Саймон знал, что Аксель счел дурным тоном приглашение Руперта на юбилей свадьбы. Но вслух об этом ничего сказано не было. Руперт и Аксель оставались близкими друзьями. И Саймона, хотя он и любил старшего брата, эта близость слегка беспокоила, так же как прежде беспокоила близость Руперта с отцом, хотя их альянс всегда был направлен только на его благо. В детстве он необыкновенно любил мать (в прошлом актрису), умершую, когда ему было десять. Отрочество прошло под нежной опекой отца и старшего брата. Это и вызывало благодарность, и тяготило. Отец умер, когда Саймону было двадцать. Руперт до сих пор невольно сохранял отеческий тон.
- Давай пригласим Джулиуса на обед, - сказал Саймон. Невольно слетевшие с губ слова были реакцией на промчавшуюся в мозгу цепочку картинок, первая из которых тет-а-тет Акселя с Джулиусом, за ланчем. Саймон прекрасно готовил и любил принимать гостей. Гордясь своим ménage с Акселем, он с удовольствием демонстрировал его избранному кругу друзей.
- Если хочешь. Выбери день, и я пошлю Джулиусу приглашение.
- Где он остановился?
- В отеле "Хилтон". Но это временно: он подыскивает квартиру.
- О! Значит, он собирается здесь поселиться?
- Да.
В самом начале их совместной жизни Аксель прочитал Саймону лекцию о своих взглядах на ревность. Суть ее заключалась в словах: "мы должны доверять друг другу и не ревновать". Саймон тогда кивнул, однако контролировать свои эмоции он мог не больше, чем работу своего кишечника. Стоило любому мужчине приблизиться к Акселю, как Саймона тут же пронзала боль. На деле Аксель и сам был ревнивцем, что, вероятно, как раз и определило серьезность прочитанной лекции.
- Как прошел день у вас в музее, милый?
- Да как обычно. Свара А. и В. продолжается. А что у тебя в офисе?
- Скука. Совещание по балансам платежей тянулось невыносимо долго. Ужасно жаль, что не Руперт вел заседание.
Аксель неоднократно объяснял Саймону, что значит "баланс платежей", но Саймон так и не понял. Спрашивать снова, он это чувствовал, было неловко.
- Ты плавал сегодня?
- Да, это было чудесно.
- Ты прямо-таки пристрастился. Хильду видел?
- Да. Аксель, Морган возвращается.
- Вот как? Когда же?
- Скоро. Дней через десять. Не знаю, известно ли ей, что и Джулиус будет в Лондоне.
- Очевидно, она будет жить у Руперта с Хильдой.
- Скорее всего, да. Кстати, Хильда просила не говорить Таллису о ее возвращении.
- И почему же?
- Ну, неизвестно, захочет ли Морган увидеться с Таллисом. К чему же тревожить его понапрасну?
- Я всегда против скрытности.
Вторым вопросом, по которому Аксель прочитал лекцию в начале их любовной связи, был вопрос правдивости. "Не лги мне, даже в мелочах. И никогда ничего не скрывай. Любовь должна не ведать страха". К удивлению Саймона, вскорости выяснилось, что и это нелегко. Оставалось признать, что скрытность и уклончивость лежат в основе его характера. Пристально наблюдая за собой, Саймон на каждом шагу обнаруживал мелкую, почти бессмысленную ложь и неизбежное приукрашивание чуть не любого рассказа. Однажды он признался в этом Акселю и был вознагражден необычно яркими для того проявлениями любви и нежности. Со временем огрехов становилось меньше, и все они относились к вещам незначительным. Но что-то от прежних привычек оставалось. Сам Аксель был педантично правдив. И в этом случае серьезность лекции вызвана была, вероятно, изначально возникшим предположением о шаткости принципов Саймона в данном вопросе.
- Мне кажется безнравственным утаивать эту новость от Таллиса.
- Обсуди это с Хильдой. - О господи, пронеслось в голове Саймона, неужели нам предстоит еще один неприятный вечер! Аксель бывает иногда таким жестким. - Давай как-нибудь позовем к нам Таллиса, - сказал он вслух. - Мы ведь не видели его целую вечность.
- Это внезапное желание увидеть Таллиса показывает, что тебе интересно влезть в подробности.
- Ты, право, странный, Аксель. Всегда избегаешь встречаться с людьми, если у них хоть какие-нибудь неприятности.
- Интерес, проявляемый в таких случаях, низмен.
- Но я, как и раньше, хорошо отношусь к Таллису. Мы оба к нему хорошо относимся. Почему же нам не интересоваться его делами?
- Любая форма участия неизбежно будет вульгарной. И поэтому лучше в данный момент не общаться с Таллисом. Помочь ему мы не можем, а играть роль глазеющих туристов недостойно.
- Полагаешь, его ждут тяжелые времена?
- А тебе так не кажется?
- Не знаю, - ответил Саймон.
Весть о скором приезде Морган повергла его в волнение. Когда-то он так же разволновался, узнав что она выходит замуж за Таллиса, хотя был искренне расположен к Таллису и вовсе не собирался жениться на Морган. Даже и тени мысли не возникало. К Морган, которая была годом старше, он всегда относился как к очаровательной сестре. Однажды вечером он, двадцати одного года от роду, с гомосексуальным опытом, и она, двадцатидвухлетняя, с гетеросексуальным опытом, оказались вместе в постели, но несмотря на всю помощь, которую с готовностью оказывала Морган, попытка оказалась бесплодной. Этот случай был единственным опытом Саймона с представительницей противоположного пола. Акселю он о нем не рассказал и порой угрызался этим молчанием. Аксель ни разу не ложился в постель с женщиной.
- Ты полагаешь, Морган не вернется к Таллису? - спросил Саймон.
- Вероятно, нет. Но это не тема для обсуждений. - Аксель яростно ненавидел любые сплетни.
Саймону было не разобраться, как он относится к возможному воссоединению Морган и Таллиса. Он думал, что хочет этого, так как считал, что желает Таллису счастья, а тот, по его мнению, хочет, чтобы Морган вернулась. Бояться, что Таллис проявит злобную мстительность, было нелепо. И все-таки, может, для Морган достойнее не возвращаться? Саймон заботился о достоинстве Морган, а возвращение, как ни крути, - это смирение, наказание и прощение. Думая обо всем этом применительно к Морган, он невольно вздрагивал, хотя в его собственных отношениях с Акселем все перечисленные компоненты были одним из необходимых условий секса. Саймона огорчило, когда Морган осталась в Южной Каролине, огорчило известие о ее романе с Джулиусом. Что бы ни происходило, Морган всегда оказывалась источником серьезных огорчений.
- Думаю, Таллису хочется, чтобы она вернулась, - сказал Саймон.
- У нас нет оснований говорить "да" или "нет".
- Но я сомневаюсь, пойдет ли она на это, и выиграет ли хоть кто-нибудь, если все же пойдет.
- Думаю, Таллису правильнее оставаться холостяком, - сказал Аксель. - Одиночество для него органично. Я удивился, узнав, что он женится, да еще не на ком-нибудь, а на Морган.
- Мне кажется, Морган весьма привлекательна, - сказал Саймон и тут же понял, что лучше бы промолчал.
- У нее превосходные намерения, но, к несчастью, она безнадежно глупа. Хильда гораздо более мыслящее существо, но, как и большинство женщин, она предпочла выйти замуж, а не заняться развитием своего интеллекта. Что же до Морган, то она крайне поверхностна.
Саймон был равнодушен к тому, что Аксель делит все человечество на поверхностных и глубоких. Он слишком хорошо понимал, в какой категории его место. Причина враждебности Акселя к Морган была ему непонятна. С недавних пор он, с оговорками, пришел к выводу, что Аксель, прочно и глубоко привязанный к Джулиусу, был оскорблен его романом с Морган. Скромность не позволяла Саймону связать нелюбовь Акселя к Морган со своей к ней любовью. А именно здесь коренилась причина всей неприязни.
- Кажется, Морган и Джулиус расстались окончательно, - сказал Саймон. - Хильда считает, что это, во всяком случае, несомненно.
- Мне нечего тут сказать.
- Думаю, скоро мы все узнаем. А как приятно будет снова увидеть Джулиуса, - заключил Саймон, подумав при этом: ну и врун я!
- Приятно, что Джулиус отказался от военно-биологических разработок, - заметил Аксель. - Я знал, что к этому придет. Должен сказать, я уже предвкушаю нашу встречу. У Джулиуса есть стиль. Он из тех, кто сумел бы носить монокль.
- Он сумел бы носить что угодно.
- К тому же он замечательный собеседник.
- Лучший, чем я?
- Что за манера вечно переходить на личное!
- Но это в самом деле личное.
- Ты не обязан развлекать меня, Саймон. Я люблю тебя.
- Спасибо. - Саймон нежно коснулся рукой спины Акселя. Давно желанное прикосновение принесло чувство острой радости.
- Если начистоту, я всегда чуть побаивался Джулиуса, - сказал Саймон. Это был шаг вперед: приближение к правде, некое исправление недавней лжи.
- Да, он иногда настораживает.
- Иметь такого врага не дай бог.
- Безусловно. Но нашим врагом он не будет. Так что тревожиться не о чем.
- Помню, как кто-то говорил, что он может быть и безжалостным, и циничным. - Похоже я хватаю через край, тут же мелькнуло у него в голове. Ведь никто так не говорил. Это просто мои ощущения.
- Нет, он не циник, - откликнулся Аксель. - Но порой может казаться циничным из-за своей необыкновенно глубокой честности. По словам Достоевского, голая правда так невыносима, что люди бессознательно примешивают к ней щепотку фальши. А что касается безжалостности, человек твердых принципов нередко выглядит безжалостным в глазах толпы. Джулиус никогда не соглашается на компромиссы. - А я соглашаюсь, подумал Саймон, да, мне понятен твой подтекст. - Джулиус человек без уверток. - А обо мне такого не скажешь, пронеслось в голове Саймона. Увертки - моя родная стихия.
- Да, конечно, - сказал он вслух.
- Оставь Джулиуса в своей квартире, и с него станется прочитать твои письма. Но можешь быть уверен, сам об этом и расскажет. Он жесткий, но мораль, которой он следует, привлекательна.
Уверен, что во мне немало привлекательного, подумал Саймон, но, думаю, моя мораль едва ли входит в этот список.
- Согласен. И кроме того, Джулиус очень красив. Ты разделяешь мое мнение?
- Красив. Евреи так редко бывают блондинами. Он, без сомнения, сефард.
- А разве он еврей? - удивился Саймон. Здесь тоже крылся подтекст. Аксель был безусловным юдофилом.
- Джулиусу почти незнакомо тщеславие. Это редкость.
- Не знаю, мне он всегда казался гордецом, - сказал Саймон, в ходе разговора о Джулиусе поневоле вспомнивший, как тот его игнорировал.
- Я говорил о тщеславии, а не о гордости, - возразил Аксель. - Это разные категории.
Аксель, одновременно с Рупертом занимавшийся в Оксфорде философией, часто любил поговорить об оттенках значения слов. Когда беседы велись с другими бывшими оксфордцами, Саймон, как правило, чувствовал себя неуютно. Сам он окончил курс истории искусств в Картланде. Но даже и по вопросам искусства Аксель нередко с ним спорил. И сплошь да рядом оказывался прав.
- Как ты думаешь, Джулиус объявится у Руперта или будет стараться держаться подальше?
- Конечно, объявится.
- И тогда может столкнуться с Морган.
- Это не наша забота, - ответил Аксель и проскочил на своем "хиллман минксе" перед мигающим светофором.
- А мы действительно опаздываем, Аксель.
- Не страшно, они с удовольствием пьют бокал за бокалом. Да! Ради бога, давай не будем засиживаться. В прошлый раз я едва увел тебя. Помни сигнал. Как только я начну поглаживать свой лацкан, ты начинаешь откланиваться.
- Но только не подавай знак слишком рано.
- Ты знаешь, как я ненавижу начинать пить спозаранку.
- Хорошо, будь по-твоему, - покорно ответил Саймон, всегда готовый пить в любое время.
- Руперт чересчур налегает на спиртное, - сказал Аксель.
- Не думаю. - Поскольку Аксель иногда намекал, что Саймону стоило бы пить меньше, Саймон, очень любивший приложиться к бутылке, изо всех сил старался уходить от этой темы.
- А я уверен, - настойчиво повторил Аксель. - Руперт держится так внушительно, что все невольно забывают о его уязвимости.
- Никогда не называл бы Руперта уязвимым.
- Он очень эмоционален. Его рассудочность поверхностна. А с другой стороны, ему всегда везло.
- Хочешь сказать, что ему не случалось проходить через испытания испытаний? Но он так умен, Аксель. И эта книга по философии…
- Посмотрим, чем окажется эта так называемая книга по философии. Скорее всего, винегретом эмоций.
- Только не начинай дразнить этим Руперта, Аксель.
- Ты милый заботливый мальчик и умница, что не забыл купить цветы для Хильды, хотя, по-моему, твой букет несуразно велик.
- Я нарочно купил несуразно большой букет.
- Что ж, вручи его с подходящими к случаю словами. Проклятие, Саймон, не делай этого, сколько раз говорить тебе!
Наклонив зеркальце бокового вида, Саймон пытался в него посмотреться.
- Прости.
Отражение, пойманное в зеркале, представляло собой узколицего молодого человека с острым носиком, несколько выступающей полной нижней губой и беспокойным взглядом карих глаз. Густые, слегка волнистые и старательно причесанные волосы были темнее, чем у Руперта, и заметно длиннее. Изящная хорошо посаженная голова. Сходство двух братьев проявлялось не столько в чертах лица, сколько в его выражении: мягкость Руперта рифмовалась с робостью Саймона. Аксель, чей взгляд Саймон украдкой перехватил в водворенном на место зеркале, был совсем темной масти, хотя и носил фамилию Нильсон, доставшуюся от предков-шведов. Его гладкие волосы цветом напоминали чернозем и тоже были довольно длинными. Брови кустистые, глаза редкого серо-голубого оттенка. Губы, хоть и не чересчур тонкие, образовывали прямую твердую линию. Некоторым его наружность казалась высокомерной и отталкивающей. Саймон считал ее суровой и прекрасной. И восхищался аскетически слепленным лицом того, для кого, как он знал, в любви было дозволено все.
- Ради бога, перестань гладить себя по волосам, Саймон.
- Прости, дорогой.
- По-моему, после бритья ты опять пользовался этим мерзким лосьоном.
- Слегка. Ты бы его не почувствовал, просто в машине ужасно жарко.
- Попробуй все-таки запомнить, что ты мужчина, а не женщина, договорились?
- Не сердись, мое сокровище.
Акселю были ненавистны любые намеки на "стаю". Он решительно пресекал шутки на темы гомосексуализма, да и любые другие рискованные остроты, и не потерпел бы жаргона геев в устах Саймона, хотя и начал скрепя сердце признавать слово "голубой", утратившее, как объяснил ему Саймон, жаргонный оттенок и ставшее общеупотребительным. "Гомосексуалы, не способные говорить ни о чем, кроме гомосексуальности, несносны", - заявлял Аксель. Саймон, почти во всем ему подчинявшийся, не без вздоха расстался с въевшимися привычками. Созданный ими миф гласил, что до встречи с Акселем жизнь Саймона была унылой и печальной, но это лишь отчасти соответствовало истине. Саймон и впрямь тяготел к прочным чувствам и готов был отдаться им всей душой. Неспособные глубоко реагировать и склонные к ветрености партнеры приносили ему немало горьких минут. И все-таки некоторым из приключений он отдавался с полным удовольствием и любил возбуждающую атмосферу гей-баров, где в прежние времена, до Афин и до Акселя, он бывал постоянно. Действовал он тогда в соответствии с принципом: неустанно ищи и надейся, что ты отыщешь любовь. Любовь, на которую он уповал, была истинной. Но ее поиски могли быть и легкомысленны.
Аксель существенно изменил жизнь Саймона. Он первый заставил его осознать, что гомосексуальность - вещь вполне нормальная. Саймон никогда не стыдился своей ориентации, но ощущал ее как нечто странноватое, приносящее удовольствие и, пожалуй, смешное, похожее на игру, без сомнения эксцентричное и обреченное на тайну, смешки и бесконечное обсасывание в узкой компании друзей с теми же вкусами. Никогда прежде ему не удавалось взглянуть на нее как на возможный и абсолютно нормальный стиль жизни, то есть так, как воспринимал ее Аксель. Вынужденно маскируясь, так как не изжитые в обществе предрассудки все еще неизбежно требовали этого, Аксель отказывался стать частью особого "гомосексуального мира", который он называл не иначе как "это проклятое тайное сообщество".
Саймон приложил все усилия, чтобы расстаться с прежними манерами и отказаться от того, что Аксель называл "нравами стаи". Но иногда он чувствовал, что изменения коснулись только внешней стороны его поведения, и горько корил себя за неискренность. Его приводили в смущение некоторые порывы, которые он сам полагал теперь слишком фривольными. Размышления о том, как относится к нему Аксель, донимали Саймона беспрестанно. Любовь Акселя не вызывала сомнений. Но ведь вначале Аксель бесспорно полюбил наперекор рассудку. Сохранялось ли это и до сих пор? Могло ли иметь значение непонимание вопроса о балансе платежей? Был ли он в глазах Акселя глупцом? Казался ли поверхностным, испорченным или, того хуже, вульгарным?
Язвительный свидетель первых стадий их романа как-то раз сообщил Саймону: "Аксель сказал, что его восхищает твой тип вульгарности". Эта услышанная от третьего лица реплика долго мучила Саймона, пока он вдруг не сообразил, что она абсолютно немыслима в устах Акселя. Почему он не понял этого сразу? Да потому, что сказанное очень напоминало его потаенные страхи. За три года они ослабели, но не исчезли. Саймон по-прежнему был зажат и неуверен в себе. "Какой ты ветреник, Саймон, - раздраженно воскликнул однажды Аксель. - А это и недостойно, и некрасиво". Саймон вздрогнул, сообразив, как часто в прошлом пытался играть на очаровании ветрености. (Ах ты, вертихвостка ты этакая! - часто кричал в запале один из предшественников Акселя, и Саймон с ложной скромностью опускал глазки долу.) Не могут ли ветреность и легкомыслие привести его к роковой ошибке? Возможна ли эта роковая ошибка? Временами его подмывало спросить все это у Акселя, но он знал, что тот ему не ответит, так же как никогда не отвечал и на вновь и вновь срывающийся с уст Саймона возглас: "Ты всегда будешь меня любить?" - "Откуда я знаю?" - говорил в этих случаях Аксель.
"А я буду любить тебя всегда, до последнего дня моей жизни. Я отдался тебе и всегда буду тебе верен. Я ликую, потому что ты есть, мы встретились, я могу к тебе прикасаться, и мы живем в одном столетии. Я буду вечно молить Бога, чтобы он наградил тебя за счастье, которое ты мне дал". Не в силах сдерживаться, Саймон повторял это бесконечно, и слова превращались в ликующий гимн их встрече с Акселем и радости востребованной любви. Аксель слушал с улыбкой. Иногда говорил "прекрасно", или "хорошо, так и поступай", или "значит, у нас все в порядке" и шутливо тянул его за волосы. Иногда обрывал: "Заткнись, Саймон. Во всем этом ни капли смысла". Саймон не умел разбираться в настроениях Акселя, не понимал, как и когда они сменяли друг друга. Часто Аксель бывал беспричинно мрачен, а иногда, очень редко, неожиданно разражался слезами, заставляя Саймона замирать от нежности и тревоги. Мы так по-разному чувствуем жизнь, думал Саймон. Боже, какой это ужас любить так сильно и все-таки не иметь возможности увидеть его изнутри.