– Мне до него дела нет. Он когда был? Две тыщи лет назад. А ты – вот! Тебе сотрудничество предлагают, благополучную жизнь – лови шанс.
– Позволь. – В. тронул загораживающую ему путь руку коллеги. Тот, выжидательно глядя на В., не шелохнулся, и В. шагнул на его руку, повел в сторону. Сопротивление коллеги было чисто декоративным, особого усилия, чтобы сломить его, прилагать не пришлось.
– Смотри не пожалей! – крикнул коллега ему уже в спину. – Не будет тебе спокойной жизни. Бандюки голову не оторвут – разоблачим как врага земной цивилизации. Инопланетянам у нас тут не место. В зоопарк за решетку посадим. С табличкой на клетке. И детей смотреть на тебя водить станут, пальцем показывать!
Как если бы он вляпался со всего маха во что-то скользкое, липкое, заплесневелое – такое было чувство у В. Со всего маха, и руками, и лицом, и на губах – вкус этой осклизло-засплесневелой гадости.
Отряхиваясь от нее подобно собаке, вылезшей из воды на берег, В. и вошел в приемную директора по связям. Барби-секретарша при его появлении вскочила со своего места, словно собираясь броситься к нему, но осеклась и, не издав ни звука, однако не отрывая от В. как бы встрепанного взгляда, опустилась обратно.
– Что? – приостанавливаясь, спросил В.
Ничего, нет, ровным счетом, все так же молча – птичьим движением – подергала головой барби-секретарша. Встрепанный ее взгляд раскосматился, казалось, еще больше.
А ничего, так нечего так на меня смотреть, отозвался про себя В., открывая дверь в кабинет директора по связям и ступая в него. Ступил – и в тот же миг ему стало ясно, что выражал собой взгляд барби-секретарши. По кабинету с так хорошо уже знакомой В. бесцеремонной хозяйскостью прохаживались те двое из трехбуквенной аббревиатуры, что заявлялись к нему домой среди ночи после разъезда гостей – пасмурно-суровый младенческолицый и сизощекий со сжимающимися в нитку губами и шильчато-колющими глазами. Истинный же хозяин кабинета в его глуби за своим столом производил впечатление чужеродной личности, неизвестно как и на каком основании попавшей сюда. Казалось, он здесь только из милости, такое читалось во всей его позе.
– А вот и ты! – воскликнул директор по связям (совсем не с той громогласностью, что можно было бы ожидать), руки его заходили над колесами двумя мощными шатунами, и коляска одолела расстояние до двери, пронесясь со скоростью гоночного болида. – Нормально там? – вопросил он, останавливаясь возле В. Но не стал дожидаться его ответа. – Прервись, прервись, ничего! Побудут там без тебя. Побеседуй вот тут. Вы, знаю, знакомы. – Снова взметнул руки подобно шатунам, вильнул, огибая В., и направил себя в дверной проем, предоставляя кабинет в полное пользование своих хозяйствующих гостей.
– Ай-я-я-я-ай! – только за директором по связям закрылась дверь, укоризненно закачал головой младенческолицый. Пасмурно-суровое его лицо выразило горчайшее и ужас до чего непритворное сожаление. – Как же так? Жена разыскивает, волнуется, убивается, с ума, можно сказать, сходит, а он от нее бегает! Разве так можно?
– Что вам до моей жены? – угрюмо проговорил В. Он, как остановился, войдя, так все и стоял на том же месте.
– Что нам до вашей жены? – младенческолицый хотел изумиться, но на ходу передумал и вылепил на лице мину глубочайшего огорчения. – Как же иначе? Мы… ответственны за нее. Как и за вас. За вас обоих. Что это вообще такое: вам угрожают, а вы – будто мы к вам и не приходили, не обращаетесь к нам. А мы вам для чего телефоны свои оставляли? Чтобы в трудный час, в трудную минуту… не она должна нам была звонить, а вы!
– Давайте рассказывайте, – подал издали голос сизощекий. Отодвинул от стола для совещаний стул, сел и указал на стул напротив себя: – Садитесь. Кто на вас наезжал? Что за люди? Что хотели?
А в самом деле, как странно, думалось В., пока шел до указанного места, почему ему не пришло в голову обратиться к ним? Даже не представил себе это как вариант!
– А жена вам разве не рассказала? – спросил он, опустившись на стул.
Младенческолицый между тем проследовал за ним и, с грохотом двинув весь ряд стульев, сел рядом.
– Жена рассказала, – отозвался он, как огрызнулся. – Но нам желательно услышать вас. Из первых, так сказать, уст. Прежде чем прийти к какому-то заключению.
– И прежде чем реально что-то предпринимать, – позволил себе снова подать голос сизощекий.
А что же, а что же, прозвучало в В., пусть они. При их-то возможностях.
– Сегодня у меня крайний срок, – сказал он. – Такое мне выставлено условие. Я должен найти по фотографии человека…
И снова, уже в который раз, стало оживать в его памяти двухдневной давности происшествие, и снова он сидел, наслаждаясь тесным объятием воды, в ванной, снова, обмотавшись полотенцем, шаркал к двери на требовательный звонок, снова демонстрировал своим незваным гостям, как он сейчас ступит в воду, – и она, вместо того чтобы принять в себя, оттолкнет ногу, словно прозрачный твердый кристалл. А и другое, о чем не стал рассказывать своим нежеланным знакомцам из трехбуквенной аббревиатуры, оживало, расцветало попутно в памяти яркими ядовитыми цветами: поход к гуру в его свежеотремонтированный особняк, поход в подвал к коллеге, где тот обретался в качестве уфолога…
– Вот, собственно, все, – завершил он свой корявый рассказ, тотчас принимаясь гасить в себе разбуженные воспоминания. Хотелось немедля загнать их так глубоко, чтобы от них остались торчать наружу одни макушки.
– И что это за человек, которого они просили вас найти? – с неожиданной живостью задал вопрос сизощекий.
– Понятия не имею, – ответил В.
– А где фотография? Фотографию дайте посмотреть! – с хищностью коршуна на зазевавшегося суслика, не давая опомниться, налетел на В. младенческолицый.
Не очень приятно было почувствовать себя этим сусликом. В. внутренне поежился.
– Нет фотографии. – Он зачем-то развел руками. Словно этим жестом можно было придать своим словам убедительности.
– Куда же она делась? – Сизощекий всем видом выказал В. свое неверие ни его жестам, ни тем паче словам.
Пришлось объясняться. Сизощекий смотрел на В., как если бы В. был нашкодившим учеником, приведенным на выволочку к директору школы, а он тем самым директором, видящим шкоду насквозь и прозревающим любую ложь, которой шкода еще лишь собирается разразиться.
– Но никуда же она не могла деться, – уронил сизощекий этим суровым прозорливым директором, когда нашкодивший ученик завершил свои объяснения. – Раз вы не видели ее после того, как держали в руках, значит, она где-то в квартире.
– Надо ехать ее искать! – тут как тут объявился со своим пониманием вещей младенческолицый.
– Надо ехать, – подтвердил сизощекий.
Странное дело, они проявляли больший интерес к фотографии, к тому, кто там изображен на ней, чем к той двоице, что заявлялась к нему.
Не хотелось, о, как не хотелось В., чтобы по его квартире шаталась эта парочка. Но вместе с тем – пусть порыщут. Может быть, у них собачий нюх, и обнаружат фотографию по запаху? Ко всему тому он все равно собирался сегодня заехать в квартиру, напихать в чемодан каких-то вещей, а при соглядатаях делать это или без них – все едино.
– Что ж, поехали, – согласился он. – Прямо сейчас?
– Не через век же, – осклабясь, выдал младенческолицый. Должно быть, ему помни€лось это родом шутки.
В приемной у края стола барби-секретарши покорным кроликом сидел директор по связям и с тихой кротостью пил капучино из высокой толстостенной фаянсовой чашки, всей грубостью своего облика откровенно контрастировавшей с аристократичностью тех чашек, в которых подавался ему кофе в кабинет. Да-да, конечно, о чем разговор, понимающе откликнулся директор по связям на объяснения В., что должен сейчас отъехать с представителями трехбуквенной аббревиатуры по делам.
Не без замирания сердца открывал В. квартиру. Вдруг эта двоица из аббревиатуры в сговоре с женой, специально вытащили его сюда, и ему сейчас предстоит встреча, но нет: квартира встретила тишиной. Да и сизощекий с младенческолицым повели себя так, что мысль о возможном сговоре с женой тотчас отпала: едва вошли, тут же брызнули в разные стороны, стремительно обежали квартиру – и в самом деле напомнив собак-ищеек – и сошлись уже в комнате, где сидели с В. при прошлом их посещении квартиры.
– Давайте-давайте, припоминайте, когда вы держали в последний раз фотографию перед глазами, – стоя посреди комнаты с руками в карманах брюк, потребовал от В. сизощекий. – В комнате здесь? В прихожей? В ванной? Что делали при этом?
– Что при этом делал? – переспросил В. Смысл заданного вопроса не дошел до него. Он был оглушен. Он чувствовал себя пришедшим на пепелище. Это был его дом – и все это уже не было его домом. Следы поспешного бегства жены – разбросанная одежда, вываленная на стол многоцветной грудой косметика, извлеченные из потаенных мест и брошенные на полу сумки, полиэтиленовые пакеты разных размеров и мастей – как свидетельство их прежней, счастливой жизни – сообщали о том, что она все же вняла его увещеванию и оставила квартиру.
– Ну? Когда, вам помнится, вы в последний раз видели фотографию? Где это было? – потормошил В. младенческолицый. – Где? Вспоминайте! Они ушли, вы дверь закрыли, и куда вы потом?
Ярко и отчетливо, словно некое голографическое изображение предстало перед глазами, В. увидел, как он, закрыв дверь за участковым с бородачом, направляется обратно в ванную, ступает в воду – и погружается в нее, и фотографии в руках у него уже нет, а только что еще была, точно была, в прихожей он ее не оставил.
– И куда же она могла исчезнуть? – нетерпеливо перехватил инициативу допроса сизощекий.
– Вы в ванной до того что делали? – бойко развил его вопрос младенческолицый. – Читали, говорите? Гоголя, да? И где у вас этот Гоголь был?
– В Гоголя своего вы фотографию положили, – совершил умозаключение сизощекий. Выдернул руки из карманов и провел указательным пальцем по верхней губе – с одной стороны от носа, с другой, словно разгладил несуществующие усы. – Где ваш Гоголь?
– Давайте сюда Гоголя! – не без восторга произнес младенческолицый. И от переизбытка чувств звучно хлопнул рукой об руку. После чего продемонстрировал знание классика: – А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!
Если не восторг, то нечто подобное изумленному восхищению испытывал и В. Теперь он ясно видел, как сунул полученную фотографию в томик Гоголя, полез с этим томиком в воду, обдав его еще веером брызг, и больше не раскрывал, а после поставил на место в книжном шкафу, где, надо думать, тот и стоял по сию пору. Сизощекий с младенческолицым были настоящие ищейки!
– Ну-ка, ну-ка! Дайте-дайте! – хищно потянулись оба к фотографии, когда В., открыв шкаф, извлек нужный том Гоголя, а из него и фотографию. Отобрали ее у В. и жадно впились в изображение.
– Вот ничего себе! – воскликнул потом младенческолицый, отстраняясь и выпуская из рук фотографию.
– Да уж, да уж… – протянул сизощекий, и пальцы его тоже разжались – как если бы этот листок фотобумаги в один миг сделался неимоверно тяжел, – и фотография с сухим легким стуком легла на пол.
– Кто это? – Реакция их на фотографию была такова, что неизбежным образом заинтересовало наконец и В., кто же это изображен на ней.
Вместо ответа, однако, немного погодя получил вопрос он сам. И вопрос этот, не оставляя в том никаких сомнений, свидетельствовал, что вот теперь-то личности тех, кому понадобился человек с фотографии, их озаботили.
– Еще раз: кто к вам приходил? – спросил сизощекий. – Ваш участковый? И второй с ним кто?
– Вот второй-второй. Кто такой? – нажал младенческолицый.
– Откуда ж я знаю? – удивился В.
– Ну, обрисуйте, обрисуйте! – взвился младенческолицый.
Но у сизощекого уже родилось другое решение.
– Какой толк: обрисовывай, не обрисовывай, – осаживающе махнул он рукой. – Давай срочно участкового в разработку. Дальше увидим. – Шильчатые глаза его вонзились в В. – А вы оставайтесь здесь. Вещички собрать хотели? Вот собирайте. Ждите.
– Чего? – вырвалось у В.
– Чего-нибудь, – ответствовал младенческолицый. – Как мы сейчас вам скажем? Видите, как обстановка меняется. На глазах.
– Что мне здесь сидеть. Я на работу поеду, – сказал В. Ему вспомнилось, как он торчал в бухгалтерии, тупо пялясь в монитор с чужими, непонятными документами. – У меня там… обязанности.
– Да бога ради. Поезжайте. – Сизощекий вынул из него свои шила. – Обязанности надо справлять.
– Работа есть работа, работа есть всегда. Хватило б только пота… – пропел младенческолицый. Он был подкован не только в классике.
Никакого дела не было уже им до В.
Оставшись один, В. вернулся в комнату, где они только что были втроем, поднял с пола фотографию, вгляделся в гладко выбритое, с уплывающим к ушам вторым подбородком, бесцветно-невыразительное лицо изображенного на ней человека, впервые по-настоящему удивившись, что им так интересуются, и вдруг произошло странное, подобное тому, что в студии гуру: сквозь фотографию проступило другое лицо – его же, но не уплощенное навечно затвором фотоаппарата, а живое, в своем трехмерном объеме, со всей игрой мимческих мышц: моргали веки, кривились, принимая в себя слегка потемневший от слюны кончик сигары, губы. Человек курил сигару, расположившись в шезлонге на просторной деревянной террасе, укрытой от солнца черепичным навесом плоской крыши, солнце косой узкой полосой лежало пока лишь на дальнем конце террасы, ему еще долго предстояло добираться до шезлонга. Человек был в холодящем, должно быть, тело золотисто-зеленом шелковом халате, схваченный небрежным узлом пояс распустился, полы халата на могучем животе разошлись, и в проем выглядывал бравый русоволосый лобок с топорщившимся под ним красноклювым воробушком. Нега и счастливая ублаготворенность читались во всей позе человека в шезлонге.
Открывшаяся картина была так отчетлива, так внятна в каждой своей детали, так реальна, что В. овеяло холодком потрясения. Но мало того: непостижимым образом таинственная оптика уменьшила взятый начально план, показав общий вид особняка с тенистой террасой, а там и озеро, на берегу которого, под тремя кучно растущими соснами, стоял особняк, и В. понял, что это за место. Это было то самое озеро, где он сейчас обитал сам. Только другой, противоположный его берег. Тот, который въяве он видел вчера издали.
20
Показалось ему или нет, когда грузил чемодан в багажник "Фольксвагена", что за редким дневным рядком машин на дворовой стоянке мелькнуло мясистое широкое лицо охранника с имперским орлом на груди? А впрочем, если и так. В. сейчас было все равно. Случившееся с ним четверть часа назад, когда взял в руки фотографию, заливало его холодным, ознобным огнем, он леденел, сгорал в нем, обугливался, обращался в прах. В. выгребал из гардероба вещи, напихивал чемодан, спускался по лестнице на улицу, – но он ли это был? Кто-то другой это был, его материальный двойник, он настоящий леденел, обугливался, обращаясь в прах, а праху какое дело до вещного мира?
В. сел за руль, тронулся, выехал на улицу, но нет, не на работу, как оповестил сизощекого с младенческолицым, он направлял машину. Никуда он ее не направлял – вот если совсем точно. Он даже не отдавал себе отчета, где едет, куда сворачивает. Просто жал на газ, просто рулил, и горела на светофоре стрелка свернуть направо – сворачивал направо, горела налево – сворачивал налево. Прямо-направо-налево-прямо – чтобы в конце концов упереться в тупик, дальше дороги нет, куда припоролись, господин инопланетянин?
В. сбросил газ, нажал на тормоз и огляделся. Дорога привела его не просто в тупик, а к храму. Увалистая, похожая на каменный сундук с куполами, двухэтажная белостенная церковь зияла выдвинутой вперед распахнутой дверью, словно раскрывшая ладонь в ожидании подаяния нищенка.
Сила, повлекшая В. выбраться из машины, была, казалось, вне его, а не в нем. Внутри в церкви оказалось совсем не так темно, как мнилось с залитой жарким полдневным солнцем улицы. Освещенные падавшим из окна где-то под потолком веселым рассеянным светом прохладные ступени вели вверх. Марш, другой – и В. оказался в просторном безлюдном притворе. Стояла пегая лаково-коричневая конторка, на ней такой же пегий деревянный ящичек, набитый разграфленными длинными листками бумаги, "За здравие" и "За упокой" было написано на листках. Теснились шаткие стеллажи с рядами духовных книг, стойкой ресепшена широко разметнулся поблескивающий стеклом плоской витрины с иконами и крестами высокий прилавок, за которым, едва виднеясь макушкой головы в аккуратном белом платочке, бабочкой-капустницей сидела выцветшая чистая старушка, перекладывала из одного полотняного мешка в другой просфоры. "Что вам?" – с немым вопросом в выцветших глазах подняла она взгляд на В.
В. осознал: он не знает, что ему нужно. Вошел, поднялся… зачем? Хотя нет, понял он следом. Ему нужно здесь то же, за чем приходил к коллеге в его подвал. За чем к гуру жены в его особняк. Только если туда он приходил за конкретной помощью, то здесь он ни на что конкретное не рассчитывал. И туда он пришел своим выбором, сюда его привело.
– Кто-нибудь из священнослужителей есть? – спросил он.
– Батюшка-то? – отозвалась бабочка-капустница.
– Батюшка-батюшка, – подтвердил В.
Бабочка-капустница заволновалась в своем гнезде: привстала, поднялась в рост, оказавшись немногим выше прилавка, и вся потянулась куда-то за спину В. Она хотела услужить В., наилучшим образом разрешить его проблему, к которой, хотя и не ведала, что за проблема, вот так неожиданно оказалась причастна. В. невольно оглянулся. Притвор был пуст, воздух прозрачен.
– Отец настоятель в храме там. Посмотрите, кажется, еще не ушел, – разрешилось наконец ее волнение словами.
– Там, в храме… где? – В. удивился, куда его направляет заботливая капустница. Он полагал, что и без того в храме.
Пришлось просвещаться, что притвор – не храм, а собственно храм – это та центральная часть здания, где и проводятся службы, и оказалось, что вход в эту центральную часть как раз у него за спиной, с другой стороны лестницы, – вот почему капустница так заглядывала ему за спину.
– Креститься хотите? – с радостью соучастия, проникновенно заглянула капустница теперь ему в глаза.
– Да был когда-то в детстве крещен, – отозвался В. Нет же, не ради беседы с этой добросердечной капустницей влекло его сюда через полгорода.
– Ну вот поспешите, поспешите, а то закончилась служба, уйдет, – напутствовала его капустница.
Батюшка и в самом деле уходил. В. столкнулся с ним у самого входа в молельное пространство, и если бы не предупреждение капустницы, то упустил бы, не опознав в нем священника: батюшка был одет точно так, как сам В., в светлых летних брюках и легкой рубашке с коротким рукавом, только обильная седая борода и выдавала род его занятий. Он спешил и, мельком, без интереса глянув на В., собирался пронестись мимо, – В. заступил ему дорогу.
– Вы настоятель, я не ошибаюсь? – Некрасивым выкриком у него это вышло, лихорадочно, дерганно.
Батюшка, хотя на лице его и во всех движениях выразилось неудовольствие, остановился.
– Да-да, я, – откровенно против желания ответил он.
– Мне требуется поговорить с вами, – сказал В.