Вот Анатолий Анатольевич Кондаков, старший менеджер "Мураторга" сорока двух лет от роду, прекрасно знал, что такое утреннее похмелье и каким дребезжанием оно сопровождается. Толик Кондаков с рождения демонстрировал всем свою активную жизненную позицию. В три года он уже верховодил в песочнице, у него была самая яркая, пластмассовая машинка и самый большой совок. В пять лет, когда родители отказались купить ему набор оловянных солдатиков, Толян твёрдо решил стать богатеем и от этого намерения никогда не отказывался. Он хорошо учился в школе, неплохо в институте и, не страдая юношеской ерундистикой, сразу рванул в менеджеры продуктовой компании. Кондаков быстро вскарабкался до должности старшего менеджера и принялся скирдовать денежные знаки. Будем объективны: работа в компании была невыносимой и опустошающей, и за десять тысяч евро в месяц Толику приходилось несладко. Стресс он, как водится, снимал с помощью литра виски и тарелки квашеной капусты. К сорока годам организм Кондакова после подобной "ковбойской" диеты начал барахлить и пробуксовывать. Анатолий Анатольевич просыпался в четыре утра от ужаса, что к восьми не успеет протрезветь.
- Какой дурак додумался устраивать генеральное совещание по понедельникам в восемь утра?! - бушевал Кондаков, лупцуя подушку кулаками.
- Ты же и додумался, - укорял его внутренний голос, - чтобы всех пьянчуг в "Мураторге" выявить.
- Я-я-я?!
- Ты-ы-ы. Мазохист чёртов. Ты представляешь, как тебя будет плющить и колбасить до обеда?
- Представляю, - сникал Толян, - может, душ принять?
- В четыре утра? - фыркал внутренний голос, - спи, давай. Может, за пару часов отойдёшь.
Толик погружался в утренние кошмары: "То он летал голым по офису и грозился превратить подчинённых в писсуары, то босс ставил его к стенке, наводил револьвер и целил в лоб. Кондаков слёзно умолял:
- Андрей Юрьевич, не надо! Оставшимся здоровьем клянусь, я подниму в этом месяце процент продаж!
Но раздражённый хозяин не верил, ворча:
- Мудрила грешная, ты даже сельмаг не потянешь. Не дёргайся, хотя бы умри достойно.
И лупил, лупил, лупил в него из револьвера.
- Не на-а-адо! - выл Кондаков, уворачиваясь от града пуль".
- Ты что, сдурел? - толкала его в бок сонная супруга, - что ты крутишься, как глиста на сковородке?
Кондаков искренне завидовал безработным, которые неспешно поправлялись на скамейках утренним пивом и собирались после опохмелки завалиться спать. Если бы у Анатолия Анатольевича спросили, что такое счастье, он несомненно бы ответил: "Счастье - это похмелиться утром ледяным пивом, включить телевизор и никуда не колесить". Последняя неделя в холдинге напоминала ад на выезде, и в week-end старший менеджер выполнил двойную норму по виски и капусте. В понедельник он вышел к машине хворым и измочаленным. Во дворе сидели его бывшие дворовые друганы и пили "Арбатское". Увидев Толика, Арсений, соратник по детскому саду, привстал, дурашливо поклонился Кондакову и выдал:
- Олигархический тост. Я знаю, его и в Куршевеле, и в Ницце цитируют: "Ну, как говорится, чтоб баррель рос и баржи плыли. За нас, за олигархов".
Троица дерябнула из пластиковых стаканчиков сухонького и стала закусывать плавленным сырком "Дружба". Если бы не полный двор "лексусов" и "мерседесов", можно было подумать, что время повернуло вспять. Арсений вновь разлил бормотуху по стаканам, и слово взял Роберт, одноклассник Кондакова.
- Философский тост: До сорока грустить было некогда, а сейчас незачем. Ну, за нас, за пенсионеров-философов.
Три "пенсионера-философа" тяпнули "Арбатского" и вкусно закурили. Анатолий Анатольевич с ненавистью взглянул на этих тунеядцев и проглотил слюну. Он дорого бы дал, чтобы оказаться сейчас на их месте. Арсений, Роберт и Гога уже давно нигде не работали, перебиваясь случайными заработками, с жёнами они развелись, а детям помогали лишь советами, да пожеланиями. Очередь говорить тост дошла до Гоги, он откашлялся и отчебучил:
- Ещё один философский тост: Сидят три мужика, выпивают. Вдруг мимо идёт похоронная процессия. Один из мужиков комментирует: "Это Иванов. Всю жизнь пил, курил, по бабам бегал". Два мужика отодвигают рюмки: "Не будем пить". Через двадцать минут идёт вторая похоронная процессия. Первый мужик опять просвещает: "Это Петров. Не пил, не курил, только с женой". Мужики зачесали репы: "Слушай, а всего-то двадцать минут разницы. Наливай". Ну, опять за нас, за пенсионеров-философов.
Три ленивца смаковали сушняк, курили, наслаждаясь жизнью, и с превосходством поглядывали на похмельного Толика. А Кондакову было даже страшно представить, что случится с ним, если он закурит. Из подъезда вышла девушка. Гога тут же осчастливил всех новым тостом:
- Холостяцкий тост: Женщины, они как слоны: наблюдать приятно, а своих заводить не хочется. За то, чтобы наша семейная жизнь не превращалась в зоопарк. Ну, за нас, за холостяков.
Трое бездельников шарахнули и за холостяцкую вольницу. Гога вытряхнул последние капли в стаканчики, напоследок выдав программный тост:
- Выпьем за то, чтобы всё нам было параллельно и только земля - перпендикулярно. Ну, за нас, за пофигистов.
- Лодыри, - буркнул Кондаков, подходя к своей машине, - ханыги. Вы когда, пропитушки, на работу устроитесь?
- Ты, Толян, свечку с двух концов жжёшь, а мы только с одного, - усмехнулся Арсений, - у нас с деньгами туго, мы и клюкаем по чутку, да ещё и сухоньким с утра поправляемся. У нас всё по науке. А ты, небось, вчера литруху в одну лузу съел?
- Две, - простонал Кондаков, - два литра вискаря вчера уговорил.
- Ну, ты боец, - оценил Арсений, - нам уже не по тридцать лет, такие рекорды ставить.
- И не говори.
- Ты, Толян, выбирай уж что-нибудь одно: или пить, или работать. А если будешь совмещать - крякнешь, как пить дать.
- Давай, Арсюш, нахлобучь его, - стали подзадоривать приятеля собутыльники.
- И нахлобучу, - оживился Арсений, - тоже мне буржуин нашёлся, в одинаре квасить. Ты чего от народа нос воротишь?
- Да какой вы народ?! - вскипел Анатолий Анатольевич, - люмпены поганые!
- Кто? - не понял Гога.
Он единственный в компании был без верхнего образования.
- Маргиналы, - пояснил Роберт, - а ты, Толян, оппортунист и конформист. Продал идеалы юности за новый "BMW".
- Лузеры! - взвыл Кондаков, - вот страна родная, никакого тебе разделения по округам и кастам! В Нью-Йорке есть богатые районы, и есть бедные, в Париже есть дорогие округа и заселённые голозадыми эмигрантами, а Москве все кучкуются вперемежку. Элитное жильё стоит рядом с хрущобами и банкиры вынуждены нюхать потяру водителей грузовиков.
- Да какой ты банкир, - расхохотался Арсений, - так, старший приказчик.
Роберт и Гога покатились со смеху.
- Завидуете вы мне, вот что я вам скажу, - прищурился Кондаков, - я состоялся как личность и как руководитель, я уже набомбил больше ляма баксов, а вы так и остались голодранцами и неудачниками.
- Ты не руководитель, ты - руководятел, - заржал Гога.
- А ведь ты, Толюн, когда-то Германа Гессе читал, - укорил Роберт, - Жан-Поль Сартра в кармане лелеял. А теперь в кого превратился?
- Лёшка-то Епишкин уже отдуплился, - напомнил Арсений, - а тоже всё пальцы гнул: "я men крутой, я круче всех". А мотор взял и заглох, несмотря на его три коттеджа и два "бентли". Сердцу, ему всё равно, сколько ты наворовал. Почему в нашей стране нувориши нажираются виски? Уму непостижимо. В нём самое большое количество сивушных масел, именно из-за них у виски такой насыщенный цвет и запах. Во всем мире виски пьют для понтов: наливают на два пальца, разбавляют содовой и цедят три часа. А если хотят нажраться, то сандалят русскую водку. Она - самый очищенный продукт из всех возможных.
- Ну, только не та водка, которая у нас в палатках продаётся, - подал голос Гога.
- Само собой, - усмехнулся Роберт.
- Хотите, стихи почитаю, - предложил рассолодевший Арсений, - я тут от безделья стихосложением занялся.
- Дава-а-ай.
Белочка
Геннадий Юрьич Котешков
Родился в городе Калуге,
Был славным малым для дружков,
И наказаньем для супруги.Он был не лётчик, не артист,
Ходил не в смокинге, а в робе.
Простой мужик, бульдозерист.
Но у него имелось хобби.Мужик без хобби - шантропа,
Кулёма, мякиш, дурачина,
Ханурик, манная крупа,
А не ухватистый мужчина.Кто ловит рыбку подо льдом,
Кто на охоте лубенеет,
Кто штангу жмакает с трудом,
Кто перед юбкой столбенеет.Кто пилит лобзиком дрова,
Кто запускает в небо змеев,
Кто с тёщей бьётся за права,
На грудь, знак Бэтмена наклеив.Вот и Геннадий был таков.
Назло бунтующей утробе,
Он из супружеских оков,
Бежал к друзьям навстречу хобби.Напрасно Зиночка, жена
Взывала к голосу рассудка.
Порой весьма поражена,
Его отсутствием на сутки.А он, отринув суетное,
Еду не ставил, ни во что
И не закусывал спиртное
Нигде, ничем и ни за что!Гордился Гешей весь подъезд.
Аж целый литр, приняв на рыло,
Он даже коркой не заест,
Не то, что менеджер Кирилла.Кирилла плавленый сырок
Спешил, ущучить втихомолку.
Вот чмо. Закусывать - порок.
За это пальцы в кофемолку.И колбасу, и буженину
Гендос с ухмылкой отвергал.
Пусть заедают буржуины.
Кто закусил - тому фингал.Катилась слава по Калуге,
Уже ему смотрели вслед
Влюблёно "синие" подруги,
Мол, Геша - редкий оглоед.
Мол, у Гендоса рот "такус-с-сий"!!!
Он водки хоть ушат махнёт,
И даже килькой не закусит,
И рукавом не занюхнёт.Один из Гешиных дружков
Вдруг очутился в коматозе.
Да и Геннадий Котешков
Задвинул на фиг свой бульдозер.Но он не смог уйти от дел.
Дитя авралов и аккордов,
Гендос на лаврах не балдел,
А шёл на новые рекорды…Под вечер видит Котешков,
Как из-под бронзовой чеканки
Вылазят пять его дружков
С пивком и связкою таранки.Ожил игрушечный жираф.
А чёрт с рогами на забрале,
Ковш, у бульдозера украв,
Не сознаётся, мол, не брали.А колченогий табурет
Стремится, треснуть по затылку,
А вместо зеркала портрет
Братухи Кащенко с бутылкой.Такая чудится пурга,
Что стынут кожные покровы,
А у Геннадия рога,
Как у какой-нибудь коровы.Хлебнуть бы водки из НЗ.
Кругом козлы, единороги
И даже самка шимпанзе
Ему попалась по дороге.Нет, это вроде бы жена,
Сопит в дверях, поджамши губки,
Напряжена, раздражена,
Мачете делая зарубки."Пожалуй, это попадос.
Скорее полная засада", -
Бормочет про себя Гендос,
Спеша свалить из зоосада.Но тут из Гешиных ушей
Цветные ёжики попёрли.
Их нужно срочно гнать взашей,
Пока последнее не спёрли.Они Гендоса допекли,
И он стал дрыгать враскорячку…
Тут Гешу в "дурку" упекли.
Диагноз: Белая горячка.А там, конечно же, его
К нормальной жизни возвернули:
Освободили от рогов
И на три года кодирнули.Грешно смотреть в чужой роток
И чьи-то хобби хаять шибко,
Но ты заку-у-усывай, браток,
Не повторяй его ошибки.А лучше утром не казнись,
Что перебрал вчера малёха,
И тоже на год тормознись.
Не помешает. Слышишь, Лёха?И ты, как суслик не дрожи,
Что начудил вчерась маненько
И тоже на год завяжи,
Не то посадят. Понял, Женька?
Сердце Кондакова неожиданно зазвенело и задребезжало, как мелочь в горсти. Сразу стало не хватать воздуха. На Толяна девятым валом накатила дурнота. Он обессилено опёрся о капот машины.
- Ты как себя чувствуешь, Кондачок? - поинтересовался Арсений, - что-то ты позеленел.
- Терпимо, - выдохнул Анатолий Анатольевич.
- Точно?
У Кондакова не хватило сил ответить, он только неопределённо кивнул. Внутри у него всё дребезжало и тряслось, как будто кто-то недобрый врубил мощный блендер на всю катушку и наслаждается толикиными страданиями.
- Пойдём что ли, ребятишки, по пещерам? - предложил Роберт.
У Кондакова потемнело в глазах и прострелило левый висок. Толика теперь бросало то в жар, то в холод. Озноб сопровождался "гусиной кожей", жар - проливным потом.
- Да, ребятишки, пора по норам, - поддержал его Гога, собираясь домой.
У Кондакова внутри что-то упало и зазвенело, потом ещё и ещё, словно с подноса на кафельный пол посыпались ложки, вилки и ножи. Затем настала очередь тарелок, блюдец и чашек, наконец, рухнул сам поднос. Анатолий Анатольевич стал медленно сползать на землю.
Роберт и Гога скрылись в подъезде, Арсений остался, с тревогой наблюдая за Кондаковым. Тот, утирая холодный пот со лба, всё-таки втиснулся в "BMW" и включил кондиционер. Стало немного полегче. Толик опустил дрожащие руки на руль и понял, что не сможет вести машину. Физически не сможет. В стекло постучал Арсений.
- Можно?
- Залезай.
Бывший приятель сел в машину, с состраданием посмотрел на Кондакова и предложил:
- Толян, хочешь, я тебе пиво приволоку?
- Не надо.
- А давай тогда ещё стих прочту? Как раз по теме.
Арсений, как всякий начинающий поэт, читал свои вирши каждому встречному поперечному, включая телеграфные столбы и мусорные баки.
- Сделай одолжение, - закатил в изнеможении глаза страдающий Кондаков.
Эпиприпадок
У моей крёстной дочи
Годовщинка одна.
Я с устатку был, с ночи
И уже с бодуна.Я припёр без гостинца,
Без жены и коня.
В тоге сизого принца.
Обнимайте меня.Ох, горят мои трубы,
Так что моченьки нет.
И стучат мои зубы
На манер кастаньет.Рядом знатные тёлки
С кринолином слоних,
Копошатся в светёлке,
Только мне не до них.Я застрял в устье ада.
Я попал в лабиринт,
А они мне про чадо -
Мол, она вундеркинд.Сколько можно телиться?
Дребезжит в теле дрожь.
Я могу разозлиться
И устроить дебош.Мне поправить здоровье
Хватит грамм пятьдесят,
Намешать водку с кровью,
А они тормозят:То тарелка с щербинкой,
То в фужере сверчок,
То в сортирной кабинке
Умыкнули крючок.Накатите же, черти!
Да не дайте пропасть,
Чтоб похмельные черти
Не отправили в пасть.Ох, дрожат мои руки,
Словно заячий хвост.
Сердце ухает в брюки.
Не пора ль на погост?Я бы принял смерть стойко.
Если на кураже.
Скажут: "Парень, постой-ка",
А я помер уже.Но нет, капля за каплей
Ужас в душу ползёт,
Словно белую цаплю
Чёрный пудель грызёт.Не томите, Иуды.
Наливай мне, Андрей,
Хошь в какую посуду,
Лишь бы, гад, побыстрей.Но, схватясь за "губастый",
Не успел донести.
Чую, склеились ласты
И стакан не спасти.Я звездою падучей
Завалюся с небес
И забьюся в падучей,
Словно пойманный бес.Будут стены шататься,
Косяками трясясь,
А людишки шептаться,
Деловито крестясь.Суньте в зубы мне ложку,
Завяжите в узлы.
Да скорей в неотложку
Позвоните, козлы!А мне съездят по морде
И заткнут за диван:
"Ты нам праздник не порти,
Не за этим был зван".
- Я вот также однажды утром, в понедельник, умереть боюсь, - признался Кондаков, - откинуть хвост с большого бодуна. Согласись, глупо и обидно отдуплиться с крутой похмелюги.
- Смерть - это не страшно, - стал успокаивать Арсений, - смерть - это как отпуск, как каникулы.
- Я жить хочу, - затрепыхался Толик.
- Жить все хотят, - утешил Арсений, - но не у всех получается. Меньше вечером пей, тогда и утром не будет так тяжко. Или, вообще, завяжи. В нашем возрасте так бухать, как ты - негуманно.
- Что ж мне так плохо-то! - взвыл Кондаков.
- Видишь ли, - просветил Арсений, - от ломки ещё не умер ни один наркоман, а от банального похмелья умирает каждый тридцатый. И чем старше бухарик, тем вероятность больше. Так мне один нарколог говорил. Если сейчас не похмелишься - можешь ласты склеить. Я предупредил.
- Мне нельзя, - прохрипел Кондаков, - я за рулём.
- Такси вызови, - посоветовал Арсений, - или, вообще, задвинь ты эту работу.
- Не могу, я в трёх квартирах ремонт делаю. Как закончу, уеду от вас, от оглоедов. А эту халупу сдам.
- Куда тебе три квартиры?
- Одну нам с женой, вторую - сыну, третью - дочке. Ты-то своему сыну хоть помогаешь?
- Пусть сам старается.
- Сволочи вы всё-таки, "ребятишки", - передразнил Анатолий Анатольевич, - ну, ладно, мне ехать пора.
- Будь здоров, - Арсений вылез из машины.
Он постоял, посмотрел на удаляющийся "BMW" и задумчиво проронил, обращаясь к восходящему солнцу:
- Смерть - это когда ты просыпаешься, а тебя уже нет.
Анатолий Анатольевич порулил на работу, время от времени, прикрывая глаза от мучительной головной боли.
- Завяжу, - прошелестел Кондаков, - с сегодняшнего же дня и завяжу. Так и скапуститься недолго.
Толика немного отпустило.
"У меня же две пятилитровые бутыли вискаря остались", - вспомнил Кондаков, - "нет, сначала их допью, тогда и брошу".
Старшего менеджера опять приплющило.
"Да чёрт с ним, с этим виски, здоровье дороже", - бесповоротно решил Толян, - "лучше шурину подарю, пусть травится".
Только Кондаков принял это судьбоносное решение - как стало совсем хорошо.
"Хрен ему на рыло, а не десять литров виски", - пожадничал старший менеджер, - "не заслужил, дармоедина. И жена будет ругаться, что её брата спаиваю. Обойдётся шурин, сам выпью".
После этих мыслей в голове у Кондакова снова разорвался похмельный фугас. Осколки ударили в затылок и под ложечку.
"В гробу я видел это пойло. Лучше я его в унитаз вылью", - подумал, и сам ужаснулся своему решению Анатолий Анатольевич, - "нет, в унитаз - это, пожалуй, чересчур. Шурину отдам".
Анатолий Анатольевич добрался до работы и вставил пистон всем подчинённым, а потом и сам попал под раздачу. Хозяин их корпорации внезапно объявился после утреннего совещания и устроил менеджерам высшего звена основательный разнос. Хозяин сидел в глубоком кресле, похожем на трон, отёкший, оплывший, пышущий недельным перегаром и грозился "выгнать всех ворюг, дармоедов и алкоголиков к чёртовой матери"! А по этажам плавал и струился неистребимый запах перегара, складывалось ощущение, что им не разит только от секретарш и уборщиц, хотя Кондаков и за это бы не поручился. Так за заботами и делами прошёл первый день недели. Старший менеджер, наорав на очередного "планктона", засобирался домой. "Эх, сейчас домой приеду, зубки вискариком почищу", - потёр руки Анатолий Анатольевич, усаживаясь за руль, - "да под капу-у-устку".
Кондаков умер от острой сердечной недостаточности ровно через неделю. Утром, в понедельник.