Рита выставила на стол початую бутылку вина, хлеб и миску с котлетами. Мартын почувствовал острый приступ голода. Котлеты притягивали, как маленькие овальные магниты. И прямо-таки пронзила мысль о выпивке. Но вино – не впечатляло. Не впечатляло вино. Мартын ничего не сказал, только вопросительно посмотрел на Риту. Рита молча кивнула и достала из холодильника полбутылки "Столичной". Когда Мартын захмелел, отвела его в спальню и стала медленно, лаская, стягивать с моряка тельняшку. Ну, и Мартын принялся раздевать женщину, он теперь полностью принадлежал ей. Она легла на спину, высоко подняла ноги, и когда Мартын вошел в нее, обняла ногами крепкую шею и в ритме соития все прижимала его к себе. Один раз он наклонился и всосался в левую грудь, и на ней осталось синее пятно – классический засос. Однако, ритм ритмом, а оргазм все не наступал. Поизрасходовался, видно, мамонт нарезной артиллерии, за два залпа расстрелял боезапас. Мартын все качал и качал уставшее тело, как незадачливый автомобилист качает воздух в прохудившуюся камеру: много движений, мало достижений. Вот тут-то и пришла на помощь Надя. Она пристроилась рядом с Ритой и, подчиняясь общему ритму, стала мять – ласкать молодые груди своей подруги. Почему-то именно это взбодрило артиллериста. Вспомнился обрывок какой-то пошлости: "Мужчина любит глазами"… Движения его участились, сила подачи снаряда увеличилась. Чуткая Рита отреагировала мгновенно. Она пришла в настоящее неистовство. Сняла ноги с Мартыновой шеи, свела их под ним и даже после взрыва не отпускала, не выпускала Мартына из себя.
После небольшого отдыха Мартын поступил в Распоряжение Нади. Он выкупала его в ванной, подпоила, подкормила и с помощью губ, языка и невероятных своих грудей собрала-таки в арсенале артиллериста остатки пороха. Потом опять Рита… Неугомонные какие…
– Кто вы, девочки?
– Мы жены рыбаков, и больше ни о чем не спрашивай, военный!
Потом за дело принялась Рита.
Потом опять…
Потом…
Всю силу молодого, недавно, не следует забывать, травмированного мужика вычерпали – выскребли к утру ненасытные рыбачки.
Наконец, то, что осталось от Мартына рухнуло на широкое ложе и отрубилось напрочь. Его кантовали, перемещали на край кровати – он не просыпался.
– Военный, у нас-то выходной, а тебе, наверное, на службу нужно?
Бесполезно.
Мартын спал глубоко и безмятежно, как когда-то в юности, до поступления в военно-морское училище. Не было силы, способной разбудить и поставить на ноги загулявшего офицера. Только сон – секунда за секундочкой – мог по капельки восстановить измочаленный организм. Женщины пристроились рядом и тоже уснули сладким сном. Они-то не были так измучены нежными схватками: во-первых, на их стороне было численное преимущество. А во-вторых, они – женщины.
В три часа дня Мартын отправился в плавказарму – сдаваться. Опустошенный и как-то даже отупевший, он не шел, а плелся по неровному тротуару. Встречный ветер бил по лицу, норовил сорвать фуражку. Ладно, фуражку: ее можно нахлобучить поглубже, и ремешок завести за подбородок. Ветер этот проклятый за ноги хватал, за ослабевшие в коленях ноги моряка. Еще позавчера эти ноги крепко упирались в качающуюся палубу, а сегодня подгибались и заплетались на ровном месте. Мартын зашел за угол дома, прислонился к стенке, закурил. Ах, Мартын, Мартын! Зачем же? Что за вредная привычка курить от нечего делать! И что за гусарство курить именно этот убойный "Легерос"! Ну, постоял бы у стеночки, расслабившись, да и поплыл бы дальше по малолюдной улице, экономя топливо. Так нет же: затянулся кубинской сигаретой, да и потерял остойчивость, как судно, у которого сместился центр тяжести. Крен, крен, крен с дифферентом, и безобидный только что дом стал опрокидываться на Мартына, и только распластавшись на земле, Мартын остановил это ужасное падение пятиэтажки.
В этот как раз момент с местом аварии артиллериста поравнялся комендантский "УАЗик". Излишне говорить, что вид приземлившегося на тротуар офицера произвел на коменданта сильное впечатление. Надо полагать, что если бы машина коменданта оказалась на этом месте минутой раньше, водитель все равно получил бы приказ остановиться: не для того комендант занимал свою должность, чтобы оставлять без внимания еле держащихся на ногах капитан-лейтенантов. А тут такой подарок: военный моряк в полнейшем дрейфе! Досадно, да и не по чину, но пришлось подполковнику и самому потрудиться, чтобы вместе с водителем перевести офицера из положения "лежа на тротуаре" в положение "сидя в машине". Стражи воинского порядка справились с задачей, и через полчаса Мартын обживал небольшую офицерскую камеру на гарнизонной гауптвахте.
Мартын лежал на деревянном топчане, укрытый шинелью. Родная военная система поддержала его в трудный час: предоставила, хоть и жесткое, но – место для лежания, хоть и в узилище, но – покой. Профессиональную амбицию не поддержала, а временный жесткий покой предоставила. Ну и ладно, ну и будем спать. Народная солдатская мудрость гласит, как известно: идти лучше, чем бежать, стоять лучше, чем идти, сидеть лучше, чем стоять, а лежать, лучше, чем сидеть. Вот так. Уснули, уснули, усну…
Председатель государственной комиссии, узнав о ЧП с артиллеристом, с трудом сдержал вздох облегчения. Теперь не потребуется никаких мнимых болезней: офицер отстраняется от участия в работе госкомиссии за личную недисциплинированность. Тот, кого пришлют на замену, будет более покладистым, потому что таких упертых, как этот Зайцев, просто больше не существует.
"Разбор полетов" на гауптвахте происходил в десять часов утра. Комендант гарнизона подполковник Топило по своему внешнему виду, как нельзя более, подходил к должности воинской дисциплины: высокий, широкоплечий, с большой головой и грубо отесанным лицом, он был, конечно же, чисто-начисто выбрит, коротко стрижен, брюки отутюжены, пуговицы на кителе надраены, подворотничок утренней подшивки, наградная колодка не засалена, словно только что из военторга.
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
– Садитесь, капитан-лейтенант. Докладывайте.
– Что докладывать, товарищ подполковник?
– Откуда вы такой красивый?
– Документы у меня забрали. Посмотрите. Там в командировочном предписании…
– А ты меня не учи, куда мне смотреть! Докладывай сам, а я послушаю.
Голос у коменданта был низкий и грубый. Низкий от природы и грубый от должности. Он как бы не говорил, а рычал на нарушителя, подчиняясь неписанному правилу комендантской службы. Вместе с тем ему почему-то нравился этот рыжий каплей, который не юлил, не извинялся, держался независимо – на столько, на сколько позволяло положение.
Да, Мартын не юлил. Но скорее не из чувства собственного достоинства, а под влиянием апатии. Он ощущал себя снарядом на последней точке траектории, который вот-вот уйдет навсегда в морскую глубину. Все вместе с ним проваливалось в эту глубину: и служба, и личная жизнь, и даже недавняя половая оргия, не принесла радости.
– Так как же ты, капитан-лейтенант, дошел до жизни такой? С кем пил-то, член государственной комиссии? Один?
– Никак нет!
– С друзьями? Чего же они тебя бросили одного?
– Никак нет, не с друзьями.
– С бабами? Чего молчишь, с бабами, что ли?
– Я не буду отвечать на этот вопрос.
– Вот ты какой! Ну ладно. Своей властью объявляю трое суток ареста, а дальше пусть твое начальство разбирается. Адмирал Ядин, например.
– Ядин не станет разбираться. Он с удовольствием отправит меня в часть.
С чего это? Обычно начальники отбивают своих…
– Я неудобным оказался…
Комендант тоже понравился Мартыну Зайцеву. Прямой, грубоватый, наверное, честный служака. И Мартын неожиданно для самого себя взял да и рассказал подполковнику Топило всю историю с неудачно изготовленной пушкой. Кому-то нужно же было рассказать. Вот – военному коменданту.
Подполковник слушал внимательно, не перебивая. Потом подытожил:
– Ладно, борец за правду! Пушка – не пушка, а напиваться военнослужащему до свинского состояния не положено. Так что трое суток от меня остаются. Жаль, что власти не хватает, больше бы впилил. Все, идите. И чтобы в камере порядок был!
– Есть.
В двенадцать часов к воротам гауптвахты подошли две женщины. Они попросили вызвать к ним старшину гауптвахты. Долговязый мичман с маленькими хитрыми глазами не круглом, почти безбровом, лице появился через десять минут.
– Слушаю вас, гражданочки.
– Мы хотим с вами поговорить, – заявила та, что была поменьше ростом.
– Говорите!
– Лучше бы в помещении.
– Вам лучше?
Маленькая кокетливо сверкнула глазом:
– А может быть, и вам!
– Ладно, пройдемте в канцелярию. Часовому бросил коротко:
– Со мной!
В канцелярии усадил гостей на табуретки.
– Слушаю вас, гражданочки.
– У вас на гауптвахте находится офицер капитан-лейтенант Зайцев.
– А вы откуда знаете, кто у нас находится?
Тут высокая вступила в разговор. Сложив бантиком невероятно красные губы, пропела:
– Мичман, о чем вы говорите! Карасев – такой маленький город!
Мичман пожевал бескровными губами и сказал:
– Допустим, находится. Ну и что?
Маленькая затараторила:
Понимаете, он после госпиталя еще не совсем оправился, ему необходимо дополнительное питание для восстановления сил. На столе появилась увесистая хозяйственная сумка. – Вот…
– Уж не вы ли лишили офицера последних сил? – спросил старшина гауптвахты, который тоже жил в маленьком городе Карасеве.
– Фу, мичман, – возмутилась высокая, – как вы можете? – Она передернула плечами, чем привела мичмана если не в волнение, то в некое замешательство, в результате чего прозвучали долгожданные слова:
– Ну ладно, посмотрим, чего вы тут… – и старшина гауптвахты раскрыл сумку. – Яблоки, так, шоколад… А что это в банке, теплое еще?
– Это мясо тушенное.
– Зачем? Он же тут на довольствии! Горячая пища ежедневно.
– Знаем мы ваше довольствие! Здоровый ноги протянет!
– А это что: водка?
– Какая водка?
– Вот эта, "Столичная"!
– А это не наша водка, – нахально сказала высокая. А чья же, интересно? – спросил мичман.
– Ваша. – Моя?
– Ваша, ваша.
– А где же она была? – удивился мичман.
– А на столе стояла!
– Одна стояла? – поинтересовался догадливый начальник и посмотрел на высокую даму как-то искоса, с хитрецой, словно бы присоединяясь к заговору. Интуиция не обманула старого служаку.
– Почему одна? – собеседница опять искушающее передернула плечами. – Две. – На столе в мгновение ока появилась вторая "Столичная. – Две, – подтвердила она и добавила для ясности:
– Третьей не было.
– Добро, – сказал мичман, – передам харчишки. Сами выйдете? Провожать не надо?
Женщины покинули территорию карательного заведения самостоятельно.
* * *
Когда, окончив дальние походы,
Я сразу стал невероятно штатским,
Мир был моим, доверчивым и шатким,
Весь в смене настроений и погоды.И если небо ежилось простудно,
Я видел лица пасмурных прохожих,
Я чувствовал озноб всеобщей дрожи,
И было мне невесело и трудно.Но иногда веселыми глазами
Сиял мне мир, как тысяча парадов.
Солнц было столько, сколько женских взглядов,
И лишь одно – неглавное – над нами.
До чего же она непредсказуема, эта мужская натура! Казалось бы, получив нежданную посылку от любовниц, человек должен проникнуться к ним теплым чувством и с нежностью вспоминать недавние любовные утехи. У человека же в рыжей голове щелкнуло какое-то непредсказуемое реле, и мысли его устремились к латышской девушке, самой лучшей, самой нежной и самой желанной изо всех девушек и женщин, населявших планету. Казалось, окажись она рядом – и все неприятности займут скромное второе место, уступив одной только любви. Со стыдом и досадой вспоминал свой залихватский демарш с фотографией, на которой написал "Я умер". "Шут гороховый, – казнил себя Мартын. – Умер он, дубина стоеросовая!" Гостинцы, между тем подъел, силы восстановил более или менее.
С гауптвахты его выдворили утречком, после завтрака – с тем, чтобы он успел получить документы и сегодня же убыть из городка.
Рита и Надя поджидали недалеко от ворот. Они рассчитывали на повторение бурной ночи.
– Нет, – сказал Мартын. – Приказано убыть поездом сегодня вечером.
За передачу поблагодарил, поцеловал каждую, но как-то спокойно, по-товарищески.
Когда Мартын явился на плавказарму, приказ о его отчислении из госкомиссии, а также командировочное предписание и проездные документы были уже готовы, вручил ему их писарь строевой канцелярии. Мартын убыл, не попрощавшись.
На корабле Мартын сразу угодил дежурить, потом принялся налаживать занятия по специальности – за время его отсутствия старшины подзапустили это дело. Командир поглядывал на него хмуро, обронил, что Мартына ждет то наказание, которого он заслужил. Разжалование? Понижение в должности? Увольнение в запас за морально-бытовое? Это все не угнетало. Угнетало то, что по утрам на подъеме флага рядом с командиром маячила фигура замполита Бравого, и целый день они с Бравым сосуществовали на узком пространстве эскадренного миноносца. Замполит вел себя с Мартыном корректно, никаких неслужебных разговоров не заводил. Настроение, однако, было дрянным, просто никогда в жизни не было у Мартына такого дрянного настроения. Заваливаясь вечером в койку, он вызывал мысли о Дзинтре – только они чуть-чуть утешали. Иногда в голову нагло лезли образы Карасевских женщин, но он отгонял их, и они послушно удалялись, уступая место прекрасной латышке.
И вдруг однажды…
– Товарищ капитан-лейтенант, вас к командиру.
– Товарищ командир, капитан-лей…
– Садитесь, Зайцев.
– Есть.
– Поедете в Калининград, на прием к командующему флотом. Мартын изобразил на своем лице удивление.
– Удивлены?
– Так точно!
– Чему удивляетесь?
– Если каждого подвыпившего офицера вызывать на прием к командующему, флот разорится на командировочных.
– Острите?
Мартын молчал.
– Юмор невеселый, – припечатал командир. – И неудачный. Но вас вызывает командующий по другому поводу. Что там у вас произошло с приемкой материальной части БЧ-2? Произошло что-то?
– Так точно!
– Что ж вы мне не доложили?
– Вы не спрашивали.
– Где уж мне! Ваши фокусы не успеваешь отслеживать. Ладно, докладывайте.
Мартын рассказал все, как было.
– А, вот оно что! – проговорил командир, так значит, вас по этому поводу! Готовьтесь к обстоятельному докладу командующему.
– Но у меня все выкладки в секретной тетради. Там, в Корасеве.
– Вашу тетрадь доставят в штаб флота фельдъегерской почтой. Интересно только, как же в штабе узнали обо всем этом? Вряд ли адмирал Ядин сообщил о ваших разногласиях.
– Не могу знать, – по-уставному ответил Мартын.
– В понедельник в двенадцать ноль-ноль быть в штабе флота. Командировочное возьмите у писаря. Я уже подписал. И обратите внимание на форму одежды. Тужурка, кремовая рубашка. Чтобы складки на брюках – как ножи. Бриться не с вечера, а в день приема.
– Есть.
Мартын прибыл в штаб за час до назначенного времени. В секретной части получил свою рабочую тетрадь и, листая ее, сидел в приемной. Ровно в двенадцать адъютант командующего раскрыл перед ним массивную дверь адмиральского кабинета и, пропустив вперед Мартына, деликатно пристроился у стенки с блокнотом в руках Командующий вышел из-за могучего стола и шагнул навстречу Мартыну. Он был в кремовой рубашке и черном форменном галстуке. Тужурка покоилась на спинке кресла. Мартын заворожено смотрел на погон с тремя звездами полного адмирала.
– Товарищ адмирал, капитан-лейтенант Зайцев по вашему приказанию прибыл!
В кабинете находился флагманский артиллерист Балтийского флота контр-адмирал Бойко и член военного совета вице-адмирал Чубов. Командующий представил адмиралов, они поздоровались с Мартыном за руку.
– Докладывайте, товарищ капитан-лейтенант, что у вас произошло при приемке базового тральщика.
– Ничего, товарищ адмирал. Скорострельность носового орудия ниже формулярной. Вот расчетные таблицы, – Мартын протянул прошнурованную и пронумерованную рабочую тетрадь, раскрытую в нужном месте.
– Флагарт, посмотрите, – распорядился командующий.
Контр-адмирал кивнул и погрузился в таблички, расчерченные и заполненные Мартыном. Ему понадобилось не более двух минут, чтобы отчеканить:
– Так точно, скорострельность ниже формулярной. Адмирал нажал на кнопку селектора:
– Писаря секретного ко мне! С тетрадью учета выдачи.
Через минуту в кабинете показался молодой главный старшина. Можно было поручиться, что у него шел первый год сверхсрочной службы.
– Главстаршина, спишите с капитан-лейтенанта его рабочую тетрадь и запишите на контр-адмирала Бойко. Когда формальности были выполнены, и писарь покинул кабинет, командующий сказал:
– Капитан-лейтенант Зайцев, вы поступили принципиально и заслуживаете поощрения. Но поощрять мы вас не будем, потому что вы грубо нарушили воинскую дисциплину.
Он сокрушенно вздохнул:
– Как же вы могли, капитан-лейтенант! Такой разумный, такой принципиальный офицер…
Ответ Мартына был универсален. Он потупил глаза и проговорил:
– Так получилось!
– Вы будете переведены в артотдел флота. Флагарт, возьмете к себе этого артиллериста?
– Возьму, – сказал контр-адмирал. – Работы хватит.
– Только не расценивайте это, как поощрение, товарищ Зайцев.
Это просто кадровая перестановка в интересах службы.
И, обратившись к адъютанту:
– Мичман, подготовьте приказ!
Адъютант сказал "Есть!" и что-то чиркнул в блокноте.
– И коменданту Карасева – благодарность командующего.
Сформулируйте там…
– Разрешите вопрос, товарищ адмирал? – осмелел Мартын.
– Спрашивайте.
– За что поощрение коменданту Карасева подполковнику Топило?
Командующий усмехнулся:
– Этот подполковник совершил сразу два достойных поступка. Во-первых, пресек непотребное поведение одного капитан-лейтенанта, во-вторых – одного контр-адмирала.
– Как же он сумел доложить? – удивился Мартын.
– Нашел способ, проявил инициативу.
"Дорогая Дзинтра, моя любимая!