека лучше меня! - так прозвучала бы мысль Талия, если бы он перестал кружить вокруг и около, а попытался сформулировать ее с действительной и настоящей правдивостью.
На что списывают чаще всего причину измен? Околдовал, обольстил, умением и пылом любовника с ума свел! Но кто, кроме меня, может с ума ее свести? - без гордости, а с прямолинейным осознанием непреложности этого факта думал Талий.
Вот уже сколько лет - и нам все лучше, думал он. Мы набираемся науки и опыта друг от друга. Мы ищем и никогда не устанем искать. Мы не стремимся принадлежать другу другу ежедневно, у обоих есть талант и умение немного потерпеть, помучаться. И настает день, когда они чувствуют: СЕГОДНЯ. Они говорят друг с другом иначе, смотрят друг на друга иначе. И оба опасаются, что это кажется только, что совпадения на этот раз не будет, один думает об этом, а у другого сегодня другое на уме, и оба радуются: опять совпало!
Конечно, в основе - ритуал. Они знают, как губам удобнее и приятнее соприкасаться, она обязательно после этого целует его долго в шею и в то место возле шеи, где щекотно, но он - любит, а есть места и другие, и она эти места вниманием не минует, она первой начинает все это, слегка посмеиваясь, слушая, как он что-то бессловесно шепчет, и это всегда довольно долго, а потом наступает его черед, теперь она закрывает глаза и раскидывает руки - не зная, с чего он начнет и где окажется сейчас - и после, он кружит, касаясь, приближаясь и удаляясь, чтобы ожидание ее было все мучительней, потом, достигнув, приникает жадно, надолго, она вздыхает - будто не веря, что это - невероятное - происходит, и это тоже долго, со временем он научился этому, впрочем, у него, пожалуй, есть и природный дар - сдерживаться, как сдерживается он и после того момента, для кого-то начального и почти сразу же и конечного, момента единения, когда она издает легкий вздох-вскрик и тихо говорит слова, которые никогда не покажутся привычными и которые счастлив слышать любой мужчина: "Не может быть!" - и он понимает ее, потому что и сам испытывает такое же изумление: что это бывает, что ТАК бывает, и все сдерживается, вернее, уже не сдерживается, нет необходимости, он уже не чувствует себя, а только ее - и живет ее ощущениями, угадывает их, знает, как усилить, как на время дать отдохнуть, немного успокоиться - и как опять довести до неведомого края, когда она плачет и смеется, в сотый раз произнося: "Не может быть!" - и лишь у порога, за которым предел, он вспоминает о себе - и она тут же об этом догадывается, почти всегда это совпадает ее с тихими словами о том, что он лучший мужчина на свете, и теперь она властвует, зная, что после гладкой гибкости и ласковой ярости любовного бешенства ему нужно плавное течение, плавное, легкое - и точно угадывает, когда течению следует оборваться водопадом, - и Талий падает, Талий смеется, почти хохочет - приглушенно, Талий говорит с оттенком грубоватой любовной фамильярности: "Ты гениальная женщина!" - как не говорят мужья женам, но он - говорит (но ведь и она говорит ему то, что жены не говорят мужьям, обычные жены обычным мужьям).
Она ведь, конечно, не может предположить, что у Талия может быть с другой хоть что-то отдаленно похожее, значит, вправе и он предположить это. Талий не может даже представить, что он у нее может быть один из двух (первым номером или вторым - неважно!).
Но ведь уже - не первый!
Ведь то, о чем когда-то говорил Витя Луценко, было: она собиралась замуж. Что было и как было, Талий никогда не выяснял, но он знал основное.
8.
Человек тот, по имени Георгий, с которым она училась, юный мужчина из несомненно одаренных в сугубо мужском смысле, был очень рано свободен и самоуверен. Мать Георгия, воспитавшая его одна, давшая ему и общее, и музыкальное образование, уверенная в его блистательном артистическом будущем, не перечила ему, когда он заявил, что ему необходимо творческое одиночество - и перебралась жить к своим стареньким родителям. Готовить сыну еду она приходила среди дня: было условлено, что с двенадцати до двух - можно. За эти два часа она стряпала обед, ужин и завтрашний завтрак. Брала белье в стирку - и уходила. Для родственных свиданий отведена была пятница. Почему-то именно пятница, Талий знал эту деталь. В пятницу мать наслаждалась общением с сыном весь вечер, допоздна, пила чай, жадно расспрашивала, с жадностию слушала, потом он под руку провожал ее, она была счастлива.
Творческое же одиночество Георгий использовал для беспорядочных амуров и амурчиков, но очень быстро этим утомился и оказалось у него сразу две невесты, которые друг о друге знали - и были даже слегка подруги. Вы мне обе нравитесь, сказал он им (не поодиночке, а - сидели вино втроем пили), а я вам нравлюсь - один. По морали бытовой и косной надо мучаться и не знать, что делать. По морали свободной, раскрепощенной, почему бы не пожить втроем - и как-нибудь само все прояснится? А?
И они жили втроем. Как это было - Талий не хотел знать. Через полгода соперница Наташи, как выразился любимый сын любящей матери, сошла с дистанции. Наташа должна была торжествовать, но вместо этого она ушла от Георгия и сказала, что больше не хочет его видеть. Тут же вернулась вторая, на которой он и женился. Все. Конец истории.
Конец - да не окончательный.
Георгий через год бросил вторую и уехал в город Ленинград. Наверное, славы добывать. Славы не добыл, вернулся, устроился работать в тот же тюз, где уже Наташа была. Но и тут лавров не досталось ему, он перекинулся на какую-то коммерческую деятельность, и успешно, сейчас у него своя контора по купле-продаже и обмену квартир, он стал богат.
Осенью прошлого года он явился к ним в дом. Он явился вечером в театральный выходной, в понедельник.
Шел дождь. На разбитом повороте возле дома то и дело тряслись и громыхали в колдобинах грузовики - рядом домостроительный комбинат, от этого каждую минуту скандальным голосом взвывала слабонервно-чуткая сигнализация машины Георгия, он не обращал внимания.
Ни чая, ни кофе не предложила ему Наташа, поэтому вид у него был не гостя, а - как и следовало ему - сугубо делового человека. В кресле сидит, вертит в пальцах ключи от машины, лицо буквальное, скучное: решает вопрос. Наташа слушает, но так, будто вопрос этот не ее касается, она просто случайно оказалась при разговоре. Но точно так же сидит и Талий, внимательно читая газету и понимая, что надо бы выйти, однако - не в силах. Да и не требовалось Георгию, чтобы он вышел.
Он говорил:
- Сама понимаешь, мне не женщина для представительства нужна. Не для хозяйства. Не для постели. И так далее. Мне ты нужна. Сын у тебя от другого - это неправильно. Я к твоим родителям заехал сегодня, мне сын понравился. Будто мой. Я его полюбил почти. Мне ты нужна, вот что я понял. Мне тридцать три года уже, я все попробовал, хотя - не в этом дело. Ты мне нужна.
Талий не вытерпел.
- Прошу прощения, что вмешиваюсь, - сказал он. - Насколько я понял, вы просите мою жену выйти за вас замуж?
- Да, - сказал он и посмотрел на Талия сухо, просто. Словно не понимал, насколько нелепа ситуация, насколько комична, несусветна и… Да нет, конечно, понимал, - но ведь актер, хоть и бывший, да еще и по натуре актер - вот и играл. Непонятно только - зачем? На что рассчитывал?
- А со мной как быть? - спросил Талий.
- Разведетесь, - пожал плечами Георгий.
- Плохо вы как-то ее заманиваете, - сказал Талий. - Вы бы напомнили старую любовь. Пообещали бы златые горы. Что в шампанском будет купать ее - и так далее.
Георгий будто и не слышал этого ничего.
- Ну так как? - спросил он Наташу.
- До свидания, - сказала Наташа.
- Ладно - сказал Георгий.
Поднялся - и вышел.
- Похоже, он был в стельку пьян, - сказала Наташа.
- Не заметил. Запаха не было, - сказал Талий.
- Тогда он сидит на наркотиках. Или сошел с ума. Нормальные люди так себя не ведут.
- Значит, он ненормальный.
И все, и больше о Георгии - ни слова. Он исчез, пропал.
А может - не пропал.
Вернемся к той странной истории, когда Наташа, победив соперницу, тут же ушла от него. Возможно, ей только этого и надо было - победить соперницу? И не только ее. Победить всех, стать для любвеобильного Георгия - единственной. Она ведь не только в театре честолюбива.
Хорошо, пусть так. Победила его, а потом сразу же себя, потому что при таких победах победитель очень скоро становится побежденным - тем, над кем одержана победа. Она этого дожидаться не стала. Пусть так. Почему же после этого она его, Талия, выбрала?
Нет, это не вопрос! Влюбилась - вот и выбрала. Просто влюбилась, вот и все.
Пусть так.
Но, похоже, побежденный Георгий не очень-то чувствовал, что побежден. Жил себе. Уезжал. Вернулся. О старом не вспоминал и заново все начать не предлагал. Ушел из театра. Стал жить совсем другой жизнью. И вдруг из этой другой жизни: здравствуйте, я за вами. Эффектно.
Но почему выбрал самый худший, самый безнадежный способ возвращения? Мог бы подкараулить в театре. Прийти на спектакль - и после встретить. Или дождаться после репетиции, узнав, когда и где - свой ведь человек в театре. Пригласить в кафе куда-нибудь. Говорить голосом глуховатым и грустным. Ну, и так далее.
Так нет - домой приехал. В присутствии мужа говорил. Сам себе такие препятствия создал, после которых… - а может, ему того и нужно было? Встретить, в кафе позвать, грустный голос и т. п., это все схема известная. Это он сто раз это пробовал с другими, - обрыдло. Ему, гурману, подавай ситуацию сложную, именно почти непреодолимую, иначе интереса нет!
Прошел месяц, другой - они встречаются. Специально или случайно. Допустим, случайно. Или как бы случайно.
- Так и не поняла, зачем ты приходил? - спрашивает Наташа. - Ты пьяный был? Ты с ума сошел?
- Что, муж скандал устроил?
- Да нет. Он - умный.
Может, так говорили, может, не так, но цель, если вдуматься, Георгием достигнута! - они вдвоеми обсуждают ситуацию, касающуюся их двоих, а муж при этом уже - третье лицо! Когда - дождаться у театра и в кафе позвать, - он из своей жизни, она из своей. А тут он вторгся, он говорил - с ней, а муж - присутствовал. Третьим был. Гениально! Гениально! - Талий чуть не поперхнулся дымом, сделав слишком глубокую затяжку.
Какой расчет! Вот они уже и - заговорщики!
И ему не надо уже говорить с ней в кафе грустным глухим голосом, он будет говорить нормально, все допытываясь, не буянил ли муж, не попрекал ли, не поднял ли, упаси Бог, руку. А она смеется, немножко, слегка предав этим Талия, - но какая женщина слегка и немножко не предаст мужа, когда говорит с ней другой - и не просто другой, а с которым было что-то?
- Ты изменилась, - говорит он. - В сто раз стала лучше. Я приехал сдуру, это понятно. Я к той приехал - ну, понимаешь. Понял, что нужна. А увидел - совсем незнакомая женщина.
- Которая - не нужна?
- Нет. Без которой вообще жить не могу. Совсем другая, совсем. С ума сойти.
И она знает - это так. Она другая. Она - радость и счастье другого человека. Мужа. И извечное любопытство пробуждается - не обязательно женское, а вообще - и даже благородное как бы, не захватническое, а самоотверженное: не чужое взять, своим поделиться, но и проверить заодно, а есть ли чем делиться, впрямь ли она так богата?
Как ни горды мы, как ни самодостаточны, но чужое мнение о нас - манит, дразнит. Наташа сама еще не сознает, как ей хочется проверить, узнать - только раз, даже без особого влечения к этому человеку (и это даже лучше, что без влечения), - узнать, проверить. Чтобы он не просто сказал, как сейчас: ты изменилась, а - от счастья задохнулся бы и от горечи - поняв, что потерял, и сказал бы то же самое, но иначе!..
И Георгий это чует, он уже чует, уже ум его лихорадочно обмозговывает: как все прокрутить, обделать…
- Я понимаю, - говорит он. - Я зря приезжал. Ты этого своего как кошка любишь.
Умница, сволочь, правильно говорит! Уязвляет, с кошкой сравнивает - одновременно называя мужа - этот свой! дескать, тут вечное житейское: любовь зла, полюбишь, извини, и такого. Этого! Что ж, понимаю…. Сочувствую…
Разве вынесет это женщина? - такое сочувствие, такое понимание? Но Наташа не так проста, чтобы тут же сдаться. Она говорит с тихой усмешкой (от которой у него мурашки), говорит как о судьбе и о том дарении судьбы, которому и завидовать бессмысленно, потому что - тебе не дано и не может быть дано: "Да, люблю".
- Я рад за тебя, - кисло говорит он.
Он проиграл. Не нарочно проиграл, она бы почувствовала, он - всерьез проиграл, потерял лицо, скукожился. И ее великодушие берет верх:
- Ладно, нашел о чем жалеть. Я загнанная бытом баба. Бытом, рутиной в театре. Не горюй.
- Буду горевать. Со мной, знаешь, много чего было.
- Расскажи.
- Неохота. Не здесь.
Она настораживается - хоть и с улыбкой, конечно, с усмешкой. Глазами.
- Не бойся, - говорит он. - Заманивать тебя не собираюсь. И - чем? Я скучный стал.
И она понимает, что они сейчас минут пять поговорят - и расстанутся навсегда. И это - хорошо. Она ему не нужна. Он соврал. Глаза - потухшие. Голос тусклый. Ему никто уже не нужен. Он просто очень усталый человек. Сейчас он окончательно ее потеряет - и даже не очень поджалеет об этом, потому что усталый человек не боится терять.
И это ее не устраивает. Все-таки она актриса. Это - плохой уход. Уход без аплодисментов. Рядовой уход в рядовом эпизоде. Ей и в театре этого предостаточно.
- А куда бы ты меня, интересно, заманил? - спрашивает она.
Он смотрит с недоумением.
- Да нет, я шучу.
Оба чувствуют себя как-то глупо, неловко.
Обоим хочется - разойтись.
И не могут этого сделать.
- Подвез бы до дома, что ли, - говорит Наташа.
Он подвозит ее до дома, громко включив в машине музыку - чтобы не говорить.
Приезжают.
Он провожает ее до двери. Входит вместе с ней.
- Ну все, все, - говорит она. - Хватить шутить. До свидания.
Он обнимает ее. Ей неприятно. Чужой человек. Чужая одежда. Чужой запах. Глупо, Господи, как глупо!
Он хватает ее на руки, несет - совсем уж глупо, кидает на постель - страшно глупо, руки его возятся в ее одежде, глупо, смешно, но вдруг жаль, так жаль, так жаль… И близко уже, и кажется уже сдалась - и тут она понимает, что претензии его элементарно несостоятельны.
- Кошмар, - шепчет он ей в ухо. - Я тебя боюсь. Я никого не боялся.
- Успокойся, - говорит она. - Нам двадцать лет опять. Ты разве забыл? Куда ты спешишь? Вся жизнь впереди.
И он успокаивается. И она дает ему возможность доказать, что все у него в порядке, все у него нормально.
Его дело сделано, но ее не сделано.