Из комнаты уже веяло затхлостью. Впечатление было такое, словно я попал в жилище наших далеких предков. Что-то ясно давало понять, что это больше не кабинет отца. Я подошел к письменному столу, заваленному какими-то бумагами и отчетами. В пепельницах все еще валялись окурки, а корзина для мусора была полна до краев. Я уселся в огромное кожаное кресло. Отец часто сидел в нем и продавил сиденье, поэтому я сразу соскользнул в образовавшуюся впадину. Выбравшись из нее и придвинувшись к столу, я начал просматривать бумаги. По большей части это были отчеты с мест, речь в которых шла о взносах, задолженностях и прочей тягомотине. Меня всегда интересовало, каким образом отец, будучи столь занятым человеком, находил время для каждой такой бумажки. Однажды я спросил его об этом, и его ответ врезался мне в память. "Видишь, сынок, - сказал он, - нельзя делать большие дела, не зная, в каком состоянии находятся твои финансы. Не забывай, что наш профсоюз - один из самых крупных в стране. Только пенсионный фонд увеличился на двести миллионов долларов, а ведь наши капиталы вложены повсюду - от государственных ценных бумаг до игорных домов Лас-Вегаса".
- В таком случае, вы ничем не отличаетесь от капиталистов, с которыми боретесь, - произнес я. - Все вы гонитесь за наживой.
- У нас другие цели, сынок.
- Не вижу принципиальной разницы. Когда дело доходит до денег, ты такой же предприниматель, как и все остальные.
Отец снял большие очки, в которых обычно читал.
- Я никогда не думал, что тебя интересует то, чем мы занимаемся, - произнес он.
- Мне это неинтересно, - поспешил ответить я. - По-моему, крупные профсоюзы и большой бизнес - одно и то же. И там, и там главное - деньги.
Отец устремил на меня пронизывающий взгляд своих голубых глаз.
- Когда-нибудь, когда у нас будет время, мы обо всем поговорим. Мне кажется, я смогу доказать тебе, что ты ошибаешься.
Однако времени, как обычно, не нашлось, а сейчас было уже поздно. Сложив бумаги на столе, я стал открывать ящики. В центральном и левом верхнем было еще больше бумаг, чем на столе. Правый верхний, наоборот, оказался пустым. Странно. Остальные ящики были набиты почти до отказа. Я пошарил рукой. Ничего. Внезапно я заметил небольшую кнопку и нажал на нее. Ящик выдвинулся, и я увидел на дне блестевший от смазки, по-видимому ни разу не использованный большой автоматический револьвер. Я осторожно взял его в руки, и он показался мне очень тяжелым. Да, это была не игрушка. Где-то читал, что при ранении навылет пуля, выпущенная из револьвера сорок пятого калибра оставляет в спине человека дыру размером с серебряный доллар. Я положил револьвер обратно в ящик и закрыл его. Вернувшись на кухню, я взял из холодильника еще одну банку пива и вышел на веранду.
Энн все еще сидела там, где мы расстались. Она помахала мне рукой, я ответил тем же и уселся в кресло-качалку. Так мы и сидели друг против друга, обмениваясь взглядами через изгородь.
- Зачем ты полез ко мне в стол?
- Не знаю. Был там, вот и все.
- Я не имею ничего против. Мне просто интересно.
- Ты умер, и тебя больше ничего не должно волновать. У мертвых нет ничего своего.
- Я не умер. Мне казалось, ты начинаешь это понимать.
- Все это дерьмо. Мертвец есть мертвец.
- Мертвец? Неправда. Ты ведь жив.
- Да, но ты-то умер.
- Почему ты переключил телевизор на "Звездную гонку"? Тебе стало страшно на меня смотреть?
- "Звездная гонка" лучше.
- А почему ты тут сидишь? Я думал, ты уйдешь.
- Я еще не решил.
- Так решишь.
- Почему ты так уверен?
- Видишь вон ту девушку? Я с ней еще не закончил.
- Я вижу, ты не изменился.
- А зачем? Ты ведь жив.
Банка была пуста. Поднявшись с кресла, я бросил ее в пластиковый пакет для мусора, лежавший рядом с кухонной дверью, и вернулся в дом. Энн продолжала сидеть в кресле и смотрела на меня сквозь сигаретный дым, клубившийся вокруг ее лица. Казалось, она окаменела. Потом она кивнула, медленно встала и скрылась за стеклянной дверью. Щелкнула задвижка. Этот звук как бы повис в воздухе, и я перестал слышать его только когда закрыл за собой дверь. Поднявшись к себе, я бросился на кровать и почти сразу заснул.
Меня разбудил шум голосов, доносившийся снизу. Я открыл глаза и посмотрел в потолок, прислушиваясь к разговору. Все это мне было уже знакомо и странным образом успокаивало. Моя комната находилась над кабинетом отца, поэтому я часто засыпал под эти приглушенные звуки.
Несмотря на знакомую ситуацию, чего-то не хватало. Я быстро понял, чего именно - голоса отца. Раньше мне как-то удавалось выделять его из общей массы звуков.
Встав с постели, я спустился вниз, открыл дверь кабинета и заглянул внутрь. В комнате сразу стало тихо.
За письменным столом сидел Ди-Джей. Мозес стоял за его спиной, как раньше стоял за спиной отца. Справа от Ди-Джея был Джек, а напротив них, спиной ко мне, сидели еще трое. Они обернулись и молча посмотрели на меня. Я их не знал.
- Это мой брат, Джонатан, - произнес Ди-Джей. Мне показалось, что он скорее хотел объяснить, кто я, нежели представить меня. Незнакомцы кивнули, не сводя с меня глаз. - Я не знал, что ты дома.
- Я только что пришел, - ответил я, стоя в дверях. - А мать где?
- Врач дал ей лекарство и велел полежать в постели. У нее сегодня был тяжелый день. Мы зашли, - продолжал Ди-Джей, - чтобы кое-что уточнить до моего возвращения. В восемь я улетаю, а завтра утром будет заседание Национального комитета.
- Улаживаете дела? - Я шагнул в комнату.
- Что ты имеешь в виду?
- Делите наследство. - Я подошел к столу, на котором были разбросаны бумаги из ящиков. Револьвера не было. Интересно, нашли они его или нет?
- Мы не прекращаем работу потому, что… - начал объяснять Дэн.
Я прервал его:
- Король умер - да здравствует король!
Ди-Джей покраснел. Тогда заговорил Мозес.
- Джонатан, - мягко сказал он. - У нас действительно очень много работы.
В его глазах читалось странное напряжение, даже неуверенность, чего я раньше в нем никогда не замечал. Я перевел глаза на остальных и вдруг понял, почему они так нервничают. Фундамент дома развалился, они боялись, что здание может рухнуть в любой момент. Мне стало жалко их. Отец не мог больше ничего сделать, поэтому они должны были действовать на свой страх и риск.
- Не стану вам мешать. Все будет хорошо. Желаю удачи, - и я протянул брату руку.
Он посмотрел сначала на нее, потом на меня. Затем пожал мне руку, и на его глазах показались слезы. - Спасибо, Джонатан, - сказал он хрипло и, прищурившись, повторил - Спасибо.
- Ты справишься, - сказал я.
- Надеюсь, - ответил Ди-Джей. - Но это будет нелегко. Все уже не так, как прежде.
- Все меняется. - Я вышел, закрыл за собой дверь и на мгновение прильнул к ней ухом, пытаясь услышать голос отца. Напрасно.
Ди-Джей любил его. Я нет. Почему? Почему наше отношение к отцу было таким разным? Мы же оба его сыновья! Что разглядел в отце Ди-Джей, чего не сумел разглядеть я?
Я вышел в коридор и направился в кухню. Мэми уже возилась со своими кастрюлями и сковородками, тихо разговаривая сама с собой.
- Во сколько будем ужинать?
- Не знаю, - ответила она. - Я вообще не понимаю, что происходит в этом доме. Твой брат отказался от ужина, а твоя мать заперлась у себя в комнате и рыдает.
- Я думал, врач дал ей снотворное.
- Может, и так, но я точно знаю, что оно не подействовало. - Мэми достала из кастрюли дымящийся половник и поднесла мне ко рту. - На, попробуй, но сначала подуй.
Это была неплохо приготовленная тушеная говядина.
- Добавь соли, - сказал я.
- Этого следовало ожидать, - засмеялась она. - Ты прямо как твой отец. Он тоже всегда так говорил.
- Он тебе нравится?
Мэми положила половник в мойку и повернулась ко мне.
- Самый глупый вопрос, который мне когда-либо задавали, Джонатан. - Я восхищалась твоим отцом. Он был самым великим человеком всех времен и народов.
- Почему ты так говоришь?
- Потому, что это правда, вот почему. Спроси кого хочешь из прислуги, и все тебе скажут то же самое. Он начал видеть в черномазых людей задолго до того, как их стали называть черными. - Она повернулась к плите и, сняв с одной из кастрюль крышку, заглянула внутрь. - Значит, добавить соли?
- Да, - я вышел из кухни и, поднявшись наверх, остановился перед дверь, спальни матери.
Мэми ошибалась.
В комнате было тихо.
Я ужинал в одиночестве, когда на пороге кухни появился Джек Хейни.
- Выпью с тобой чашечку кофе, - сказал он, придвигая стул.
- Хочешь тушеного мяса? Здесь его на целую армию хватит.
- Нет, спасибо, - ответил он, наблюдая, как Мэми ставит перед ним чашку кофе. - Мы спешим на самолет.
- Вы летите в Вашингтон?
Джек кивнул.
- Дэн хочет, чтобы я вместе с ним присутствовал на заседании Исполнительного комитета. Могут возникнуть некоторые юридические вопросы.
Не Ди-Джей и даже не Дэниэл Младший, а именно Дэн. С каких это пор?
- Какие-то трудности? - спросил я.
- Вряд ли. Твой отец очень хорошо все устроил.
- Почему же Ди-Джей так нервничает?
- Очень много стариков, они могут не захотеть, чтобы ими командовал молодой человек.
- Почему не захотят? Им же это заранее было известно.
- Да. Но пока твой отец был жив, они боялись открыто выступить против него. Сейчас все изменилось. Они не понимают, что впервые приходит человек, полностью готовый к работе, которого не надо учить, и что не имеет значения, работал ли он когда-нибудь в профсоюзах, организовывал ли выступления, стоял ли в пикетах. Руководство профсоюзом больше напоминает руководство крупной фирмой. Нужны подготовленные люди. Вот почему компании так расхватывают лучших выпускников колледжей и университетов. Твой отец всегда считал, что и мы должны делать то же самое. Поэтому-то он и заставил Дэна пройти через все возможные школы.
Я понимал, что имел в виду Джек. Таким же отец хотел сделать и меня. Курс права в Гарварде, затем школа бизнеса. Только одно ему не удалось предусмотреть: я не хотел, чтобы кто-то заставлял меня через что-то проходить. Куском хлеба я вытер с тарелки подливу.
Мэми подошла ко мне.
- Еще?
Я отрицательно покачал головой.
- Соли достаточно?
- Вполне.
Она засмеялась и поставила передо мной чашку кофе.
- Точь в точь, как отец. - Сначала говорит, что недостаточно соли, а потом хвалит, хотя я ничего не добавляла.
Я посмотрел на Джека.
- Так что все-таки должно произойти завтра?
- Исполнительный комитет должен назначить Дэна исполняющим обязанности президента. До следующих выборов. Выборы будут весной, то есть, через девять месяцев. К этому времени мы надеемся полностью овладеть положением.
Что ж, если это задумал отец, значит, так и будет. Планы отца всегда сбывались.
Допив кофе, Джек встал из за стола.
- Ты не мог бы объяснить матери, зачем я улетел, и сказать, что я позвоню завтра утром?
- Нет проблем.
- Спасибо.
Через несколько минут снаружи хлопнула дверца машины. Подойдя к окну, я посмотрел во двор. От нашего дома отъезжал огромный черный "кадиллак". Проводив машину взглядом, я снова поднялся наверх и остановился у спальни матери. Как и прежде, в ней было тихо.
Медленно повернув дверную ручку, я заглянул внутрь. Несмотря на полутьму, я различил фигуру матери, лежавшей в постели. Во сне она казалась беззащитной, совсем не такой, какой была еще несколько часов назад. Я осторожно укрыл ее простыней и на цыпочках вышел из комнаты.
Спустившись в холл, я достал из чулана рюкзак, на сборы мне потребовалось немного времени и минут через десять я был полностью готов.
Я проснулся за минуту до того, как зазвонил будильник и, чтобы он не поднял на ноги весь дом, выключил его. В холле было темно, но в кухню, расположенную на восточной стороне дома, уже начали проникать первые лучи утреннего солнца. Я включил кофеварку. Как всегда, Мэми уже все приготовила.
Когда отец был жив, он обычно вставал рано, спускался на кухню и сидел там с чашечкой кофе, ожидая, пока проснутся остальные. На наши вопросы он отвечал, что для него это время размышлений, ему было просто необходимо побыть в одиночестве. Любую проблему он обдумывал до мелочей, после чего намеченный план оставалось лишь претворить в жизнь.
Забрав из своей комнаты сумку, я снова спустился вниз. Кабинет отца был открыт, и я, быстро подойдя к столу, выдвинул ящик.
Пистолет лежал на месте. Судя по всему, Ди-Джей и те, кого он привел, нажимали не на ту кнопку. Я взял пистолет и осмотрел его. Смазка оставалась нетронутой, а в обойме были все патроны. Для такого человека, как мой отец, держать пистолет не имело смысла. За оружие обычно хватаются малодушные, а его было не так легко запугать.
Открыв сумку, я засунул пистолет между бельем и рубашками, ногой задвинул ящик и пошел на кухню. Кофе, наверное, уже был готов.
В коридоре я встретил мать.
- Джонатан, что ты здесь делаешь?
- Ничего, - ответил я тоном нашкодившего ребенка, которого схватили за руку. Интересно, сколько она здесь простояла?
Мать вошла в кабинет.
- Я все еще чувствую запах его сигар, - произнесла она задумчиво, как бы разговаривая сама с собой.
- Пустяки, - сказал я. - Если верить рекламному агенту, очиститель воздуха избавит от него в считанные секунды.
- Так быстро? - Мать повернулась ко мне.
- Нет… Можно удалить запах из комнаты, но придется слишком долго трудиться, чтобы выбросить все, что с ним связано, из нашей памяти.
Взгляд матери упал на сумку.
- Ты уезжаешь?
- А что здесь делать? От лета осталось всего полтора месяца.
- Может, подождешь немного? Нам надо о многом поговорить.
- О чем?
- Ну, например, о том, куда ты пойдешь, когда закончишь школу, и вообще о том, что ты собираешься делать в жизни.
- У меня не такой уж большой выбор, - усмехнулся я. - Меня куда-нибудь запишут, вот и все.
- Отец говорит… - мать запнулась. - Отец сказал, что тебя никуда не будут записывать.
- Запишут. Он об этом уже позаботился. У отца все было рассчитано на много лет вперед.
- Когда ты, наконец, прекратишь нападать на него, Джонатан? - спросила мать. - Он умер и больше ничего не сможет сделать. - Она всхлипнула.
- Неужели ты думаешь, что он мог что-то оставить без внимания? Он предвидел все, даже свою смерть.
Мать промолчала. По ее лицу катились слезы. Я подошел к ней и неловко обнял за плечи. Уткнувшись головой мне в грудь, она плакала и сдавленным голосом повторяла: Джонатан, Джонатан…
- Мужайся, мама, - сказал я, гладя ее по голове. - Все самое страшное уже позади.
- Я так виновата перед ним… - мать говорила мне в рубашку, и ее голос звучал несколько глухо. - Я никогда его не любила. Да, я восхищалась им, обожала его, но никогда не любила.
- Почему же ты стала его женой?
- Из-за тебя.
- Но меня еще на свете не было.
- Когда мы поженились, мне было семнадцать, и я была беременна.
- Наверное, можно было что-нибудь сделать.
Мать освободилась от моих объятий.
- Дай мне сигарету, - сказала она. - Я выполнил ее просьбу. - Ты включил кофейник? - Я кивнул и молча пошел за нею на кухню. Мать налила две чашки, и мы сели за стол.
- Ты не ответила на мой вопрос, - сказал я. - Тебе не надо было выходить за него замуж.
- Он этого и слышать не хотел, - все время твердил: хочу сына.
- Почему? У него же был сын.
- Дэна ему было недостаточно. Он знал это, и, как мне иногда кажется, Дэн тоже это понимал. Вот почему он всегда старался угодить ему. Но Дэн, в отличие от твоего отца, очень мягкий человек. - Даже мать называла теперь брата Дэном, а не Ди-Джеем, как раньше. - И твой отец добился своего. Нравится тебе или нет, но ты его точная копия.
Я встал и поставил кофейник на стол.
- Еще кофе?
Мать отрицательно покачала головой, а я налил себе еще одну чашку.
- Ты пьешь слишком много кофе.
- Думаешь, я буду медленнее расти? - засмеялся я. - Мой рост перевалил уже за метр восемьдесят, - и мать тоже засмеялась. - Знаешь, мама, ты очень красивая женщина.
Она покачала головой.
- Сейчас я этого не чувствую.
- Подожди немного, это придет.
Наши взгляды встретились.
- Ты знаешь о наших отношениях с Джеком? - спросила она.
Я кивнул.
- Но ты никогда не подавал виду.
- Это не мое дело.
- Сейчас он хочет на мне жениться. Не знаю, что делать.
- Прежде всего, не надо торопиться, - произнес я. - Сейчас на тебя никто не давит.
В глазах матери промелькнуло удивление.
- Ты говоришь, как твой отец.
- Вряд ли. Если бы я был отцом, я бы никогда не простил тебе, что ты не захотела умереть вместе со мной.
- Это ужасно.
- Я всегда веду себя ужасно, когда мне хочется есть, - ответил я. - Кстати, есть ли у нас с ним в этом плане что-нибудь общее?
- Еще бы. - Мать встала из-за стола. - Поэтому я сделала для тебя то же, что когда-то делала для него. Я приготовила тебе самый плотный завтрак, который тебе когда-либо доводилось есть.
Мы позавтракали.
- Ну, хватит, - сказал я, отодвигая тарелку. - На неделю вперед все равно не наешься.
- Этого я и хотела, - улыбнулась она, составляя использованную посуду в мойку и наливая мне кофе. - У тебя есть план, куда ехать?
- Еще нет. Сначала на юг, затем, может быть, на запад. Но все будет зависеть от того, куда окажется легче добраться.
- Будь осторожен, - сказала она. - Сейчас на дороге всякие попадаются.
- Все будет хорошо.
- Ты напишешь?
- Конечно. Ты только не волнуйся.
- Как же мне не волноваться? Если что-нибудь случится, сразу же позвони.
- Хорошо.
Я взглянул на часы. Было без четверти семь.
- Ну, я, наверное, пойду.
- Я слишком молода, - сказала мать, - и всегда была слишком молодой.
- В каком смысле?
- Сначала, чтобы стать невестой, потом, чтобы родить ребенка. А сейчас я слишком молода, чтобы вести жизнь вдовы и остаться в одиночестве.
- Все когда-нибудь подрастают, - ответил я. - Может, пришло время и для тебя.
- Твой отец сказал бы то же самое. Он так же холодно и безжалостно отделял себя от своих чувств. - На мгновение лицо матери приняло какое-то странное выражение. - Ты действительно мой сын, Джонатан? - с тревогой в голосе спросила она. - Или, может быть, ты только продолжение твоего отца, которое, как он сам говорил, он поместил в тебя?
- Я это я. Твой и его сын, больше ничего.
- Ты любишь меня?
Помолчав, я поцеловал ей руку и ответил:
- Да, мама.
- Тебе хватит денег?
У меня было почти сто долларов, и я мог не волноваться.
- Да, мама, - повторил я.