Различие "чувствований" порой приводило к конфликтам. Саймон жадно впитывал все, зримо лежащее на поверхности, со вкусом, не спеша, поглощал каждую секунду времени, прожевывал ее как некий прекрасный плод с тонкой, мягкой, пушистой кожицей и крепкой, сочной, мясистой плотью. Даже несчастье, когда оно не было непоправимым, он проживал именно так (непоправимое несчастье действовало иначе: душа как будто расставалась с телом). Саймону нравились все времена суток, нравилось есть, пить, смотреть, прикасаться. Все свои действия он превращал в церемонии. Ему нравилось медленно наслаждаться минутами радости, и он строил жизнь так, чтобы этих минут было как можно больше. Иногда ему думалось, что все его удовольствия - гладит он кошку или спинку чиппендейлевского стула, пьет сухое мартини, любуется картиной Тициана или лежит в постели с Акселем - единоприродны и различаются только насыщенностью. Аксель, напротив, воспринимал протекающее время неоднозначно и непредсказуемо, а его жизнь делилась на слои и сегменты. Саймон не сомневался, что восторг, доставляемый Акселю оперой "Дон Жуан", в корне иной, чем восторг, испытываемый в общении с ним, Саймоном. У Акселя была своя, потаенная жизнь, переживания, с ним, Саймоном, никак не связанные. Он обожал оперу, и Саймон, который ее терпеть не мог, целый год притворялся, что получает от нее удовольствие, пока наконец нестерпимый пароксизм скуки не привел к яростному воплю признания, вызвавшему жестокое осуждение Акселя - не за отсутствие хорошего вкуса, а за выказанную нечестность. Когда они путешествовали за границей, Саймон проявлял бешеное стремление ухватить все возможные впечатления, и Аксель иногда доводил его до бешенства полнейшим равнодушием к требованиям момента. Аксель способен был провести целый день в отеле, за книгой, и так и не взглянуть на знаменитый памятник, расположенный всего в какой-то сотне ярдов. Однажды они бешено поссорились в Венеции, где медлительность Акселя два дня подряд заставляла их приходить в Академию как раз к моменту закрытия.
Моя любовь всегда тревожна, всегда несвободна от боли, размышлял Саймон. Но, может быть, этот мучительный оттенок неотделимо связан с моим счастьем, счастьем особенным, высоким, необыкновенным? Бывает ли по-другому? Иначе ли счастливы любящие друг друга гетеросексуалы, например Хильда и Руперт? Саймону трудно было представить их жизнь постоянным напряжением экстатической боли. А для того, чтобы Аксель не причинял ему боли даже в самых обычных бытовых ситуациях, от них обоих требовались колоссальные усилия. Любой момент был непредсказуем. И душа все время переходила от волнения к тревоге. Однажды Саймон попробовал описать это чувство Акселю. Аксель не высмеял его, но и не подтвердил, что чувствует похожее. Была ли любовь Акселя столь же всепоглощающей, как его? Ночью иногда приходил покой. Сон рядом с любимым выводит тебя из-под власти времени. Но иногда, проснувшись на рассвете, Саймон гадал: какие несчастья ждут его впереди?
Голубой "хиллман минкс" стремительно пересек границу Болтонса. Зеленые кроны кустов и кругло подстриженных деревьев по-вечернему неподвижно застыли на фоне беленых стен, позолоченных мягко клонящимся к закату солнцем. Алые розы обвивали белые оштукатуренные балюстрады, ирисы всех цветов виднелись сквозь прутья выкрашенных решеток.
- Да, боюсь, Таллису предстоит нелегкое время, - задумчиво повторил Аксель.
- Почему именно сейчас?
- Потому что Морган устроит жуткую… неразбериху.
- Бедный Таллис, - проговорил Саймон и про себя добавил: бедная Морган. Бедная, бедная Морган. Такая независимая Морган. Я должен прийти ей на помощь. Я должен помочь ей собрать осколки. При мысли "помочь ей собрать осколки" по телу пробежала волна удовольствия. Да, как ни странно, ему это будет приятно. Будет приятно помогать собирать осколки.
Машина свернула на Прайори-гроув.
- О! Посмотри, какой пудель, Аксель! Ну не душка ли?!
- Не надо сюсюкать, милый. Да, пес хорош.
- Я так хочу кошку. Давай все же попробуем.
- Слишком большая ответственность. Мы ведь уже обсуждали это, Саймон. Нас целый день не бывает дома. Кошке будет не выйти и не войти.
- Мы могли бы проделать кошачью дверку.
- Кошачью дверку! Нет уж, благодарю.
- Я возьму на себя все заботы. Подумай, сколько радости принесет нам зверюга в доме.
- Одной зверюги в доме более чем достаточно. Мы сделаемся рабами этого животного.
- Но я и на это пойду с удовольствием!
- "Если хочешь есть спагетти, не ленись жевать". Виттгенштейн.
- Не думаю, что Виттгенштейн и в самом деле говорил все то, что ты ему приписываешь.
- Гм, похоже нам негде припарковаться.
- Когда я в первый раз попал на эту улицу, тут вообще не было машин.
- Ты повторяешь это при каждом приезде к Руперту.
- Не сердись на мое занудство, милый.
- Нет-нет, в этих повторах что-то симпатичное, домашнее.
- Аксель!
- Да-а?
- Глядя на волосы у тебя на затылке, я прихожу в экстаз и теряю голову.
- Отлично сказано.
- Ты всегда будешь любить меня?
- Понятия не имею.
- Я всегда буду тебя любить.
- Очень мило с твоей стороны. Как ты думаешь, мы сюда втиснемся?
- Вряд ли. Ты Аполлон, а я Марсий. И все кончится тем, что ты просто сдерешь с меня кожу.
- На самом деле, Аполлон и Марсий - это метафора любви.
- То есть?
- Страдания Марсия - неизбежные страдания человеческой души, пытающейся добиться слияния с Богом.
- Как много ты знаешь!
- Как много ты не выучил в своем Картланде!
- И все-таки я этому не верю. С кого-то одного действительно сдирают кожу. И любви больше не остается. Остается только кровь и боль.
- Думаешь, такова наша судьба?
- Да, думаю, такова наша судьба.
- И никакого спасения?
- Никакого.
- Действительно никакого, Саймон?
- Ну разве что это.
- Что ты имеешь в виду под этим? Нет, Саймон, пожалуйста, ну не перед самым же домом Руперта!
3
- Привет, мои дорогие! - вскочив, закричала Хильда. Пройдя сквозь балконную дверь, Аксель и Саймон вышли в сад. Приложив руку козырьком к глазам, Саймон пытался защититься от нестерпимо сверкающей голубизны бассейна.
- Извини нас за опоздание, - сказал Саймон. - И прими этот небольшой букет с уверениями в большой-пребольшой любви. Дай я тебя поцелую. Привет, Руперт. Гип-гип и все такое.
- Хильда, мы поздравляем вас с долголетием счастливого брака, - церемонно произнес Аксель. - Добрый вечер, Руперт. Мы уже виделись.
- Саймон! Какие дивные цветы и как их много! Такой огромный букет я, по-моему, получаю впервые. Ты просто согнулся под его тяжестью.
- Так и задумано. Я собирался поставить рекорд.
- Сейчас освежу их в бассейне и пойду искать подходящую вазу. Аксель, откройте, пожалуйста, эту бутылку шампанского. Вы это делаете мастерски, а Руперт всегда во что-нибудь попадает. Стыдно сказать, но, поджидая вас, мы выпили уже чуть ли не целую бутылку.
- И правильно поступили, - откликнулся Саймон. - Сейчас мы вас быстро догоним. Но какая жара! Естественно было найти вас не рядом с бассейном, а в нем.
Вылетев из бутылки, пробка мягко спланировала в воду. Пенящееся шампанское наполнило четыре бокала.
- Будьте счастливы, детки, - воскликнул Саймон. - Будьте счастливы!
- За счастье! - подхватили все и выпили.
- Пойду поставлю цветы в вазу, - сказала Хильда. Прижимая букет к груди, она прошла по горячим плиткам и скрылась в полутьме дома.
Вступив в неожиданно показавшуюся прохладной гостиную, она помедлила. Сразу же после яркого солнца все было просто неразличимо. Только какие-то смутные цветные сполохи и приглушенные пятна света. Хильда положила цветы на стол, вздохнув, широко раскинула руки и, словно лаская бархатистые тени, вся отдалась потоку обволакивающего ее прохладного, густо окрашенного сумраком воздуха. Я немного пьяна, прошептала она, и это приятно.
Буквально через секунду все встает по местам. Дымчатые облака оборачиваются знакомыми предметами. Глянув в висящее над камином высокое, закругленное сверху наборное зеркало в золоченой раме, Хильда проверяет, велик ли урон, нанесенный ее макияжу лучами солнца. Венчающий зеркало позолоченный купидон, натянув лук, наблюдает, как Хильда шарит в косметичке из коричневого шелка, выискивая губную помаду и пудреницу. Найдя, вплотную приближает лицо к зеркалу и пристально вглядывается. Лицо сияет веселым задором, но чуть-чуть располнело. Если не помнить о посадке головы, виден уже второй подбородок. Темные от природы локоны вьются вокруг лица и кудрявым каскадом спускаются на спину. Ее знаменитый "ангельский облик". И все-таки не выкрасить ли волосы, прежде чем седина окажется слишком заметной? Выпуклые серо-голубые глаза придирчиво вглядываются в отражение. За ним, в глубине, чуть поблескивают стоящие в комнате предметы. Влажная розовая помада быстро ложится на губы.
Пыльца золотисто-коричневой пудры покрывает лоснящийся, обгоревший на солнце нос, щеки. Результат удовлетворяет Хильду. И она обращает взгляд к саду.
Четкая грань между солнцем и тенью оптически увеличивала расстояние и, словно рамка сцены, отделяла сад. Аксель и Руперт сдвинули полотняные кресла и, судя по всему, увлеченно беседовали. Саймон, сняв сандалеты и носки, закатал брюки и сидел на краю бассейна: ноги почти до колена в воде. Поднеся к лицу маленький букетик ромашек, он прикрыл глаза и с наслаждением его нюхал. Ну и вид будет у его брюк! - подумала Хильда. Еще раз вздохнув, она вдруг почувствовала знакомую боль и, утишая ее, прижала руку к груди. Удача никогда не изменяла мне, и было бы несправедливо хоть изредка не пугаться этого счастья, подумалось ей. Потом мысли перескочили на Питера, и рука машинально поднялась: благословляя, перекрестила воздух. У Питера все будет хорошо, прошептала она, и в этот момент ей действительно так казалось. Наша с ним связь никогда не рвалась. Все будет хорошо. Но к этому убеждению примешивалось и какое-то другое чувство. Не торопясь обследовав все утолки души, она наконец поняла, откуда эта внезапная радость. Морган вот-вот будет дома. Морган вот-вот приедет, чтобы найти убежище, покой, поддержку. И она, Хильда, поможет ей склеить осколки.
Взяв букет, Хильда прошла в кладовку, где хранились цветочные вазы. Здесь было так темно и холодно, что ее чуть не пробрала дрожь. Найдя большую вазу, она наполнила ее под краном, позволяя воде литься через край и омывая ею руки. Потом, не развязав букета, слегка подтянула бумагу вверх и опустила стебли в воду. С мокрой вазой в руках снова пересекла гостиную и вышла в сверкающий солнцем сад.
- Налить тебе еще бокал, милая? - воскликнул Саймон, быстро вскакивая и поднимая целый фонтан брызг.
Хильда поставила вазу на железный с коваными узорами столик, туда, где стояла бутылка шампанского:
- Пфф! Выпью с удовольствием. А еще поступлю так, как ты. - Сказав это, она уселась на край бассейна. Нежно-прохладная вода охватила ступню, потом голень, колено.
- В такую погодку ты погружаешься в воду, и она чуть ли не шипит. Смотри, у меня ноги уже высохли, а плиты просто жгут подошвы. Держи свой бокал, Хильда, милая.
- Спасибо, Саймон. Знаешь, я думала посоветоваться о ванной…
- Ты говорила. Сегодня утром я уже кое-что присмотрел. У Сандерсона продаются очень недурные непромокаемые обои. Черные с крупными бирюзовыми розами в больших квадратах…
- Было бы куда лучше, если бы заседание вел ты, - говорил Аксель. - Огден Смит сам несобран и, разумеется, не способен добиться этого от других.
- Мне нужно было присутствовать на разборках по поводу видимых платежей.
- Я слышал, будет парламентский запрос.
- Да, это дело решенное. Мало того, он уже у меня на столе. И мне за мои грехи надо со всем этим разбираться.
- В понедельник я принесу тебе образец, - говорил Саймон. - А заодно прихвачу и образчик марракешской плитки. Только она чудовищно дорогая. И имей в виду: для ансамбля тебе просто необходимо будет купить себе бирюзовый купальный халат.
- И полотенца.
- Думаю, полотенца должны быть изумрудно-зеленые.
- Ни слова не понимаю из их разговора, а ты? Может, они это нарочно, чтобы поставить нас на место?
- Возможно. Хильда, подвинься. Я хочу снова опустить ноги в воду. Слушай! Как здорово, что Морган приезжает! Как только вспомню об этом, так снова радуюсь.
- Я тоже рада, что она скоро будет дома. Тяжело было жить и знать, что она так несчастлива, да еще где-то там, далеко.
- Мы сделаем все возможное, чтобы она забыла об этих несчастьях.
- Ты должен часто с ней видеться, Саймон. Опора на старых друзей ей просто необходима.
- Кстати, - в голосе Акселя зазвучали металлические нотки, - я уже говорил Саймону, что Таллис должен быть извещен о приезде Морган. Если он этого еще не знает, разумеется.
- По-моему, лучше от этого воздержаться. - Развернувшись всем корпусом, Хильда вытянула из воды ноги и опустилась на них всей массой разгоряченного тела. Аксель и Руперт с наполненными шампанским бокалами по-прежнему сидели за столом, слегка наклонив вперед натянутые на металлические трубки полотняные шезлонги. - Думаю, он ничего не знает. Морган наверняка ему не писала. И, мне кажется, Морган имеет право сама решать, встречаться ей с ним или нет.
- А как же с правами Таллиса? - возразил Аксель. - Они что, менее важны? Почему не позволить ему решать, хочет ли он видеть Морган? Я понимаю твои опасения, Хильда, но думаю…
- Кто из нас лучше всех знает Таллиса? - прервала Хильда.
- Скорее всего, я, - ответил Аксель после легкой паузы.
- Отлично. Тогда скажите, как, по-вашему, поведет себя Таллис, услышав о возвращении Морган?
- Понятия не имею.
- В том-то и дело. Так что гораздо лучше ничего ему не сообщать. Да это и гуманнее. Может быть, Морган сразу поедет куда-нибудь дальше…
- Что будет делать Таллис, нас не касается, - возразил Аксель. - Защищать его чувства тоже не наше дело: это бестактно. Попробуйте взглянуть на все с его позиций.
Каково ему будет вдруг узнать, что Морган, оказывается, жила в Лондоне или, другой вариант, была здесь проездом, а мы все дружно скрывали от него это? Руперт, разве ты не согласен?
- Согласен. Прежде я соглашался с Хильдой, но теперь ты меня убедил. Это будет обманом, за который Таллис с полным основанием осудит нас. - Поставив бокал на стол, Руперт отер пот со лба и провел ладонью по своим тусклым светлым волосам.
Хильда знала, что Руперт в присутствии Акселя с Саймоном почти всегда нервничает и спорит, пытаясь освободиться от донимающей его двойной ревности: друга к брату и брата к другу. Но сейчас она беспокоилась об ином. Нельзя было не признать частичную правоту Акселя: ясные аргументы доказывали ее безоговорочно. И все-таки так не хотелось, чтобы Таллис оказался в курсе. Хотелось избавить сестру от любого давления и нажима. Пусть хоть на время оставят ее в покое. Ведь, кто знает, Таллис может примчаться и начать требовать встречи с женой и ее немедленного возвращения. Хильда была знакома с Таллисом дольше, чем все остальные. Познакомилась с ним во время предвыборной кампании, а потом сама же представила всей семье. Но предсказать его реакцию она могла не лучше Акселя. На обдуманную жестокость Таллис, конечно же, не способен, но на нелепейшую бестактность - вполне. Хильда хотела, чтобы, оказавшись у нее, Морган имела время собраться с силами. Чтобы она была одна.
- Предлагаю, - Хильда нащупала компромисс, - дождаться приезда Морган. Раньше чем дней через десять она здесь не окажется. А может, появится позже или вообще передумает и не приедет.
- И все-таки я голосую за правду, - сказал Аксель. - Надеюсь, что твоя книга, Руперт, подсказывает, как действовать в таких случаях. Жду не дождусь, когда она выйдет и я наконец пойму, как надо жить. Для меня она станет инструкцией к действию, и я буду следовать всем предписаниям неукоснительно.
Хильда знала, что Аксель весьма скептически оценивает работу Руперта. Ничего, мы его удивим, думалось ей.
- Если ты ждешь инструкций для каждодневной жизни, то, боюсь, будешь разочарован, Аксель, - улыбаясь сказал Руперт. Он тоже знал точку зрения Акселя на свой труд, но никак не выказывал обиды. - Еще ни один философ не создал таких инструкций, даже когда был уверен, что их-то и создает.
- А, ты наконец признаешь, что считаешь себя философом!
- Нет-нет, я хочу сказать, что, поскольку даже философы не добиваются ясности, обо мне это можно сказать а fortiori. Моя книга - всего только размышления о некоторых принципах.
- О любви в ее взаимоотношениях с правдой и справедливостью и о прочих мелочах в этом роде?
- Ну, знаешь, это не мелочи! Но как применять их на практике, каждый индивидуум решает сам.
- Несчастный индивидуум! Никто ему никогда не поможет! А мне так хотелось бы получить сжатые предписания по морали наподобие правил по этикету.
- Итак, я думаю, все же не следует извещать Таллиса, - говорила тем временем Хильда. - Как тебе видится все это, Саймон?
- Морган надо дать время, чтобы отдохнуть и все обдумать.
- Вот именно. Ты правильно понял, что я имела в виду. Я не хочу, чтобы Морган тревожили.
- Человек из толпы вообще не способен применять философию. Не уверен, что и философам это доступно.
- Человек из толпы может использовать моральные принципы, так же как ты сейчас, убеждая меня, использовал принцип верности правде.
- Возможно. И все-таки я считаю, что философия морали - дело безнадежно личное. Ее нельзя передать другому. "Если бы львы заговорили, мы их не поняли бы". Виттгенштейн.
- Ой, Хильда, Аксель, смотрите - ежик! Только что выглянул из-за дельфиниума. Я видел его нос. Подумайте только - ежик!
- Да, Саймон, совершенно верно, - сказал Руперт. - Мы как раз собирались рассказать тебе о нем. Ведь ты так любишь наших немых четвероногих друзей.
- Ну не прелесть ли! Ты его видишь, Аксель? - Зайдя за дельфиниумы, Саймон коленями опустился на плиты. Еж замер, выгнув спину, подслеповато таращась и чуть шевеля задранным вверх влажным черным носом. - Как вы думаете, его можно взять на руки?
- У него полно блох, - сказал Аксель.
- Хоть на минутку. Какой мягкий пушистый животик. Пытается свернуться клубком, но это не очень-то получается. Бедные беззащитные зверюшки. Ой, он и в самом деле колючий!
- Положи его снова под куст, - сказал Аксель. - Он боится.
Осторожно подняв ежа, Саймон убрал его подальше от людских глаз, за клумбу.
- Не сломай только мои galtonia candicans, Саймон.
- Свой еж! Это чудесно, Хильда. Вы его часто видите? Кормите?